[оксюморон ходячий]

Название: В темноте
Фандом: Bleach
Герои: Ичимару/Хитсугайя, Кусака/Хитсугайя
Тема: Запах. Хвоя можжевельник тоже ёлка!
Объём: 931 слово
Жанр: романс
Тип: яой
Рейтинг: PG-15
Таймлайн: обучение в Академии
Авторские примечания: Кусака - однокашник Хитсугайи из мувика про другого Хьёринмару



Всё происходит неожиданно и как-то…пошло. Хитсугайя и посмотреть лишний раз на Кусаку не решается, маскируя смущение и растерянность хмурым взглядом в пол. Что он, девчонка какая, краснеть?
Тот сам подходит в перерыве между занятиями. Тоширо как всегда сидит в саду Академии и повторяет лекции, и так сотню раз читанные. Но ещё хуже общаться с Кусакой. Не то слово, не тот взгляд – и всё поймёт. А Хитсугайя совсем не хочет потерять единственного друга из-за такой ерунды. Подумаешь, влюбился.

- Нэ, Тоширо, - бедняга едва не подпрыгивает, когда над ухом раздаётся вкрадчивый смешливый голос.

- Чего тебе, Кусака? – резковато спрашивает Хитсугайя, оборачиваясь и яростно пылая щеками. Соджиро стоит так близко, что можно почувствовать мятный запах его шампуня.

- Прости-прости. Ты же не любишь, когда тебя пугают, - беззаботно смеётся этот шалопай и вдруг наклоняется к самому лицу мальчика, отчего тот замирает, ошарашено распахнув глаза. «Как? Сейчас? Здесь? Вдруг увидят? И как он вообще?..»

- Буду ждать тебя в кладовой на третьем этаже сразу после лекций. Поговорить надо, - с лукавой улыбкой щекочет дыханием губы и отстраняется, разворачивается, жизнерадостно пошагав по каким-то своим делам. Оглушённый, Хитсугайя даже кивнуть не успевает, не то что заметить мелькнувшую в деревьях любопытную тень.

В кладовке на третьем этаже как назло не работает свет, а кидо Тоширо знает не настолько хорошо, чтобы в лёгкую создавать светильники. От этого он злится ещё больше. Вечно этот Кусака с его безумными затеями втягивает в неприятности, за которые в итоге приходится расплачиваться не пробивному обаяшке Соджиро, а хмурому тенсаю, которого и без того недолюбливают. Вот что если он опять все не так понял? Вдруг Кусака просто хочет снова втянуть мелкого друга в очередную авантюру, а он тут надумал уже…
Зациклившись на этом жизненно важном вопросе, Хитсугайя с опозданием реагирует на скрип открывшейся двери и успевает уловить только соломенную подошву варадзи в полоске света. А потом дверь закрывается, и наступает совсем уж странная тишина. Тоширо ожидал, что говорливый до раздражения позовёт его. Когда же этого не происходит, Хитсугайя решает попытать судьбу сам.

- Кусака?

В ответ из темноты раздаётся смешок, вполне знакомый, и Тоширо несколько расслабляется. От недостатка освещения до предела обостряется слух, и мальчик отчётливо слышит чужие шаги. Раз, два, три… Как раз столько шагов от двери…
Запястий касаются прохладные пальцы. Хитсугайя только и успевает подумать, что, кажется, на этот раз понял Кусаку правильно. Когда спина упирается в жёсткие полки, а его руки заводят за голову, лишая возможности двигаться, Тоширо с готовностью подаётся вперёд, встречая чужие губы, неумело и нетерпеливо отвечая на поцелуй. Он и не подозревал, как сильно ему хочется вжаться всем телом, запустить пальцы в гладкие длинные волосы… и почему Соджиро только не пускает позволит?
Сверху снова раздаётся смешок, который немного отрезвляет распалившегося было Хитсугайю. Не похоже, чтобы Кусака нервничал, тогда зачем держать руки? И пахнет от него теперь скорее не мятой… «Что это… можжевельник?» - плывущим сознанием пытается сообразить Тоширо, но тут Соджиро неожиданно углубляет поцелуй. С головой окунувшись в море новых ощущений, Хитсугайя надолго забывает о сомнениях. Они целуются, пока хватает воздуха. Тоширо уже совсем не может двигать руками, тело горит совсем не летним жаром, который мальчик всегда ненавидел, и ему хочется ещё и ещё…

- Соджиро… - шепчет он отчего-то севшим голосом, с трудом отстраняясь, чтобы глотнуть воздуха.

Кусака по-прежнему молчит, и Хитсугайе начинает казаться, что тот нарочно его дразнит. Ничего, потом он ещё отплатит за эти минуты беспомощности. Потом…
Тоширо ахает, запрокинув голову, когда Соджиро внезапно кусает его в шею. Почти болезненно, но до странного умело, так что мальчик тихо стонет, снова закрывая глаза. Кусака мягкими губами поднимается до его уха, отчего Тоширо едва не начинает дрожать, снова потянувшись уже почти к любовнику всем телом.

- Ш-ш-ш… не спеши, - Хитсугайя не шевелится и, кажется, перестаёт дышать, вслушиваясь в шёпот, пытаясь различить эти слова:

- Не открывай глаза…

Хитсугайя кивает, послушно закрывая глаза. Соджиро вновь прижимается к его губам своими, потом вдруг отпускает руки, отстраняется, и следующее, что слышит Тоширо, – хлопок закрывшейся двери.
Мальчик растерянно открывает глаза. Через секунду опомнившись и метнувшись к двери, он едва не сталкивается на пороге с Кусакой.

- А Тош… - радостно лыбясь, начинает он.

- Ты чего творишь?! – потеряв хмурое хладнокровие, с ходу накидывается на него Хитсугайя.

- Слушай, ну прости, меня за каким-то меносом Айзен-сенсей задержал. Ну опоздал я, опоздал… – ничуть не смутившись, принимается оправдываться друг.

- Задержал? – мигом растеряв весь пыл, недоверчиво спрашивает Тоширо.

- Ну да, насилу отвязался от него. Ты извини, что ждать пришлось. Я ж не мог знать…

- Погоди, - прерывает его в конец запутавшийся Хитсугайя. – Значит, всё время после лекции ты был у Айзена, а пришёл только сейчас?

Теперь уже Кусака смотрит на него, как на тугодума.

- Ну да, что стряслось-то?

- Тогда кто… хм… - Тоширо непонимающе хмурится и, уже занеся руку, едва удерживается, чтобы не коснуться кончиками пальцев губ. – Ладно, не важно.

- Вот и хорошо, - сразу воодушевляется Соджиро и закрывает за собой дверь кладовой, продолжая уже заговорщицким шёпотом: - Во, гляди, что я на лекции у Маюри стащил. Такого натворить можно…



Когда они наконец первый раз целуются с Кусакой, Хитсугайя чувствует нечто, сродни разочарованию. От Соджиро пахнет мятой, и целуется он так же торопливо и неумело, как сам Тоширо.
Много лет спустя Джубантай тайчо так и не может объяснить себе, отчего с первой встречи столь невзлюбил странноватого альбиноса. Ну не считая того, что тому в детстве, видимо, не объясняли про личное пространство. При знакомстве его новый коллега ничтоже сумняшеся наклоняется к самому уху Тоширо:

- Приятно познакомиться, малыш-капитан, - и, недобро улыбаясь, уходит на своё место в зале собраний. И пахнет-то от него ёлкой какой-то.

«Что это? Можжевельник?» - раздражённо передёргивает плечами Хитсугайя.

@темы: Bleach: Хитсугайя Тоширо (таб.30), #fandom: Bleach, .IV.6 Запах

---

[AlyonaSL]

Фандом: CSI LV
Герои: Гил Гриссом/Грэг Сандерс
Тема: "Эврика!.."
Объём: 600 слов
Тип: слэш
Рейтинг: PG
Саммари: "Значит, судья подпишет ордер, - Гриссом улыбнулся и с торжеством поглядел на шерифа. – Можете передать «наверх», что дело раскрыто.
Дисклеймер: всё чужое. Моя только любовь.

***

Шериф Рори Атвотер и супервайзор ночной смены Гилберт Гриссом шли по коридору лаборатории. Со стороны можно было бы подумать, что они просто приятельски беседуют: однако на самом деле разговор был весьма напряженный.
- Ты же понимаешь, Гил, что сверху на меня тоже давят, - сухо говорил шериф. – Так что будь любезен, поторопи свою команду.
- Моя команда делает все, что может, и даже несколько больше, – хмурился Гриссом. - Кое-кто работает вторую смену подряд. И на данный момент все зависит от, того, что покажет…
В этот момент из резко распахнувшейся двери вылетел молодой парень: взлохмаченный, под глазами круги, а на лице – неприкрытая радость:
- Эврика!...
Шериф даже слегка отшатнулся. Он подумал, что мальчишка собьет его с ног, - таким ураганом тот выскочил в коридор. А парень оглянулся, просиял окончательно и побежал к Гриссому:
- Эврика, босс! Я все-таки вытянул ДНК из вашего образца! И вот, всё совпало, а значит…
- Значит, судья подпишет ордер, - Гриссом улыбнулся и с торжеством поглядел на шерифа. – Можете передать «наверх», шериф, что дело раскрыто."
А потом, словно спохватившись, снова глянул на стоявшего рядом парня:
- Спасибо, Грэг. Положи распечатки мне на стол, я сейчас приду.
Мальчишка умчался.
- Это тот самый Сандерс ваш, что ли? – поинтересовался шериф. – Который из ДНК-техников в криминалисты собрался перейти?
- Да, – коротко ответил Гриссом. – Он теперь официально стажер.
- Шумноватый парень, конечно… но какая преданность делу! Это он, что ли, вторую смену здесь торчит?
- И как видите, не зря, - Гриссом глянул на часы и вежливо попрощался.

Ближе к концу смены он дозвонился Брассу – сообщить про ордер, зашел к замдиректора, а потом с чистой совестью поехал домой. Хотелось ополоснуться и спать. С плеч словно свалилась тяжелая ноша: дело они все-таки выиграли. И во многом – благодаря Грэгу. Таких техников действительно еще поискать: хотя… он и криминалистом станет не хуже. Гриссом, по крайней мере, это точно знает.
Дома было тихо и пусто. Гил поставил кофе, вытряхнул из портфеля бумаги, выключил телефон. А через двадцать минут приехал Грэг. Усталый и необыкновенно гордый собой.
- Ты с ума сошел, - проворчал Гриссом, открывая дверь. – Я думал – ты к себе поехал, отсыпаться…
- Я лучше здесь посплю, - закономерно раздалось в ответ. – Ты не возражаешь?
Гил не возражал. Даже скорее наоборот.
- Сначала кофе, потом душ и спать, - разглагольствовал Грэг уже на кухне. - Мы еще потрем друг другу спинку, ведь правда?
- Подозреваю, что на большее нас обоих не хватит, - улыбнулся Гил, глядя, как Грэг украдкой зевает.
Уже за столом, когда каждый сидел со своей чашкой, Гриссом сказал:
- Ты только, ушастый, в следующий раз не вылетай так резко в коридор: у нас в кои-то веки толковый шериф, а если он от испуга станет заикой, его же отправят в отставку!..
- Ладно, - серьезно ответил Грэг. – Но ты же понимаешь, - я до самого конца не был уверен, что получится, и что совпадет – тоже… и когда я это увидел…
- А ты знаешь, что по-гречески «Эврика» значит «нашел»?
- Ты в своем репертуаре, Медведь, - Грэг сделал глоток кофе и посмотрел на Гила с какой-то снисходительной нежностью. – Знаю, конечно… Я нашел, ага. И ты нашел. Два года искал и нашел наконец…
- Причем внезапно так, согласись, - задумчиво произнес Гриссом. Просто чтобы посмотреть, как Грэг смеется. - Кстати, шериф сказал, что у тебя потрясающая преданность делу.
- И делу тоже, безусловно, - ответил Грэг, почему-то перестав смеяться. - Только шерифу знать об этом совсем не обязательно, верно?..
- Разумеется, - ответил Гриссом. И почувствовал, что на душе стало как-то теплее. Может быть, это всё от кофе. Грэг всегда варит замечательный кофе, - а еще приходит всегда удивительно вовремя. Особенно сегодня.

@темы: CSI: Гил Гриссом, Грэг Сандерс (таб.30), #fandom: CSI, .V.1 Фразы

---

[AlyonaSL]

Фандом: CSI LV
Название: Свидание
Герои: Гил Гриссом/Грэг Сандерс
Тема: "сонный секс"
Объём: 1747 слов
Тип: слэш
Рейтинг: R?
Саммари: "Гриссом тогда высказал все, что думает об этом дурацком празднике. И строго добавил, чтобы Грэг не вздумал устраивать дома филиал дешевого борделя: свечки, сердечки и прочие лепестки роз..."
Дисклеймер: всё чужое. Моя только любовь.


СВИДАНИЕ


За самой дверью, в прихожей, Гриссом наступил на розу.
Правда, только потом оказалось, что это была роза: а сначала под ногой просто неаппетитно хрустнуло. Гриссом дернулся, вспомнив одно из недавних дел: когда приехали на труп, а по полу было разбросано всякое… всякий мусор, в общем. Отходы жизнедеятельности.
Поэтому, ощутив под ботинком что-то хрупко-податливое, Гил привычно потянулся к фонарику. Посветил на пол… и увидел, что это роза. Темно-красная, слегка привядшая. А чуть дальше – еще одна, потом еще… штук пять их валялось на полу, как раз по дороге в спальню.
Гриссом сначала нахмурился, потом усмехнулся: вроде как полагается рассыпать по полу только лепестки, а не розы целиком? Хотя у Грэга никогда не было склонности делать так, как полагается: хорошо еще, у него не хватило фантазии рассыпать по полу… ну, хотя бы шоколадные сердечки.
Умаешься потом ковер отмывать. Пришлось бы вызывать химчистку.
Затем от ковра и фантазий Грэга мысли перешли к другому: розы розами, но почему при таком романтическом антураже в доме так тихо? Грэг вроде бы сказал, что хочет уйти с работы пораньше, а потом шепотом попросил ключи от дома. И сделал такое… загадочное лицо. А когда Гил поинтересовался, в чем дело, - ответил таинственным таким голосом:
- Я хочу пригласить тебя на свидание. Сегодня же праздник?
Гриссом тогда высказал все, что думает об этом дурацком празднике. И строго добавил, чтобы Грэг не вздумал устраивать дома филиал дешевого борделя: свечки, сердечки и прочие лепестки роз. Грэг ухмыльнулся и сказал, что лепестков не будет. Вот, значит, как выкрутился, хитрец.
Было вполне понятно, что мальчишке хочется все-таки какого-то антуража. Всего четвертый месяц они находятся, говоря казенным языком, в интимных отношениях, и Гил чувствует, как у парня эмоции просто рвутся наружу. Как ему хочется всем про это рассказать, и как он сдерживается изо всех сил. И как его тянет на всякую глупую романтику. Гриссом подумал, что его тоже, вероятно, тянуло бы на романтику,– не будь он таким побитым жизнью в плане всех этих «внешних проявлений чувств».
Часто ведь так бывает, что, как говорится, весь пар уходит в свисток. И потом – зачем что-то демонстрировать, если и так вроде бы все уже ясно?
Но вот Грэгу хотелось. Очень хотелось. Именно поэтому Гил все же дал ему ключи от дома и сказал, что согласен на свидание: только в домашней обстановке. Никаких ресторанов и прочих клубов!
Грэг ответил, что сегодня, четырнадцатого февраля, ни в какие рестораны и клубы не попадешь: в Вегасе столики в пафосных заведениях на День влюбленных заказывают за полгода! Так что всё на самом деле будет в домашней обстановке.
И удрал.
Гриссом потом поехал в департамент и еле высидел на совещании: все думал, как там Грэг, и не спалит ли он дом, и не надумает ли извозить всю постель шоколадом. А потом Гилу позвонила Сара и буквально заставила вернуться на работу: мол, какие-то новые улики требуют его внимания! Гил хотел было сказать, что смена у него закончилась, но вспомнил о своем реноме трудоголика… и согласился. Хоть и ругал себя по дороге в глубине души, но понимал, что для конспирации иногда нужно делать и такие вещи.
А Грэг ждет дома. Со всей своей романтикой, свечками и шоколадом – или что он там придумает еще?.. Надо бы ему позвонить, предупредить, что ли!
Но Грэг почему-то не брал мобильный. А к домашнему у Гила он во избежание разных проблем не подходил вообще.
Решив, что мальчишка занят «подготовкой свидания», Гил вздохнул и поехал на работу.
Оказалось, что улики вовсе не так сильно требовали его внимания: скорее в этом внимании нуждалась сама Сара. Она сначала намеками, а затем напрямую попросила Гриссома провести с ней вечер Дня Влюбленных.
На то, чтобы отказать Саре, ушли еще добрых полчаса: ибо та была чрезвычайно настойчива. Гриссом в конце беседы еле удержался, чтобы не ляпнуть: «Да пока я тут с тобой беседую, меня дома человек в постели ждет!..» Хорошо, не ляпнул: ибо Сара немедленно привязалась бы и к тому, кто это его ждет в постели, и к тому, что Гил сказал «человек», а не «женщина». А дальнейшее было бы уже делом техники.
Отвязавшись от Сары, Гриссом вырулил со стоянки и наконец-то направился домой. Он ехал и размышлял, на какую реакцию сейчас нарвется. На претензии типа «Где тебя столько времени носило»? На детскую обиду «Ты меня совсем не любишь»? Или на молчаливое смирение «Я знаю, что ты занят, но я так тебя ждал, так ждал», - и все это расстроенным голосом, с грустными взглядами, так, что захочется не праздновать, а повеситься?... Гриссому очень не хотелось натолкнуться ни на что в этом роде.
А потом он наступил на розу прямо в прихожей, и улыбнулся, вспомнив обещание, что лепестков не будет. Лепестков и не было, цветы были целиком. «Какая гибкость ума», - довольно подумал Гриссом. И пошел в спальню: озадаченный тем, что Грэг не торчит у порога с расстроенной миной и не дует губы «Где тебя носило».
В спальне уже не было роз, но были свечи. В подсвечниках. Не зажженные. Гил и этому порадовался тоже: все-таки у Грэга было выраженное чувство безопасности. Что не удивительно: иначе бы он не работал в этой лаборатории. Да, конечно, градус романтики чуть снижается, если зажигаешь свечи прямо перед носом у объекта чувств, – но зато вероятность спалить дом этому объекту падает до нуля.
Шоколадных сердечек тоже не было. Наверное, они в кухне, в вазочке для хлеба?..
Но зато на постели было новое белье. Дорогое, хлопковое, - и когда только купить успел, и где прятал? Гил припомнил, как посетовал на древность собственных простыней, и как Грэг сказал «давай купим новые», - было это месяца два назад, как раз перед Рождеством. А потом они про этот разговор благополучно забыли. Точнее, Гриссом забыл. А Грэг, оказывается, помнил. И купил все-таки новое белье, – несмотря на то, что они тогда, в декабре, посмеялись, что «на старые простыни кончать не так обидно».
А сейчас Грэг, абсолютно голый, крепко спал на этом самом новом белье: в своей любимой позе на животе, раскинув руки в стороны и согнув одно колено. Спал так крепко, что даже не услышал, как Гил хлопал входной дверью, ходил по коридору, вошел в спальню… все-таки день сегодня на работе был суматошный, и замотался Грэг едва ли не больше своего шефа.
Значит, он пришел домой, приготовил весь антураж, не дождался Гила… и заснул. Вот тебе и свидание.
А Гил, как настоящий медведь, все испортил. И на работе задержался, и розу раздавил, и свечи остались не зажженными… и шоколадные сердечки на кухне, если они там есть, наверняка все растаяли.
Гриссом осторожно, стараясь не шуметь, сбросил с себя одежду. Присел на край кровати. Осторожно погладил Грэга по спине.
«Господи, смешной мальчишка! Свечи, цветы. сердечки… Неужели я и так не вижу всех твоих чувств? Если бы я их не увидел, не ощутил изнутри, не поверил бы им, – и не было бы ничего. Не спал бы ты сейчас у меня в постели на новом белье, которое мы с тобой думали купить еще на Рождество. Не дал бы я тебе ключи от собственного дома. И сам бы не сидел сейчас с тобой тут голым на кровати, и не думал бы, что я чертовски тебя хочу – вот такого, спящего, доверчиво раскинувшегося и влюбленного по уши…»
Тут мысли оборвались, потому что Грэг пошевелился, сонно потряс головой и пробормотал куда-то в подушку:
- Гил… иди, там всё готово уже…
- Что?.. – переспросил Гриссом, не веря своему проклятому слуху. – Где?
- Там, - повторил Грэг погромче и недвусмысленно повернулся набок, не разгибая колена.А потом опять отключился.
Вот это да. Значит, не только розы, свечки и новое белье. Еще и подготовился. Сам. Чтобы времени не тратить.
«Ох, нетерпеливый какой… Надо будет сказать ему потом, что процесс прелюдии – само по себе удовольствие», - подумал Гриссом, параллельно отмечая про себя, что вряд ли Грэгу надо это объяснять. Просто сейчас он… заждался. И видимо, тянул до последнего, пока его не одолела дневная усталость. Но и это всё Гил постарается повернуть к лучшему. В конце концов, таким сексом они еще не занимались.
Он забрался в постель, поцеловал Грэга в ухо, в волосы, в шею. Обнял за плечи, притянул к себе. Провел пальцами по спине, потом между ягодиц – и правда самоподготовка, совсем недавняя, вон и тюбик со смазкой под подушкой… господи, сколько же терпения надо было иметь, чтобы вот так ждать тут больше двух часов, волноваться, изводиться внутренними сомнениями – а потом уснуть, не стремясь предъявить никаких претензий?..
Да уж. Саре такая выдержка и не снилась.
У Гила самого скоро не хватит выдержки, потому что ниже пояса уже все напряглось. И разрываешься между желанием как можно скорее войти, сделать несколько движений и кончить – и пониманием, что твоему партнеру, наверное, все-таки нужно немного предварительной ласки. Тем более во сне.
- Спи, спи, ушастый, - прошептал Гриссом куда-то в спутанные волосы Грэга. Тот что-то пробормотал во сне и придвинулся еще ближе, выгибаясь в пояснице. Вроде бы не стоило больше тянуть, - но все равно хотелось сначала трогать, касаться, вдыхать запах, - черт подери, опять «Грин Джинс», Гил скоро не сможет себя контролировать при этом запахе, и запретит Грэгу носить этот парфюм на работе!.. Пальцы вздрагивали от накатывающего возбуждения, член ощутимо твердел, и хотелось вдвинуться немедленно, глубже, сильнее… и то, что Грэг так и не просыпался, словно доверял себя всего своему партнеру, возбуждало дополнительно. И возможно, сильнее всего.
Все равно Гил постарался войти как можно медленнее: подготовка подготовкой, а мало ли что… И двигался не спеша, – закусив губу, чтобы хоть так переключиться и не кончить раньше времени.
Он все-таки не продержался долго, – но хотя бы удалось дождаться момента, когда Грэг вздрогнул, что-то громко простонал во сне и кончил первым, прямо на новые простыни. Ну и черт с ними. Да и для чего они придуманы, в конце-то концов.
Всё это каким-то коротким всполохом пронеслось в голове, а потом подошел собственный оргазм. После которого ужасно захотелось полежать несколько минут, не выходя, и при этом шептать Грэгу на ухо всякие наивно-смешные словечки. Это хорошо, что Грэг спит и не может поиронизировать над Гилом, что тот, оказывается, все-таки в душе неисправимый романтик.
Гил бы не преминул пошутить на тему «не в душе, а в тебе», - и они бы вместе посмеялись.
...Так замечательно было потом спать в обнимку, - думая о том, что завтра Грэг проснется первым, и наверное, не станет особо сердиться, что Гил в прихожей наступил на розу. А потом они вместе пойдут в кухню пить кофе с шоколадными сердечками, - если эти сердечки, конечно, там есть, а не сам Гил себе это придумал. А потом… потом, быть может, Грэг расскажет, что он видел во сне. А Гил ответит, что вовсе это был не сон. И добавит, что вон, мол, и улики на простынях!.
А потом, когда они поприкалываются еще и на эту тему, - можно будет все повторить уже наяву. И действительно, совсем неплохое выйдет свидание.

@темы: CSI: Гил Гриссом, Грэг Сандерс (таб.30), #fandom: CSI, .II.6 Порно/эротика

---

два (не то чтобы связанных между собой) драббла

[Saint-Olga]

Название: Конец путешествия
Фандом: Doctor Who/Torchwood
Герои: Джек, Доктор
Тема: I.08 Задумчивость
Объём: 140 слов
Тип: джен
Рейтинг: G

Доктор танцует вокруг консоли Тардис, периодически откусывая от банана. Джек щелкает рычагами и кнопками, щурясь на экран с галлифрейскими координатами. Внезапно браслет Джека взрывается замысловатым набором звуков.
Оба замирают. Джек медленно отпускает рычаг на консоли и так же медленно откидывает крышку браслета. В воздух всплывают синие голографические цифры.
- Ну что? - интересуется Доктор несколько минут спустя. Джек продолжает смотреть прямо перед собой, туда, где растворились в воздухе цифры, складывающиеся в «1000».
- Да, - выдыхает он наконец.
- Тогда полетели, - Доктор откладывает банановую шкурку и звонким стакатто отбивает на старомодной клавиатуре новые координаты. Джек тяжело опирается о консоль и трет седой висок.
Стоя в дверях, он кладет руку Доктору на щеку.
- Я вернусь, - говорит он и широко улыбается.
- Я знаю, - нетерпеливо кивает Доктор.
Джек отворачивается и выходит на черно-желтую клетку пола Дома на Темзе.



Название: Финал
Фандом: Doctor Who/Torchwood
Герои: Джек/Янто, Доктор
Тема: I.01 Печаль
Объём: 100 слов ровно (не считая эпиграфа)
Тип: слэш
Рейтинг: PG

- Будь смелым, - говорит Доктор, глядя Джеку в глаза так, будто снова отправляет его на смерть. - Будь с ними, пока они живы.
(Из совсем другой истории.)

- Я уже полчаса как в постели, а ты еще не сделал ни одного непристойного предложения, - смеется Янто, но голос звучит сонно. Джек улыбается:
- Ты, в постели… вся кровь отлила от головы, не могу придумать ничего оригинального.
- Капитан Джек Харкнесс не может придумать неприличного намека? Похоже, к нему пришла старость… - Янто, зевнув, закрывает глаза. Джек ласково гладит пергаментные узловатые пальцы, морщинистую щеку, седые поредевшие волосы.
У самого Джека едва побелели виски.
На рассвете дыхание спящего стихает. Тогда Джек берет руки Янто в свои, утыкается лбом в его ладони и плачет, пока они не становятся совсем холодными.

@темы: Dr. Who-niverse: Доктор, Джек Харкнесс (таб.30), .I.1 Эмоции, #fandom: Dr. Who, #fandom: Torchwood

---

[улыбка 45 калибра]

Название: Лондонский дождь
Бета : I want to Hims
Фандом: CSI Майами
Герои: Эрик Делко, Келли Дюкейн
Тема: метро
Объём: 616 слов
Тип: гет
Рейтинг: PG
Примечание автора: AU к настоящему времени


Эрик стоял молча, с опущенной головой, слушал лейтенанта Кейна, не перебивая. Лишь изредка вздыхал и переступал с ноги на ногу. Руки в карманах брюк, брови сведены к переносице.
Горацио замолчал, ожидая ответа. Эрик поднял голову и буркнул:
- Нет, я не согласен.
- Почему? - лейтенант удивился, - это же редкий случай, удача.
- Не хочу, не уговаривай, а будет приказ - подам рапорт и уволюсь, - вынул правую руку из кармана и по привычке почесал затылок - дурацкая манера, но избавиться от нее непросто.
- Эрик, может, ты все же подумаешь? - Горацио, приподняв одну бровь и слегка прищурив глаза, немного подался вперед. - Лондон, Европа, и всего-то три месяца.
- Ага, Лондон, - Эрик уперся руками о стол и недовольным тоном продолжил, - дождь, холод и снег. Брр, три месяца - ради чего? Я там один среди местных копов.
- Один? - лейтенант Кейн, положив руки на пояс, нахмурился. - Ты слушал, что я говорил, или снова витаешь в облаках?
- Слушал, - присмирел Эрик, понимая, что все время, пока Горацио объяснял ему про командировку в Лондон по обмену опытом между английскими и американскими криминалистическими школами, он мечтал о своем, весьма далеком от работы.
- Плохо слушал, офицер Делко, - в голосе шефа звучал металл.
Эрик невольно выпрямился и честным-пречестным взглядом уставился на Горацио, думая о том, что в речи лейтенанта было особенно важного и что прошло мимо его ушей. Развел руками и извиняющим тоном проговорил:
- Извини, отвлекся нечаянно.
- Повторяю, - лейтенант еле заметно усмехнулся, глядя на обескураженного Эрика, - от нашей лаборатории должны ехать двое.
- Двое, - словно эхо повторил Эрик.
- Не перебивай, - Горацио отвернулся и, с трудом скрывая улыбку, начал объяснять второй раз. – Я предложил Келли Дюкейн и Эрика Делко. Ваши кандидатуры утвердили, и теперь только остается издать приказ, купить билеты - и вы в Лондоне.
- Келли, - сорвалось с языка у Эрика, - в Лондон, с ней? - как ни старался, но скрыть довольную улыбку он не смог.
-Да, Келли, - подтвердил Горацио. - Ты согласен?
Эрик глубоко вздохнул и задумался. Европа. Лондон. Они вдвоем с Келли. И сразу почему-то вспомнил недавно виденный ими старый фильм о двух влюбленных, которые встречались в лондонском метро. Так и они с Келли - проведут три месяца вдвоем в этом дождливом городе, будут кататься на метро, где ни одна собака их не знает. И не надо будет прятаться и думать, что их могут узнать или увидеть знакомые.
- Эрик, - Горацио похлопал его по плечу, - каким будет твой ответ?
- А что интересного в Лондоне? - неожиданно спросил Эрик. - Мне кроме Шерлока Холмса, тумана и метро на ум ничего не приходит.
- Поедешь и узнаешь. Значит, я звоню и говорю, что вы согласны?
- Стоп, стоп, а с Келли ты говорил? - засуетился Эрик. – А если она не согласна?
- Келли, в отличие от некоторых, понимает, что такое долг, и слово «нет» я от нее еще ни разу не слышал.
- Эйч, - Эрик замялся, пожал плечами, - знаешь, - он никак не решался признаться и сказать правду. Да и было бы правильней, чтобы Горацио все узнал от Келли, но раз уж так случилось…
Эрик выдохнул и, глядя лейтенанту в лицо, выдал:
- Она не согласится, это тот случай, когда наша мисс Дюкейн ответит отказом.
- Ты в этом уверен? - Горацио свел брови к переносице, чувствуя, что Эрик готовит сюрприз.
- Да, - тот потоптался, повертел головой и предложил, - пусть Наталья и Райан поедут, покатаются на лондонском метро, королевский замок посмотрят.
- А вы с Келли? - лейтенант хотел знать правду.
- А мы, - Эрик потупил взор как красна девица и все же признался, - а мы когда-нибудь в другой раз, если повезет, втроем съездим, - поднял голову, поскреб затылок и, чувствуя, как щеки заливает краской, еле слышно сказал, - через пять месяцев у нас с Келли родится ребенок. Какой Лондон, какое метро? Эйч, а ты крестным будешь?
Впервые лейтенант Кейн смотрел на своего подчиненного, слегка открыв рот от удивления, он предполагал, что Келли и Эрик находятся в близких отношениях, но предложение стать крестным…это было нечто.

@темы: #fandom: CSI, .III.3 Места, CSI Miami: Эрик Делко, Келли Дюкейн (таб.30)

---

[Сессемару]

Название: Слухи
Фандом: Final Fantasy 12
Герои: Солидоры, Ронсенберги, Бальфир ^_^
Тема: Выдумка обязана быть прадоподобной. Жизнь - нет. (с) М. Твен
Объём: 748 слов
Саммари: Путешествие по земле, полной слухами.
Авторское: Это еще один сюжетный сиквел к "По заслугам"


Вэйн только посмеялся, впервые услышав сплетни о том, что Император Аркадии Ларса Солидор «наслаждается геронтофилией» в компании Судьи Магистра Габранта. Причем последний, со слов сплетника, явно был в Доме Солидор чем-то вроде постельной грелки, передающейся по наследству. Вэйн заправил за ухо прядь волос, выбившуюся из небрежно завязанного хвоста, и тихо посоветовал Ноа не так явно выражать лицом свое неодобрение.
Они же инкогнито.
После чего бывший Судья Магистр Габрант только сердито сопел в кружку, стараясь не слушать, как Вэйн ненавязчиво выпытывает у сплетника подробности. Он честно вытерпел ровно столько, сколько требуется времени, чтобы допить и с трудом доесть, после чего чуть ли не силой выволок любовника на улицу. Подальше от потенциального смертоубийства.
- Когда я возглавлял девятое бюро, - мрачно сообщил он весело щурящемуся Вэйну, - никто не смел распускать подобных слухов.
- Время сейчас другое, людям спокойнее, - Неумирающий только небрежно пожал плечами. - Пусть лучше выдумывают сказки о личной жизни Ларсы, чем о его планах на завоевание всего континента.
Ноа только буркнул что-то про неликвидность мнения грелки-по-наследству, прижался ко все еще веселящемуся Солидору и упрямо молчал по дороге до небольшого домика, в котором они остановились, в очередной раз задвинув гордость ради чужого тепла.


Со временем, вопреки их общим ожиданиям, слухи вовсе не стихли, а даже стали популярнее сплетен об АльСиде Маргрейсе. Вэйна это забавляло примерно в той же степени, что и их плохо объезженные чокобо, да редкие письма Бальфира, настигавшие в самых неожиданных местах.
Ноа честно хотел разделить это веселье, но получалось с трудом. Не только потому, что порочили его имя и имя его матери, но и потому - будь оно все проклято - что Баш совершенно не справлялся со своими обязанностями. За четыре-то года не научился, куда вообще годится?! Все чаще Ноа нестерпимо хотелось вернутся в Аркадис и популярно объяснить братцу, почему слухи нужно было задавить в зародыше. А если это правда...
- Вэйн, - растерянно позвал он, в очередной раз споткнувшись о неприятную мысль.
Неумирающий, любовавшийся пейзажем со своего чокобо, обернулся, вопросительно глядя на спутника.
- Вейн, - Ноа повторил чужое имя, теперь жалобно. - А ты думаешь, это правда? Эти слухи...
- Ларсе уже шестнадцать, Баш - один из многих, кому мой брат может по-настоящему доверять, - бывший император помолчал и с усмешкой добавил: - Да и сказать, что Судья Магистр Габрант к сорока годам потерял товарный вид, я просто не могу.
Ноа почувствовал, что краснеет - напрашиваться на комплименты вовсе не входило в планы, и
он до сих пор терялся, слыша похвалу, даже такую небрежную.
- Звучит до отвращения правдоподобно, - признал он, стараясь скрыть смущение.
- Я только надеюсь, что ты про слухи о брате, без пикантного бонуса в виде моего покойного отца.
Вдоволь налюбовавшись на попытки любовника не упасть с чокобо, Вэйн протянул ему руку и предложил:
- Если тебя так это волнует, можно просто заглянуть в Аркадис и спросить у самих героев.
Ноа, проглотив сбивчивую тираду про то, что с Грамисом он вообще никогда и вообще никогда, только сжал чужую руку и кивнул.


С террасы открывался прекрасный вид на город во многом благодаря тому, что этот уютный садик с небольшим бассейном и парой беседок разбили на верхних этажах дворца. Уютный уголок, созданный специально для отпрысков императорской семьи и их самых близких.
Бальфир сложил из салфетки птичку и кинул ее за парапет.
- А я-то все гадал, где вас носит, - сообщил он в пространство. Белая "птичка" неслась к земле и наблюдать за ее полетом было интереснее, чем за приятелем, скармливающим виноград белобрысому бывшему рыцарю. - Как же ваша пресловутая братская любовь-то?
- Она заключается в готовности поддержать любой выбор наших братьев, - поучающе ответил Вэйн, потянувшись за очередной ягодой. - Если им потребуется наша поддержка, и они ее попросят.
- Но вы же все равно явились, - Бальфир обернулся и облокотился на перила, - не запылились.
- Мы соскучились, - сообщил пирату Ноа, настолько резко, насколько вообще можно, устроившись головой на чужих коленях. - У некоторых это случается.
- Разумеется, - Бальфир многозначительно хмыкнул, скрестив руки на груди. - И за спектаклем Ларсы удобнее наблюдать из первых рядов, раз уж галерке мерещится всяческая ерунда.
Ноа фыркнул, вместо ответа предпочтя лизнуть пальцы, протягивающие виноградину.
Его, конечно, несколько ошарашило реальное положение дел - ничего удивительного, что "галерке" мерещилось, но этому только покажи слабину, сразу заклюет. Вэйн тоже молчал, хотя в его глазах можно было прочесть одобрение и гордость за брата. Может быть, ему тоже пришло в голову прятать искреннюю привязанность за мишурой фальшивой похоти, заодно и отводя глаза завистников от по-настоящему дорогого.
Жизнь была удивительнее всяких слухов. И чудо как хороша.

@темы: Final Fantasy XII: жители Аркадии (таб.30), .V.3 Цитаты, #fandom: Final Fantasy

---

[Malum Universum]

Название: Апокриф от Люцифера: Секс, любовь и ангелы
Фандом: Ориджинал: фэнтези, мифология.
Герои: Люцифер (Рафаэль), Элесса.
Тема: Мы – это наши привычки. Аристотель.
Объём: 719 слов.
Тип: слэш.
Рейтинг: PG-13
Саммари: Сюжетная линия «Наше время».
Авторские примечания: Немного лекции от Рафаэля.

Поцелуи Элессы больше похожи на укусы, его тело сминает меня, вдавливает в наше ложе, его жажда обладать мной не знает предела. И я сам готов отдаваться ему по первому прикосновению. Только ему так, полностью раскрываясь навстречу, позволяя себе быть в чьей-то власти, кроме самого себя. Расслабляться в его руках и отключать контроль чувств, мыслей, эмоций, всего, кроме Света. Единственное, что я не мог давать ему, пока он не трансформировался в ainoo.
Порой его желание секса, материи напрягало меня. Ведь мы не могли сливаться душами, и удовлетворялись лишь слиянием материи. Мне было трудно объяснить ему, что секс у ангелов практичен, рационален и встроен в их систему жизни, как дыхание или сон у людей. Он необходим для нормальной жизни, но никто не придаёт ему особенного значения. Секс почти не влияет на их отношения друг с другом. Иногда ангелы образуют стабильные пары между собой, как Уриэль и Сафиэль, или Михаэль и Камаэль. В паре накал чувств, конечно, выше, чем в коллективе, но и там секс для них не является чем-то выдающимся. Желания материи у ангелов занимают самое последнее место.
Ангелам трудно, почти невозможно, объяснить что такое человеческая похоть. А человеку так же невозможно объяснить, что такое ангельское стремление сливаться в Свете.
Я бы мог сравнить «похоть» и «желание Света», но это смертельно оскорбило бы ainoo, а человека возвело бы на такой уровень, где ему никогда не быть. Разве что только после смерти.
Я всё думал, где неправда для меня, ангела по происхождению, в человеческом понимании «божественной» любви? Вроде они всё верно описывают – слияние, прорастание, растворение, ощущение бесконечности. И вдруг я осознал, что они снова описывают смерть – бесконечный покой и соединение с божеством. Та же нирвана, только теперь они назвали её венцом любви.
Если бы ангелы были как люди, были бы они бессмертны и в своём уме при этом? Конечно, нет. Свет в ангелах никогда не становится глуше, именно поэтому в их жизнях нет привычки, нет обыденности, нет скуки и апатии. Они – вечный огонь, и он горит не во имя смерти, а во имя жизни. Люди ошибаются насчёт божественной любви, ибо там нет привыкания. Она всегда горит, всегда активна и деятельна. Да, она исходит из бесконечности и уходит в вечность, как нить. Да, ангелы навсегда связаны этой нитью, проросли друг в друга, но это не значит, что им всё равно, что делается с каждым из них. Именно потому, что они живые.
Но человеческий организм изнашивается и требует покоя. Ресурсы мозга не позволяют впитывать информации больше, чем может впитать конкретный мозг. Их отрыв от Света не даёт им пользоваться его возможностями. В результате люди хотят покоя, желательно вечного. Их усталость накапливается с самого рождения и, в конце концов, они все сознательно или бессознательно стремятся избавиться от надоевшей оболочки, прийти в блаженные объятия вечного любовника – Бога, и там недвижно замереть навсегда, ни о чём не думая, ничего не желая.
Будучи существом бессмертным по сути, я с трудом понимаю такую жажду вечного покоя. Вряд ли даже Михаэль понимает, что это такое, хотя стремится к тому же, что и любой человек. Никто из ангелов их не поймёт, не пережив подобный образ существования.
И никто из ангелов не поймёт, что такое настоящая похоть, страсть, желание обладать только одним существом, если в них не сильна Тень, как у меня. Или как у двух старших ainoo. Тень делает ангелов индивидуальностями, отделяет их от коллективного разума, где все они пребывают в одном блаженном единении. Когда же я показал им, как можно быть личностью – они возненавидели меня, ибо я вывел их из состояния равновесия, как Тень вывела разум Создателя из состояния покоя и привела к образованию материи. И более всего меня ненавидел за это Габриэль, который вдруг осознал всю боль неразделённой любви. И что такое страсть. И желание обладать только одним. Возможно, за советом ему следовало бы обратиться к Михаэлю, но оба брата предпочитали справляться со своими страстями в одиночестве. Не было ли это сладким и запретным желанием отдаваться Тьме без посторонних глаз? Я бы не хотел знать ответа на этот вопрос.
Элесса же находился между ангелом и демоном всю свою жизнь. Инкуб, любящий лишь одного, парадоксальный, как сам Создатель. Инкуб, для которого желание плоти – так же естественно, как дышать. Но он хотел большего, и это помогло ему в его трансформации.
Так я смог быть с ним как ainoo, и это было великим даром для меня после всех испытаний в ссылке. Я мог ему отдаваться и доверяться бездумно. Только ему и никому больше.

@темы: .V.3 Цитаты, #original: мистика, Ориджинал: мистика ("Апокриф"), Рафаэль (Люцифер) (таб.30)

---

[metropolis_angels]

Название: Двадцать два с половиной

Бета:  Guardian_of_Hell_Gate

Фандом: РИ "Ангелы Больших Городов"

Герои: кот Элис, Рузвельт Майер, Стивен Килленсворт, Ив Ламбрешт.

Тема: запах от волос

Объём: 2 501 слово

Тип: черноватый юмор

Рейтинг: R

Саммари: Он и его кот. То, как видит жизнь самый заурядный десятикилограммовый кот.

Утро почти всегда начиналось одинаково: звонил старый будильник на тумбочке возле кровати хозяина, если тот пробуждался в спальне, а не в зале на разобранном диване. Элис предпочитал располагаться в изголовье, не смотря на то, что юноша, в доме которого он жил, спал спокойно, словно умирал на несколько часов, выдавая себя только ровным дыханием. Сонно щурясь, кот любил устраиваться на самой макушке хозяина, признаваясь себе только в эти тихие предрассветные часы, что действительно любит человека, который всё-таки умудрился приручить его. Поудобней вытянув лапы и возложив на них морду, Элис когтил по подушке, выжидая, когда зазвонит проклятый будильник, и мальчишка подорвётся, морщась от боли в плечах. Хозяин очень много работал, не жалея сил, это коту было понятно, а всё для того, чтобы купить любимцу вкусного корма и конечно же новую мышку-игрушку. Уставал очень, до синяков на шее и кровоподтёков на тонких запястьях с прожилками, и это Элис ценил сверх меры, по его собственным стандартам, разумеется.

"М..." - выдыхает мальчишка, поднимаясь на локте и открывая один глаз за другим. Сквозь останки сна под аккомпанемент будильника, извлекает из-под моих когтей кусок своего чёрного крашеного хвоста, который растёт у него на голове. Всё-то у этих людей через одно место. Зачем красить такой чудесный лохматый рыжий хвост в чёрный, да ещё и утюгом каждое утро туда-сюда жечь шерсть? Ибо дебил, конечно. Кто сказал, что кошки не различают цветов? Ну это обычные из семейства "кошачьих", а я, скромно так, Бог. Подушка ещё такая тёплая после его головы, чем только умудряется так нагреть за ночь, как будто мозги какие есть. Так, ну прекрати уже таращиться на будильник, я кушать хочу. Иди и насыпь своему маленькому котику еды, с горкой. И да, погладь по животику, погладь, кому говорят, погладь, то-то же...

Ума нет, считай калека. Чего скакать по комнате на одной нижней лапе, пытаясь впихнуть вторую в брючину? Вот же халат лежит. Эх, пока не покажешь, ничего дальше своего носа не видит.

-Мяу!

Что делаешь-то, умник, за что любимую кисочку чуть не спихнул на пол, дёрнув за халат, на котором я сидел?! Да, шерстью заляпал, а всё потому, что тепла и ласки не хватает. Хоть бы пошить засел, как любишь, так удобно на коленях греться и эти ... джин-сы, покрывать пушком, потираясь пузичком.

Ежедневный утренний моцион, сопровождаемый тихим голосом Рузвельта, который общается сам с собой, искренне полагая, что разговаривает с котом. Тихий скрип двери в ванную комнату, где с тихой печалью во взгляде рассматривает синяки на шее, оставленные шефом, после чего открывает одну за другой баночки и включает в розетку "утюжок". Крем после бритья с мягким цветочным ароматом, едкий лосьон для лица, чтобы вытравить рыжие веснушки, которые не любит с огромной силой, с щёк и тонких плеч; потом выглаживает окрашенные в чёрный медные волнистые волосы, распрямляя, сбрызнув лаком сверху, чтобы причёска сохранилась хотя бы до вечера. Из зеркала смотрит совсем мальчишка, сутулый ещё с детского приюта, с мудрыми золотыми глазами, в которых нет-нет, но мелькает что-то хищное, тут же прячась за вычерненными ресницами.

Чашка чёрного чая с ложкой липового тягучего мёда и полная мисочка сухого корма для единственной отрады в жизни - кота Элиса, который, хоть и делает вид, что "мурлычет за еду", но любит по-своему, как умеет.

-Чавк-чавк-ммммрх...

Нет, ты, хозяин, ни разу не стратег. Хоть бы бабу себе завёл, ну, чувиху, то есть с этими... с бюстом, во. Мне насыпал, а у самого в холодильнике пусто, как и всегда. Не жрёшь ничего, тощий, как та мышь, которая у тебя в морозильном ящике дуба дала. Да не опаздываешь ты, хватит коситься на часы, никто без тебя работать там не начнёт. Ты же не начальник какой, а секретарь. Ясное дело, пока не принесёшь своему шефу (этому-вонючему-мужику) кофий с круассанами, ни единая тушка и пальцем не шевельнёт. Хлопаешь варежкой? Не выспался? Ещё бы. Кто сидел полночи перед ящиком с движущимися картинками и в кнопки жмякал? А я, между прочим, и бочком и вторым, и на колени улёгся, звал спать - вот кто тебе, хозяин, злобный баклан?

Поставив чашку с недопитым сахарным сиропом, что Рузвельт называет чаем, он идёт обратно в спальню, чтобы привести себя в порядок. Должность, которую он занимает, важно именуется: "помощник главного редактора журнала мод Number One", однако в его обязанности входит потакать всяческим капризам шефа начиная от бесконечных чашек кофе и заканчивая сопровождением на различного рода презентации, да и не только. Прибыльно или престижно? Зарплаты хватает на оплату квартиры, мелкие приятные мелочи, учёбу, а так же хобби - моделирование одежды, но едва ли стоит тех унижений. Что до приятных бонусов, вроде признания уже в столь юном возрасте, а так же бесплатной самой модной и дорогой одежды, так они так же имеют место, вот только мало волнуют нелюдимого Рузвельта, который предпочитает любой светской тусовке ночь перед телевизором в вылинялых джинсах. Всё просто: у шефа есть на руках информация такая, что грозит помощнику годами тюремного заключения, а потому у него нет выбора. Во всяком случае пока.

Чёрный строгий костюм-тройка, белая рубашка и чёрный же узкий галстук, пальто, шляпа, туфли с длинными носами и ноутбук - Рузвельт не умеет им пользоваться, да и не очень-то понимает, как перед экраном компьютера можно сидеть дольше часа, но это всё подарки начальника. Только одна часть имиджа является собственно довнесённой изюминкой - запах иссиня-чёрных волос- тонкий аромат шиповника.

Да, я выхожу его провожать, с особым цинизмом вылизываясь после сытного завтрака, потому как не могу не поддразнить, что хозяин выходит на холод, а я остаюсь в тёплом доме. Понятия не имею, что уж там себе удумали те умники из совета, потому как все пять этажей вполне себе пригодны к жизни, и лично моё авторитетное мнение, что сносить не надо. Главное выждать те пять минут, которые обычно уходят у хозяина, чтобы поздороваться с теми жильцами, которые так же едут на работу в центр, а вот потом можно пролезать в окошко для почты и... Кто не протиснется? Это я-то не влезу? Я не толстый, я просто пухленький.

-Доброго утра, мистер Мейер, - Рузвельт замирает на лестнице, улыбаясь в ответ и кивая.

Он сам не понимает, почему до такой степени ненавидит соседа по этажу. Стивен Килленсворт младший священник, который каждое утро отправляется в приход на другом конце города, но не смотря на то, что при виде белого воротничка, одежда становится Рузвельту тесной, именного этого молодого человека с глазами цвета хмурого неба по осени, он не выносит.

-Доброго утра, святой отец, - отвечает юноша учтивым, но совершенно лишённым эмоций шёпотом.

Он атеист и никогда не перешагнёт порог церкви, считая себя слишком грязным, как и мысли свои об объятиях именно священника слишком уж непристойными. Отцу Стивену в Храме Его, по мнению Рузвельта, тоже не место. В серых глазах пастора нет светлого золотого сияния, ничего, кроме стали, вот только инквизиторов давно нет, а отец Килленсворт есть. Спускаясь по лестнице вниз, рыжик старается не сутулиться, не опускать плечо, хотя очень хочется из-за тяжёлой ноши, но в спину устремлён пронзительный серый взгляд и такая же острая улыбка.

"И за что ты так ненавидишь меня? Словно насквозь видишь меня? Быть может, ты мой Ангел-Хранитель?"

Рузвельт никогда не пропускает Стивена вперёд, но каждый раз, замирая на пороге, оборачивается через правое плечо, чтобы улыбнуться, придержать дверь свободной рукой. Крылья за спиной священника белее снега, огромные и сильные, способные поднять в воздух с единого взмаха. Просто хочется верить хотя бы иногда, толком не пробудившись, что Он действительно рядом с тобой и отправил Ангела, чтобы оберегал покой и сон.

Подумаешь - невидаль какая. Ангелы. И Демоны туда же. Скорее уж "вау, люди" в этакой крылатой толпе. Они живут среди двуногой расы уже много веков, не особо мешая, но и не очень-то влияя на ход истории, сливаясь с толпой. Тот, что с белыми крыльями помогает в трудную минуту, а тот, что с чёрными, как и положено, подбивает пойти и спустить все деньги в игровых автоматах, например. По мне, так от всей этой братии больше вреда, чем пользы. Это с нами, с котами, всё предельно понятно: отпугиваем всяческих злых духов, лечим, если улечься на то место, где болит, не говоря уже о том, что двуногие всею душою своей млеют и трепещут в эстетическом экстазе, просто почёсывая за ушком.

Шаг, вдох, рывок и вот мой пушистый хвост пролез в это убогое окошко для почты. Хозяина не будет дома вплоть до самого вечера, а то и до ночи, следовательно, можно никуда не торопиться.

-Ой, кисонька! - слышу за спиной детский восторженный возглас и замираю, так и не поставив лапу на ступеньку.

Мать моя трёхцветная, кот я, кот, сколько можно повторять! Ой, только не за живот, я же покушал!

-Давай возьмём её к нам, - говорит маленькая двуногая, пытаясь удержать меня в руках.

-Нельзя, Даниэла. Посмотри, какая кошечка пушистая и упитанная. Поставь на место, вдруг хозяин сейчас выглянет, рассердится.

Эти две пришли к соседке, в гости. Эта женщина хорошая, не растит фиалки на окне и не орёт, как некоторые, когда я просто сижу рядом с горшком. Некоторые - это тот самый гадостный мужик в сутане и с белыми крыльями. Подумаешь, откусил листочек и хотел его прикопать, мол, так оно и было - кричал так, словно ему пятки жгут.

-Здравствуйте, хорошие мои, - а вот и соседка. - Даниэла, поставь котика на место.

-Котика? Но, дорогая, она же трёхцветная, - качает головой гостья.

-Нет, это всё же котик. Бедненький, живёт у мальчика из крайней квартиры. Сам он, сирота, худенький, как веточка, а котик вон с голоду пухнет, такой вот огромный, - она жалобно смотрит, сложив ладони на груди.

-Совсем один живёт? А сколько лет? - переспрашивает гостья, уже не пытаясь вырвать из рук у девочки меня.

-Маленький совсем, ну, может, лет двадцать. Учится, работает... до глубокой ночи иногда. Начальник у него хороший, видимо, тоже мир не без добрый людей. Доводит сиротку до самого дома, до квартиры провожает. Иногда до утра тут работают. А ещё у бедного мальчика что-то со спиной, уже вот третью кровать меняет...

Угу, вот так это теперь называется? Приходит этот мужик хозяина, всё в холодильнике сожрёт, потом запирается с ним в комнате и порой до утра кровать скрипит, работа, понимаешь, кипит. Хозяин потом в синяках. Мужик тоже мерзкий, однажды подошёл пиджак понюхать, так орал ещё громче чем тот, в сутане, обозвал линяющей кошкой.

Напомнил о своём наличии двум дамочкам, которые жалобно вздыхают по судьбе хозяина. Соседка хозяина приносит кусочек курицы, которую я, разумеется не оставляю без внимания. Громко мурлыкаю и чавкаю погромче, вдруг ещё дадут.

Проснулся я в полдень от стука по лестнице каблуков. Сам не помню, как уснул - вот только недавно ещё размышлял о странностях жизни, что вот, мол, хозяин у меня вырос в приюте, потом выиграл что-то и потому может позволить себе жить один... и хоть бы кого-нибудь заботила судьба нас, кошачьих. Меня человек, между прочим, на улице нашёл. Точнее, это я к нему пришёл. Почему - не знаю, наверное потому, что он вкусно пах едой, сигаретами и цветами. Так вот почему люди всех заботят, а до нас никому дела нет. Говорят, что есть некий Гринпис и ещё более страшная инстанция - некий Повелитель Зверей - василиск Войцех, но где они и где простые смертные?

Стряхнув со снежных крыльев большого размаха капли измороси, Ив медленно поднимался по лестнице вверх. Путь из Лондона был неблизок, но не для того, кто владеет телепортацией. Лос-Анджелес, Город Ангелов был вне его юрисдикции, но имело одно важное обстоятельство, в силу которого его появление здесь не вызвало бы никаких вопросов - подопечный, который проживал в этом доме. Ива не любили, но нельзя было не уважать заместителя Координатора, на плечах которого так же лежала ответственность за судьбы и жизни подрастающего поколения. Тех, кто выжил после волны убийств мятежником-Габриэлем, включая мать Рузвельта, осталось немного и потому о младших заботились в два раза трепетнее. Появление в доме ангела, одного из старшего поколения, ощутили все, даже разлепил веки кот подопечного Ива, пригревшийся в тусклых лучах октябрьского солнца.

Опять пожаловал Этот пасти своего недомерка в сутане. Этого отличу из многих - сладкий одеколон с оттенком ладана, редкая вонища, скажу я вам, каблуки (мания величия - да), и крылья эти огромные. Мерзкий тип, уж я-то чувствую, просто соткан из яркого света и лицемерия. Припёрся и ждёт своего крылатого, а сам типа к моему хозяину, да.

Вот и недомерок в сутане, радуется, скачет через три ступеньки, разве что сейчас на шею не кинется, дрыгая крыльями. Здороваются, едва не кланяясь.

-Не стоило преодолевать столь долгий путь, мистер Ламбрешт, - тихо говорит ушастое недоразумение.

Пахнет дождём и воском, вот ведь мерзость какая.

-Пустяки, Стивен, - отвечает Этот с мерзостно-всепрощающей улыбкой. - Мне нужно было по делам сюда, решил проведать тебя. Всё ли в порядке, друг мой?

Конечно же, всё отлично, это и дураку понятно. Вот только тихо так, словно должна грянуть гроза. Замерзабрь на дворе, а тепло так, словно в конце лета, даже вон фиалки придурка в сутане колосятся так, словно путёвые агрокультуры.

Собственных учеников Ив знал в лицо и по имени, а так же каждый нюанс их жизни прошлой. Перемены были совсем не за горами и, как казалось ему, только к лучшему. Совсем скоро должна прокатиться по грешной земле волна, которая поднимет пласт событий, пробудив к жизни Избранных, которым предстоит переписать историю. Ни Ангелы, ни Демоны не имели права вмешиваться в ход истории, но Ив собирался это правило нарушить, вложив силу в руки тем, кто может повлиять.

-Я бы хотел тебя попросить последить... за одним человеком, - пристально посмотрел на своего воспитанника старший Ангел.

-За Рузвельтом Мейером?

-Нет, я скажу за кем.

-А если окажется так, что они оба станут... избранными?

-Даже если и так, у Рузвельта слишком мало шансов, - голос Ива звучит с лёгким оттенком грусти, как у Судьи, зачитывающего смертельный приговор.

Что ты сказал? А ну-ка повтори, хмырище? Поднявшись на все четыре лапы и сладко потянувшись, я готов к возмездию. Цени, хозяин, как я за тебя, затебее не бывает просто. Нарочно стуча, разрываю землю с края горшка, путаясь когтями в корнях, прощай маникюр, который об кресло натачиваю, а потом поднимаю лапу...

-Моя герань! - истошно вопит ушастый в сутане, мчась мне наперерез.

Ха-ха, попробуй догони, двуногий. Спрыгнув с подоконника обманным манёвром, словно нацеливаюсь грязными лапами на сутану, несусь к двери нашей квартиры, проскакивая мимо вычищенных сапог Этого, а ушастый бежит следом. Рывок, ныряю в окошко для почты, но застревает хвост. Это кто тут толстый? Я? Хвост у меня красивый и пушистый я, что бы понимали.

-О... это не кот, а исчадие ада! Каков он, таков и хозяин! - ух, как бесится, белобрысый.

-Стивен, ну что Вы, право слово, - утешает его тихо Этот, так же приближаясь к двери. - Всё это творения Его и твари Божьи.

-Нет, это воплощение греха Чревоугодие, мистер Ламбрешт, - недовольно шипит подлиза, топчась возле двери. - Как и хозяин его - Прелюбодеяния.

-Будет Вам. Он просто был голодным, - продолжает увещевать Этот.

Некоторое время кот ещё оставался возле двери, прислушиваясь к бесплатному концерту по заявкам в коридоре, но потом, тщательно покогтив коврик у порога, вальяжно направился вглубь квартиры. Здесь Элиса любят, всенепременно возвращаясь каждый вечер, даже если дрожат руки, и ключ из пальцев падает раз за разом на пол. Вылинялые тёмные джинсы на кресле и футболка так же ожидают возвращения Рузвельта, в то место, где не нужно носить глянец. Прошествовав через комнату, минуя разложенный диван, уже третий по счёту в этой квартире, Элис укладывается рядом с одеждой хозяина, вдыхая такой родной аромат шиповника. Запах рыжих волос, который не может убить ни укладка, ни дорогой шампунь.

@темы: .IV.6 Запах, РИ "Ангелы больших городов": фэндом в целом (таб.100), #fandom: Ролёвки

---

[ZYzqr04S]

Фандом: National treasure
Герои: Бен Гейтс, Райли Пул
Тема: IV – 2 – 07. Шерсть
Объём: 199 слов
Тип: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: Персонажи принадлежат не мне.
Авторские примечания: зарисовка. К общей истории не имеет никакого отношения)

- Кто это? – настороженно спрашивает Райли, невольно попятившись назад и врезавшись спиной в Бена.
- Я разве не сказал? – рассеянно отзывается тот, протискиваясь мимо компьютерщика в дверной проем, чтобы отключить предупредительно запищавшую сигнализацию. – Это терьер, - говорит Гейтс. – Скотч-терьер. Его зовут Никсон.
Щенок смотрит с восторженным любопытством и звонко тявкает, услышав собственное имя. Райли вжимается спиной в захлопнувшуюся дверь, глядя на терьера с ужасом.
- Ты завел собаку? – возмущенно интересуется компьютерщик.
- Мы завели, - поправляет Бен. – А что тебя не устраивает?
Ужас в глазах Райли сменяется, было, оскорблением, но затем щенок тявкает снова и подбегает к парню, устав ждать, когда же ему соизволят уделить внимание.
- У меня аллергия на шерсть! – нервно поясняет Райли, отскочив от терьера в сторону.
Щенок радостно стегает хвостом, решив, что с ним играют, и вприпрыжку бежит следом, заставляя Райли спрятаться за спиной Гейтса.
- Сколько там той шерсти, - закатив глаза, фыркает Бен, наклоняется и ловит щенка на руки; смеется, отворачиваясь от шершавого языка, когда Никсон принимается с восторгом вылизывать его лицо.
- Мне хватит, - хмуро передергивает плечами компьютерщик, старательно обходя внушительных размеров лужу на пути в гостиную.
Гейтс у него за спиной принимается воспитывать щенка, приговаривая что-то вроде «Плохой, плохой президент!».

@темы: .IV.2 Текстуры, #fandom: National Treasure, National Treasure (Сокровище нации): фэндом в целом (таб.30)

---

[AlyonaSL]

Фандом: CSI LV
Герои: Гил Гриссом/Грэг Сандерс
Тема: "Хочешь картошки фри?.."
Объём: 854 слова
Тип: слэш
Рейтинг: PG
Саммари: "Ведь говорил внутренний голос: не ходи! Посидел бы сейчас дома, погонял бы новый альбом Мэнсона, почитал книжку: да в конце концов – поел бы по-человечески..."
Дисклеймер: всё чужое. Моя только любовь.


***

Замдиректора Кавалло в парадном костюме был похож на страуса эму. Нет, скорее на птицу-секретаря: нахмуренную, сосредоточенную и с хохолком на макушке.
Грэг фыркнул прямо в стакан с коктейлем. О да, коктейли тоже были, как же без них. Грэг сидел и веселился: такое слабенькое месиво они с ребятами пили еще на первом курсе Стэнфорда. Пока не перешли к более крепким миксам, - зря, что ли, были химиками?..
Но Кавалло правда смешной. Сейчас будет речь толкать.
- Уважаемые господа, коллеги и соратники! – напыщенно произнес замдиректора с высокой лаковой трибуны. – Я искренне поздравляю вас с очередной годовщиной создания нашей лаборатории и выражаю надежду, что ваша работа и впредь…
«Конечно, - подумал Грэг, меланхолически посасывая коктейльную трубочку. – То, ради чего нас всех собрали – это работа. И вечеринка по поводу очередной годовщины, даже с этим пойлом, – только ради работы. Чтобы все мы тут выкладывались на совесть».
Эх, знал бы кто, ради чего Грэг тут выкладывается. И почему ему для стимуляции никакие коктейли не нужны!
Настроение было – ни к черту. Ведь говорил внутренний голос: не ходи! Посидел бы сейчас дома, погонял бы новый альбом Мэнсона, почитал книжку: да в конце концов – поел бы по-человечески. А то сколько разговоров было: фуршет, фуршет! Весь фуршет – бокал коктейля. Нет, конечно, Грэга даже на пустой желудок с такого детсадовского напитка не развезет; но пожрать бы не мешало.
И еще сиди тут как идиот – в костюме.
Кэтрин перед этим чертовым праздником неделю по ушам ездила: «Да ты что, Сандерс, да ты не представляешь, какая это честь – быть приглашенным на такое событие, да ты всего второй год тут работаешь, тебе обязательно надо пойти, потому что…» Безусловно, как было не явиться, если тебя удостоили!.. Ну ладно, замдиректора окончил торжественную речь, и можно по-тихому сбежать.
Почему все начальники так любят напыщенные речи? Все, пожалуй, кроме Гриссома. Нет, он тоже иногда как заведет… но ведь увлекательно так рассказывает, а не пустыми звонкими словами, лакированными, как трибуна. Гриса всегда слушать интересно: он, наверное, даже с таких трибун по-человечески говорит. Правда, Грэг еще не слышал, как Грис говорит с трибуны.
Сандерс обвел глазами набитый людьми зал: Гриссома нигде не было. Настроение вообще рухнуло - ниже некуда.
«Наверное, его Сара где-нибудь в углу зажала… напилась коктейлей и зажала, - мрачно подумал Грэг. – Да и пошло оно всё к чертовой матери тогда. Пойду домой, хоть музыку послушаю. Помечтаю. Всё равно больше мне ничего не светит».
Грэг поставил пустой стакан на столик, выплюнул в него трубочку и пошел к выходу. Куда теперь деваться – неизвестно. Ехать домой – так чертов коктейль, остановит дорожная полиция – удостоверением не отмашешься. Ехать на такси – так машину жалко у лабы бросать… черт бы все побрал!.. И переодеться хочется, и жрать хочется сильнее всего.
Надо где-то перекусить. Кафе рядом с лабой не годится, туда тоже могут набежать, - а видеть никого не хотелось. Тем более что уверенность, что Гриса где-то в углу зажала Сара, становилась все крепче. «Если и они вдвоем туда припрутся, я повешусь», - мрачно подумал Грэг. И решил в ближайшее кафе не ходить.
А вот через квартал от лабы есть небольшой Макдональдс. Туда вполне можно добрести пешком. Даже в костюме.
- Эй, Сандерс, сматываешься? – ухмыльнулся охранник на входе. - И правильно: скука смертная!
Грэг молча прошел мимо. Вышел на улицу. Глубоко вдохнул. Стало совсем паршиво.
Всю дорогу он пытался не думать про то, что упорно лезло в голову. Может, его все-таки развезло на голодный желудок с одного коктейля?..
В Макдональдсе было тепло, светло и пахло человеческой едой. Грэг плюхнулся за первый попавшийся пустой столик, решив сначала прийти в себя, а потом уже тащиться за гамбургерами.
И тут он заметил, что за соседним столиком сидит его босс: Гил Гриссом. Сидит и спокойно читает очередной журнал, положив его прямо на пустую коробку из-под бигмака.
Может, Грис почувствовал этот взгляд? Он тоже поднял глаза, увидел Грэга… и улыбнулся. А потом – помахал ему рукой: мол, иди сюда.
Не веря своему зрению, Грэг поднялся и пересел за столик к боссу.
- Ты тоже сбежал оттуда? – спросил Гриссом негромко, откладывая журнал в сторону. – И правильно. Я ушел минут через тридцать после начала: как только они стали рапортовать про «очередную годовщину и успехи нашей лаборатории». Вот не могу я почему-то про это слушать…
«Да потому, что это твоя лаборатория, а не их», - подумал Грэг. Но сказать это шефу вслух – не решился.
Потому что субординация, мать ее так! И потому что Грэг так до конца и не знает, что там у Гриса с этой Сарой, – и почему тогда, черт подери, Грис пригласил его сесть к себе за столик? И почему рассказывает ему - какому-то технику! - про то, когда и зачем он сам удрал с общелабораторной вечеринки?..
Голова слегка кружилась, - нет, точно не надо было пить голодному даже слабый коктейль. Надо встать и пойти взять что-нибудь съесть, в самом деле.
- Грэг? Ты чего? Умотали торжественные речи?.
Сандерс не сразу понял, что Грис наклонился к нему совсем близко и трогает за плечо.
- Ты, наверное, совсем голодный. Ну не беда, сейчас возьмем еще что-нибудь вместе. А пока… – Гриссом развернул к нему знакомый красный пакет:
- Хочешь картошки фри?..
За свои двадцать шесть лет Грэг Сандерс пробовал множество разных вкусных вещей. Но вкуснее той давно остывшей картошки в его жизни не было, пожалуй, больше ничего.

@темы: CSI: Гил Гриссом, Грэг Сандерс (таб.30), #fandom: CSI, .V.1 Фразы

---

[Хельга Винтер]

Название: Прощание
Фандом: Criminal Minds
Герои: Джейсон Гидеон, Аарон Хотчнер
Тема: тишина
Объём: 1046 слов (6502 знака)
Тип: джен
Рейтинг: G
Авторские примечания: в таймлайне сериала; эпизод между сериями 3.01 и 3.02

Квантико, Вирджиния
2007 г., май

Выйдя в тот день из кабинета Штраусс после разговора с ней, он ненадолго задержался в её приёмной.
— Агент Гидеон на месте? — поинтересовался он у секретаря, и та покачала головой, не поднимая глаз от отчётов.
— Глава отдела Штраусс ещё вчера подписала его заявление на двухнедельный отпуск, — сообщила она, продолжая перебирать бумаги.
Он поблагодарил и, не заходя в отдел, покинул штаб-квартиру.
После того, как они нашли Фрэнка, вернули ему Джейн и они вместе прыгнули под поезд, скрепляя этим свою странную любовь уже действительно навечно, квартира Гидеона в Вашингтоне перестала считаться местом преступления, но Джейсон так туда и не вернулся. Бюро любезно предоставило в его распоряжение одну из крошечных клетушек, которые по документам проходили под гордым наименованием «служебное жильё». Возможно, приложив старания, и ей можно было бы придать обитаемый вид, но Джейсон стараний не прикладывал, и дух здесь царил соответствующий: холодный, казённый, серый. Гидеон и сам казался серым и неожиданно постаревшим, каким не был даже в первые дни после убийства Сары и гибели Фрэнка с Джейн.
Он стоял на пороге и рассматривал полупустую комнату. Так и не разобранная сумка с вещами, которые он сам по просьбе Джейсона привез ему из вашингтонской квартиры после того, как с двери сняли опечатывающую её жёлтую ленту, была единственным намёком на то, что тут действительно кто-то живёт. Джейсон в свою очередь смотрел на него — с тем же пристальным и в то же время немного отстранённым вниманием, с которым он сам сейчас оглядывал его жилище.
— Что сказала шеф отдела? — поинтересовался Гидеон наконец, и он только поморщился, не желая отвечать.
— Меня отстранили на две недели, — всё же сознался он, встречаясь с Джейсоном взглядом. Джейсон как будто вздрогнул, и он добавил, говоря то, что они оба и так знали и что всё равно ничего не меняло: — Это политика.
Джейсон кивнул и отвел глаза.
— Зато будет время отдохнуть, сможешь побыть с семьёй, — заметил он с улыбкой, которая должна была бы быть ободряющей, но вышла рассеянной. — Хейли наверняка будет рада.
Он кивнул. Хейли будет рада. Да он и сам был отчасти рад: в кои-то веки хотелось отдохнуть. Не видеть кровавых брызг по стенам и расчленённых трупов, не слышать стонов жертв, не принимать ежеминутно решения, от точности и своевременности которых зависят чужие жизни. Не играть в политику. Пусть Штраусс сама отвечает за всё, раз ей, очевидно, кажется, что это настолько просто. У него есть жена и сын, и дом, где он точно нужен. Но все эти мысли — такие правильные, такие верные — не унимали тревоги. Возвращение Фрэнка ударило не только по Джейсону — по всем ним, и сильнее, чем они понимали. Джейсон был душой, стержнем команды. И от того, сможет ли он оправиться от удара, во многом зависело будущее всей группы.
— Тебе отдых тоже не помешает, — ответил он, продолжая свои мысли вслух, и Джейсон неопределённо улыбнулся. — Поедешь в лесной домик?
Джейсон кивнул, а ему вдруг некстати вспомнился сумасшедший, который называл себя «королём-рыбаком». Каждый из них нуждался в убежище; вот только с каждым годом, а может быть, с каждым днём, мест, где они могли бы укрыться, оставалось всё меньше. Свой ад каждый носит с собой, и нет таких стен, которые могут от него спасти.
— Я, честно говоря, думал, что ты с головой уйдёшь в работу. — Пустые слова. Они знали друг друга слишком давно и слишком хорошо для банальных фраз, но Джейсон почему-то усмехнулся.
— А было бы неплохо, да? Если бы можно было сравнять счёт...
Серые стены давили. От них исходило гнетущее чувство безнадёжности, замкнутости... конца. Заколдованный круг, из которого нет выхода. Там, за его гранью, толпятся тени, и у них близкие, дорогие лица... но реальность только одна, внутри круга, и руки у неё обагрены кровью.
Он повёл головой, отгоняя не в меру разыгравшееся воображение. Отдохнуть действительно нужно. Джейсон снова смотрел на него — так внимательно, как будто читал его мысли, и понимал их, может быть, лучше его самого.
— Ту ещё работёнку мы себе выбрали, не находишь? — Джейсон засмеялся смехом, в котором не было ни капли веселья. — Наяву иметь дело с ночными кошмарами, которые другим даже не снятся. И делать вид, что так и выглядит нормальная жизнь...
А впрочем, что такое чтение мыслей? Да и к чему оно, когда десять лет работаешь с кем-то бок о бок и думаешь с ним на одной волне...
— Кто-то же должен.
— Кто-то... Да, должен. Но даёт ли это нам право заражать своими кошмарами тех, кто рядом? Для них это не всегда проходит даром. А чужая жизнь — не велика ли цена за иллюзию нормы?
— Это была не твоя вина, Джейсон.
— Это не вопрос вины. Это вопрос веры. Как долго можно жить в ночном кошмаре, зная, что в конечном счёте всё равно проиграешь по очкам?
Он на мгновение прикрыл глаза. Десять лет назад они стояли вот также — в номере какой-то гостиницы, в сотнях километров от Вашингтона, и его душило бессилие и ярость. Он задавал те же вопросы — может быть, другими словами, но смысл от них не менялся, — а Джейсон что-то отвечал, уверенно и спокойно, и они пили на двоих дрянной гостиничный виски: он — чтобы не видеть перед глазами жертвы, к смерти которой он по-прежнему чувствовал себя причастным несмотря ни на какие слова, а Джейсон... Зачем пил Джейсон, он не знал, но утром они проснулись рядом в одной кровати, в мятой вчерашней одежде, и алкогольный туман любезно позволял не вспоминать, что было той ночью, кроме разговоров и виски. Впрочем, там не было ничего, и, может быть, именно это воспоминания и хотелось сильнее всего от себя скрыть.
Сейчас они смотрели друг другу в глаза, и он слишком поздно спохватился, что это не лучший вариант, если он не хочет, чтобы его мысли опять были поняты без слов. Впрочем, таких вариантов для них уже давно существовало слишком мало. Джейсон негромко заметил:
— Одно я, по крайней мере, знаю сейчас наверняка. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на самообман.
Тон был ровный, будничный, а он вздрогнул и отвёл взгляд. Некоторые иллюзии усилием воли можно превратить в реальность, а лгут себе все - те, кто считает иначе, может быть, сильнее других. Он мог бы сказать это вслух, и Джейсон наверняка нашёл бы, что возразить, но... Он промолчал. В конце концов, умение читать мысли, которое обретаешь, проработав десять лет рядом, действует в обе стороны. А жертвовать одними иллюзиями ради других едва ли имеет смысл.
Поэтому в лесной дом Гидеона через две недели Рид поехал один. И письмо на столе тоже было только одно. Рид бы не понял, что иногда самый честный способ уйти - ничего не сказать на прощанье.

@темы: Criminal Minds: Гидеон, Хотчнер (таб.30), .IV.5 Звуки, #fandom: Criminal Minds

---

Сайлент Хилл 011/100

[Линн Бранст]

Название: Записки из блокнота Сибил
Фандом: Сайлент Хилл: фандом в целом
Герои: Сибил
Тема: Метал. 4/2
Объём: 739 слов
Тип: джен
Рейтинг: R за тематику
Саммари: Сибил продолжает отрицать реальность
Авторские примечания: не мой мир и не претендую.


Запись семь.
Я, наконец, начала понимать, о чем говорил Гарри, осторожно пытаясь узнать, вижу ли, что с городом что-то не так. В этот раз у меня больше времени, потому постараюсь расписать подробнее.
Это случилось, когда я перебралась через очередную пропасть и почти дошла до яхты, о которой упоминалось в заметках офицера Гуччи. Я должна, но боюсь писать о произошедшем, так как уверена, что такого быть не может. Я бы вообще не стала об этом упоминать, решив, что схожу с ума, но всё же, меня кое-что смущает. Потому запись будет.
Первое: я так и не поняла, куда исчезли люди из города. Никаких следов жизни здесь я так и не увидела. Но это не самое странное, потому что есть второе: как выше писала, когда я почти дошла до яхты, прозвучала сирена, и город полностью изменился.
Это странно и невозможно, если на меня воздействовал наркотик несколько часов назад, то его влияние должно уже прекратиться, или Белая Клаудия, или что там на мне испытывают, может изменять сознание на столь длительное время? Но сколько может продолжаться подобное действие? И может ли быть, чтобы оно усилилось? Что такого могли сотворить безумная фанатичка и продажный доктор? А может, все происходит только в воображении, и я спокойно лежу прикованная к больничной койке, а они следят, как переносит новую дозу испытуемый образец?
Или я стала подопытной в каком-то эксперименте? Построили декорации, накачали наркотиками и привезли сюда, убедившись, что ничего не помню? А потом включили сирену и распылили наркотик?
Но как можно асфальт превратить в металлическую решетку? Да, я наклонилась и потрогала. Это действительно решетка. Насколько я знаю, наркотики не способны воздействовать на все органы чувств сразу, а мои пальцы ощутили именно метал.
А может, меня загипнотизировали? И приказали реагировать на сирену. Как только она прозвучала, я потеряла сознание, меня перевезли на другую декорацию, и теперь смотрят, как я буду реагировать на изменившиеся условия?
Нет, это все слишком сложно, чтобы быть правдой, думаю все же дело в наркотике и скорее всего, действительно был гипноз. Но они ошибаются, если думают, будто я поверю в реальность происходящего! Со мной у них ничего не выйдет, я точно знаю, что может быть, а чего не бывает!
Жаль, Гуччи не писал никаких подробностей о действии Белой Клаудии. Кто знает, быть может, она на такое способна? Но я всё равно в это не верю, разве может иллюзия быть такой правдоподобной? Хотя Гуччи в своем блокноте писал о множестве людей попадавших в психиатрическую лечебницу после её воздействия. Что сказать, теперь я на себе могу оценить, почему это произошло.
Ну вот, происходящее прямо сейчас со мной я описала, теперь к делу. Как бы то ни было, я решила, что девочку найти всё равно должна. Галлюцинация она или нет. В этом странно измененном месте, стало встречаться значительно больше монстров. Я старалась не стрелять пока шла сюда, кто знает, в кого попаду, если всё так, как я думаю. Ведь те люди, попадавшие в больницу, тоже видели монстров.
Но считать тварей безобидными у меня не получается, а Шерил здесь бродит одна! Я должна её найти, как можно скорее. Интересно, куда она могла пойти и зачем вообще сюда шла? И могла ли уже встретиться с отцом? Да и Гарри я пока здесь не видела. Может, у него получилось найти дочь? Но прежде чем отправляться дальше, снова к делу.
Что может пригодиться человеку, который будет расследовать произошедшее со мной? Нет, я не собираюсь умирать, просто, после того как Гуччи писал о «странном» и времени его смерти не прошло и суток. Я должна подстраховаться. Так вот, сейчас, когда я пишу эту запись, я сижу на той маленькой яхте. Это едва ли не единственное открытое место в этой части города. На побережье по счастью не так много домов и по дороге мне удалось проверить их почти все. Дома закрыты и в них явно нет людей, по крайней мере, толстый слой пыли есть везде. Стоило бы кому-то пройти, и остались бы следы на полу.
Так же, пока осматривала эту часть города, я обнаружила пустое закрытое кафе и отель. Двери были закрыты, Шерил там вряд ли бы прошла. На яхте ничего необычного не обнаружилось.
Я на распутье, дальше по дороге есть парк, а неподалеку маяк, я не знаю, какое из мест стоит проверить в первую очередь, хотя маяк всё же ближе. Я уже хотела пойти туда, но меня остановила другая мысль. Если Гарри где-то здесь, вполне возможно он забредет на ту же самую яхту. Я должна узнать новости о Шерил.

Так, я слышу выстрелы, и визг пули попавшей в метал! Не знаю, кто это, но мне стоит приготовиться!

@темы: .IV.2 Текстуры, #fandom: Silent Hill, Silent Hill: фэндом в целом (таб.100)

---

[AlyonaSL]

Фандом: CSI LV
Герои: Гил Гриссом/Грэг Сандерс
Тема: "экзотический запах"
Объём: 660 слов
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Саммари: "Для него теперь всё было экзотическим: вот уже второй день. Это слово вертелось у него в голове с того самого момента, как Гил Гриссом перешагнул порог их общего дома..."
Дисклеймер: всё чужое. Моя только любовь.


***

Микроволновка уже пятый раз подавала сигнал о том, что пицца готова, и безусловно, позавтракать бы не мешало: но… как же не хотелось вставать.
- Эй, – произнес Гриссом полушепотом, пытаясь пошевелиться. – Кажется, нас приглашают к столу. Слышишь? Пищит.
- Пищит, пищит... – согласился Грэг. – Пусть остынет немножечко. Но если хочешь прям горячую – вставай.
- Легко сказать. Ты же прямо на мне лежишь.
- Угуууу… Знаешь, как приятно?
- Могу себе представить. Если даже пицца тебя не привлекает.
- Гил, ну в самом деле, я эту пиццу уже пятый день вижу. А тебя я неделю не видел, не слышал и…
- …не нюхал, - торжественно закончил фразу Гриссом, воспользовавшись тем, что Грэг сделал глубокий вдох, уткнувшись носом ему в шею. – Пахнет гелем для душа, да?..
Грэг про себя усмехнулся и счел за лучшее промолчать. Он потом расскажет Гилу, что его кожа все еще пахнет совсем не гелем для душа, а костариканским ветром и густыми тропическими зарослями. И так приятно вдыхать этот запах – такой волнующе-экзотический и такой в то же время родной, что микроволновка может хоть обпищаться на кухне: вставать все равно не хочется. И черт с ней, с пиццей, - в конце концов, всю прошедшую неделю Грэг завтракал каждый день, а вот поваляться так вместе с Гилом утром в кровати - без ничего, даже без одеяла! - за эти чертовы семь дней довелось впервые.
Грэг и не знал, что семь дней – это так долго.
- Расскажи хоть про то, как там всё, - пробормотал он, сползая чуть в сторону: чтобы удобно было проводить ладонью по всему телу Медведя, слушая его довольное сопение. – Как там девушки? Загорелые и красивые, ммм?...
- Да я и не видел там никаких девушек... разве что Сару, - Гриссом прикрыл глаза и расслабленно откинулся на спину. Ему уже тоже не хотелось пиццы. – Я уж думал, что после того поцелуя я вернусь домой, весь пропахший ее духами. Представляешь? Сара стала пользоваться духами. Такими… едко-сладкими.
- Экзотическая женщина, – усмехнулся Грэг.
Для него теперь всё было экзотическим: вот уже второй день. Это слово вертелось у него в голове с того самого момента, как Гил Гриссом перешагнул порог их общего дома и сказал «Привет, ушастый». Даже не сказал – выдохнул, бросая сумку на пол и обнимая Грэга что есть сил.
Наверное, экзотический запах Коста-Рики уже тогда вскружил им обоим голову. Так весело и приятно вспоминать, как они занялись любовью прямо там, в прихожей, почти не раздеваясь, - и Гил все повторял «Дай я в душ схожу», а Грэг смеялся: «Неее, так ты смоешь с себя всю экзотику!» И этот бурный секс у входной двери, практически на дорожной сумке, – это точно была экзотика. Для них обоих: проживших вместе уже больше пяти лет.
Просто они неделю не виделись. Вот и всё. И просто так тяжело было прожить в одиночку эту неделю: зная, что Гил полетел к Саре, что ему там предстоят не самые приятные переговоры, и что может быть, эта экзотическая женщина в экзотических джунглях... черт, о таком даже думать не хотелось.
Но неделя прошла, и Гил вернулся, и прямо с порога говорит «Привет, ушастый», и недвусмысленно дышит Грэгу в ухо, не разжимая объятий, - кто бы знал, как приятно застыть на секунду в этих объятиях, а потом шептать в ответ «Ты тоже скучал?..», и почувствовать вместо слов, как Медведь неуклюже старается выпутаться из полурасстегнутой рубашки.
Давно ничего подобного не было, это уж точно. Грэг еще пытался сказать что-то типа «Мы оторвем вешалку», на что Гил отвечал - уже неровно дыша, но все еще со знакомыми супервайзорскими нотками: « А ты за нее не держись… ты за меня держись..»
Торопились, спешили, словно сто лет прошло. А всего-то семь дней.
Но сейчас, просыпаясь вместе уже в постели, как все обычные люди, - можно никуда не спешить, даже на кухню есть пиццу. Можно уже не торопясь трогать и разглядывать человека, по которому ты чертовски соскучился, и вдыхать его собственный запах: не геля для душа, не далекой страны, и не едко-сладких духов чужой женщины. Которой достался всего-навсего поцелуй. А вам обоим – вся оставшаяся жизнь. И еще – окончательно остывшая пицца.

@темы: CSI: Гил Гриссом, Грэг Сандерс (таб.30), .IV.6 Запах, #fandom: CSI

---

[LunaYan]

Название: «Реквием»
Фандом: Code Geass
Герои: Сузаку, Лелуш
Тема: II, 1/1 - Чудовище
Объём: 403 слова
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Саммари: до Реквиема два месяца
Авторские примечания:
1) возможен ООС, а я вижу их такими
2) пишется последовательно по таблице

07. Чудовище

07. Чудовище

Лелуш рассказывает С.С. совсем немного. Говорит о том, что им с Сузаку вроде удалось найти общий язык, не опирающийся на Реквиеме. Он не говорит о дружбе, потому что знает, что происходящее между ними не вставить в рамки дружбы после смерти Юфемии, и Лелуш не хочет называть «это» дружбой, потому что друзья держат дистанцию, которую они вчера нарушили.

- Я хочу вас проверить, - говорит С.С.
- Проверяй.

Когда она покидает императорский кабинет, Лелуш перелистывает страницу книги об этикете. Написанное расплывается перед глазами, а только что прочитанный текст теряется в мыслях. Он ничего не запоминает. Надо подняться из-за стола и вернуться в свою комнату, надо переодеться и встретиться с Сузаку, надо…

Столько всего надо. Он снимает линзы, растирая глаза, Гиасс печатью вгрызается в зрачки. Гиасс - сила королей, разрушительная и сумасшедшая сила, данная избранным.

Иногда Лелуш задумывается, остается ли он человеком?

Встреча с С.С. изменила его жизнь. Он хотел мстить – он не знал, как мстить, С.С. же развязала ему руки, наградив печатью беспрекословного повиновения. Носитель Гиасса не может оставаться человеком. Он становится выше человека. Сузаку прав, Лелуш не бог – он никогда не забывает этого. Если переступить этот пункт, можно потеряться в собственной лжи и приказах.

А можно потеряться в собственных проблемах и планах, как сейчас. Он ведь несовершеннолетний мальчишка, на долю которого выпали захват и освобождение британского престола и Тринадцатого Сектора. Если бы тогда, несколько месяцев назад, Лелуш не утратил контроль над Гиассом, Юфемия была бы жива – не пришлось бы устраивать Реквием и вести войну, теряя жизни людей. Не пришлось бы ставить под угрозу Нанналли и семью, не пришлось бы проводить ночь с Сузаку. Не пришлось бы.

- Ты думаешь, что ты чудовище? – Спрашивала С.С.
Тогда они были знакомы шесть дней, Лелуш еще не погряз в крови, а С.С. не пробовала более трех видов пиццы.
- Я не думаю об этом.
- Правильно, Лелуш. Потому что ты не чудовище. Ты – освободитель.

Может, Ведьма была права.

Лелуш поднимается с кресла. До своей комнаты он добирается быстро, тратит двадцать минут на душ и переодевание. Простые джинсы и свитер нравятся ему больше формы академии и парадной императорской одежды.

Он смотрит в зеркало, прежде чем заставить себя сделать несколько шагов в сторону Сузаку, зашедшего за ним.
Лелуш сомневается в словах Ведьмы, но волосы, собранные сзади в хвост – явно не его стиль – он так думает.
- Я чудовище, да? Уродство?
Сузаку смеется.
- Нет, ты тупица. Очень мило. Пошли. – И Куруруги за руку отдергивает Лелуша от зеркала.

@темы: .II.1 Ужасы, #fandom: Code Geass, Code Geass: Сузаку, Лелуш (таб.30)

---

[LunaYan]

Название: «Реквием»
Фандом: Code Geass
Герои: Сузаку, Лелуш
Тема: II, 1/2 - Ночной кошмар
Объём: 522 слова
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Саммари: до Реквиема два месяца
Авторские примечания:
1) возможен ООС, а я вижу их такими
2) пишется последовательно по таблице

06. Ночной кошмар

06. Ночной кошмар

- Я бы хотел прогуляться сегодня, Сузаку.
Куруруги останавливается в дверном проеме, поворачивая голову к Лелушу. Мальчишка в груде одеял смотрит дерзко. Он не приглашает Сузаку на прогулку, он уже все решил. И Сузаку не может ему отказать. И не хочет, что удивляет. Он ничего не решил для себя.

Сузаку думает, что совершает ошибку. Он не знает, чего ждать от себя и от своих чувств. Куруруги вспоминает свой сон. Он чем-то обидел Юфемию, раз она стала приходить к нему. Он действительно не смог прикоснуться к ней.

Стоя под теплыми струями воды в душевой кабине из серого стекла, он сразу слышит звук открывающейся двери. Не надо выглядывать из-за стекла, чтобы убедиться в том, что это С.С.
Ведьма садиться на пол, упираясь спиной в стену, обитую плиткой. Она не смотрит на Сузаку, медленно работает челюстью и держит на коленях коробку с пиццой.
- Я не буду спрашивать тебя о том, что происходило этой ночью.
Он тянется за шампунем для волос, выдавливает его в ладонь.
- Ничего не происходило.
- Конечно, - голос С.С. становится ниже, она доедает кусок, который держит в пальцах, и задумчиво смотрит перед собой в пустоту обыденности ванной комнаты. - Что тебе снилось, Сузаку?
Куруруги медлит с ответом, зачем Ведьме знать, что видит он в своих снах?
С.С. истолковывает его молчание по своему, поэтому продолжает:
- Лелушу снятся кошмары. Ночные кошмары, да? – Зачем она переспрашивает, Сузаку не понимает. – Юфемия снится тебе?
Сузаку перестает втирать в волосы шампунь. Открывает глаза и упирается в стеклянную стену локтями. Он видит только очертания С.С., расплывчатым силуэтом отпечатывающиеся в его глазах. Ведьма тоже видит его силуэт, не более.
- Снится.
Ее вздох заглушает шум льющейся на голову Сузаку воды.
- От этого надо избавиться.
- Как?
В глаза попадает смываемая пена, и сетчатку опаляет жаром.
- Я не хочу, чтобы ваши сны стали вашей реальностью. – Она поднимается с пола. – Пообещай мне, Сузаку.
- Да?
- Лелуш не нарушит свою часть договора, но ты спасешь его.

Как он может спасти Лелуша, если он должен убить его? Сузаку не сомневается в интеллекте С.С., но тут действительность расходится с обещанием.

- Вам не будут сниться плохие сны, Сузаку. – Ведьма тянет его имя. – Ты же не хочешь, чтобы твоя жизнь стала похожа на плохой сон. На ужасный сон, полный крови, смерти, и невыполненных обещаний…
- Что я должен сказать тебе сейчас?
С.С. замолкает, поднимается и протягивает Сузаку полотенце, оставляя пустую коробку на полу.
Отворачивается.
- Скажи: «Я спасу его».
- Я спасу его, - повторяет Сузаку, принимая у нее полотенце.
- Спасибо.

С.С. уходит, забирая с собой коробку, а Сузаку остается лишь недоумевать, откуда она узнала про Юфемию в их снах. Он ведь не догадывался о том, что этой ночью Лелуш видел Принцессу. Они оба видели ее.
Совпадение – думает он, промакивая голову полотенцем. Надо поторопиться, его ждет прогулка с Лелушем, которому, видно, надоело просиживать дорогие часы в доме.
Куруруги не понимает, что за обещание он дал сегодня, потому что не представляет, как можно спасти Лелуша от того, что они запланировали.

Сузаку еще не знает, что коротким предложением в три слова он закрывает перед ними обоими двери одного ночного кошмара, и открывает ворота в новый сон уходящей реальности.

@темы: .II.1 Ужасы, #fandom: Code Geass, Code Geass: Сузаку, Лелуш (таб.30)

---

[LunaYan]

Название: «Реквием»
Фандом: Code Geass
Герои: Сузаку, Лелуш
Тема: VI, 5/2 - Выстрел
Объём: 583 слова
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Саммари: до Реквиема два месяца
Авторские примечания:
1) возможен ООС, а я вижу их такими
2) пишется последовательно по таблице

05. Выстрел

05. Выстрел

Он не видит ее – слышит голос, вышагивая вдоль освещенных стен подвала их поместья в Британии. Они всего лишь дети, спустившиеся сюда из-за интереса.
- Лелуш, - Юфи на несколько шагов впереди, он чуть поодаль от нее, но свет ламп не может выхватить ее силуэт из заливающей предметы темноты. – Лелуш, ты слышишь?
Она резко останавливается, и он утыкается носом в мягкие волосы сестры. Они приятно пахнут, совсем как мамины.
- Что слышу? Я ничего не слышу, чего ты встала?
Но Юфи не двигается.
- А вдруг то, что брат рассказывал об этом подвале – правда? Вдруг тут действительно бродит призрак принцессы? - Последние слова она произносит шепотом, цепляясь холодными пальцами за его локоть. Губы ее трогает лукавая улыбка. – Пошли дальше, а? Я хочу ее увидеть.
Лелуш кривит губы. И чего он повелся на рассказы Шнайзеля о странностях этого подвала? Подвал себе как подвал, таких много. Наверняка старший брат просто решил их напугать. История эта уже потерялась в лабиринтах сознания мальчишки, но Юфи решила проверить – может, это правда. У нее так горели глаза, и она так просила – Лелуш просто не смог отказать. Да и нельзя принцессе одной разгуливать по подвалам, он, конечно, не верил в призраков, но одну ее отпускать побоялся.
Лелуш любит Юфи. Любит той тихой и нежной любовью, когда еще не знаешь вкуса слез на губах и ненависти в сердце, когда можно корчить из себя смелого рыцаря, и улыбаться, когда мать наклоняется поцеловать тебя.

Чем дальше они от двери, тем медленнее шаги – ламп тут в два раза меньше, а коридор все тянется цепью, и Лелуш не хочет оборачиваться, но когда за его спиной шуршит юбками платье, он невольно останавливается, и рядом замирает Юфи. Они оба бояться повернуть головы, они оба бояться убедиться в правдивости слов Шнайзеля.
- Это…

- Это было очень некрасиво, Лелуш.
Глаза мальчишки расширяются от ужаса, Юфи рядом, прячется за его спиной, и он уже слышит ее всхлип.
Они увидели, им не пришлось поворачивать – принцесса в белом разорванном платье, в грязном белом платье, с каплями запекшейся крови на лице и руках, сжимает пальцами маленький револьвер. Ее длинные волосы растрепались, а в неровном свете ламп глаза светятся.
- Вы кто? – Тихо спрашивает Юфи.
Лелуш закрывает Юфи собой, но Юфи спокойна.
Лелуш сглатывает, он не понимает, неужели Принцесса не кажется Юфи знакомой?
Принцесса наклоняется вперед, и прядь розовых волос соскальзывает с ее плеча, за спиной Лелуша волосы Юфи щекочут ему шею.
Принцесса дулом револьвера поддевает подбородок Лелуша, и он смотрит прямо на нее, в глаза, переливающиеся сиянием алого пламени.
- Ты болен, - тихо говорит она, а волосы Юфи больше не щекочут ему шею, они прядями овивают его шею, словно живые, перекрывая доступ кислорода. – Но я помогу тебе избавиться от этого.

Выстрел. Всего лишь выстрел.

Лелуш просыпается, глотая воздух, под одеялом душно, но нужно успокоиться. Сузаку не должен видеть его таким. Он не должен знать, что Лелушу снятся кошмары.
- Все в порядке, - тихо шепчет Император, сжимаясь под одеялом.
Юфемия убивает его во сне двадцать четвертый раз, он привык. Ему кажется, что он привык.
Это воображение, ничего более. Юфи умерла, Юфемия мертва, и это ужасно – видеть их двоих, одних, но разных, непохожих, даже во сне.
У него сердце пробивает легкие, когда он выбирается из-под одеяла. Улыбка Лелуша выходит осторожной.
- Доброе утро.
Сузаку наклоняется, целует его. И Император знает, на что можно списать частое дыхание – ему страшно не потому, что в одной из реальностей, представленных его сознанием, он только что был убит Юфемией. Он, оказывается, просто рад получать тепло от Куруруги. И ему страшно, потому что у них мало времени.

@темы: .IV.5 Звуки, #fandom: Code Geass, Code Geass: Сузаку, Лелуш (таб.30)

---

[LunaYan]

Название: «Реквием»
Фандом: Code Geass
Герои: Сузаку, Лелуш
Тема: IV, 5/5 - Гитара
Объём: 456 слов
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Саммари: до Реквиема два месяца
Авторские примечания:
1) Авторские примечания: возможен ООС, а я вижу их такими
2) пишется последовательно по таблице

04. Гитара

04. Гитара

Волосы Юфемии отливают жидким золотом в лучах солнца, скрывающегося за горизонтом. Она сидит на скамейке, прямая спина не касается плетеной спинки. В складках ее белого платья запутались тени, а радужка глаз обведена алой подводкой. Иногда ее плечи вздрагивают, и тогда пальцами она перебирает струны гитары, лежащей у нее на коленях. Иногда Юфемия поднимает голову и смотрит на Сузаку, сидящего рядом. Куруруги отводит взгляд: он не может заставить себя коснуться ее. Он не боится наткнуться на пустоту, скорее наоборот.

- Я рада за тебя, - говорит она и поднимает руку, пересекая желание Сузаку ответить ей сейчас. Лицо ее улыбается, а алая подводка удерживает слезы. Это все Гиасс. Это все Лелуш. Наверное, она до сих пор не предприняла попытки убить Сузаку, потому что здесь, в этом мире Гиасс действует иначе. Как иначе, Сузаку еще не разобрался, но только алый блеск в глазах Принцессы говорит о том, что Сила Королей еще не отпустила ее сознание полностью. – Сейчас я существую. Так хорошо, просто существовать. Ты не представляешь себе. Там этого нет. Там ничего не будет.
Юфемия не дышит, замечает Сузаку. Она даже не пытается имитировать жизнь, «там этого нет», а она уже от туда.
- Твой отец передает тебе привет.
- Почему он сам не пришел?
Юфемия смотрит непонимающе, грустная улыбка на ее губах сливается в тень.
- Мне кажется, он до сих пор расстроен. Но ты можешь встретиться с ним. Скоро.
- А почему вы пришли? – Юфемии сейчас нет – Куруруги знает это. Он говорит с ее призраком, проекцией, иллюзией – да чем угодно, только не с той Юфемией, перед которой он опускался на колени.
- Я скучала по тебе.
Сузаку не знал, что Юфемия умела играть. А она умела. Наигрывала сейчас мелодию, подпевая себе на английском. Ее голос обволакивал сознание Сузаку, он смотрел на ее пальцы, перебирающие струны гитары.
Он смотрел на ее пальцы и понимал, что видит Лелуша.
Лелуш сейчас сидит, вежливо улыбаясь, смотрит перед собой с прямой спиной, темные волосы падают на его лицо, а он тихо поет. Его радужка тоже обведена алой подводкой. Лелуш ли это?

- Скажи, Сузаку, это правда?
- Ты о чем? – Сузаку протягивает руку, заводя пальцами темные пряди за ухо Императора, когда песня обрывается.
Грустная улыбка Лелуша перетекает в печальную улыбку Юфемии.
- Иллюзии, - говорит она.

Когда Сузаку просыпается утром, он слышит, как продолжает играть на гитаре Юфемия, и ее слова растворяются в звуках струн.

- Ты не коснулся меня. Ты прикоснулся к Лелушу.

Рыцарь Зеро озабочено трет лоб.
- Доброе утро, - из под одеяла выбирается растрепанный Лелуш. Сузаку смотрит на его лицо и с долей облегчения находит обычными глаза Императора.
Когда Сузаку наклоняется поцеловать Лелуша, гитара резко обрывается.
Наверное, это потому, что за окном солнце оторвалось от горизонта, закончилось время снов и иллюзий, закончился ночной дождь.

@темы: .IV.5 Звуки, #fandom: Code Geass, Code Geass: Сузаку, Лелуш (таб.30)

---

[Сехмет]

Название: Шиповничек
Фандом: Пси-фактор
Герои: Клэр/Мия
Тема: IV: 1: 09 - Розовый
Объём: 100 слов
Тип: фемслэш
Рейтинг: PG
Авторские примечания: Предупреждения: ООС, смерть персонажа
драббл также входит в цикл "Сказки"

100 слов

Клэр могла бы отказаться от этого вскрытия, но не отказалась, и, поэтому, Мия лежит сейчас перед ней, мертвая, исцарапанная колючками вдруг ожившего куста шиповника.
Может быть, Клэр хотела бы поцеловать ее – как Спящую Красавицу, чтобы разбудить, или просто в последний раз, на прощанье, но, вместо этого лишь наговаривает на диктофон описание трупа: разорванный рот, царапины на шее, одни следы от шипов там, где были глаза.

Потом она срезает с Мии одежду – на животе множество ран, груди изодраны. Под расцарапанными джинсами – новенькие розовые трусы. Клэр смотрит на них, и вздрагивает, и только тогда начинает плакать, горько, точно первый раз в жизни.

@темы: .IV.1 Цвета, #fandom: PSI Factor, PSI Factor: фэндом в целом (таб.30)

---

[Mikhael Stokes]

Название: "Сила прощения"
Фандом: CSI: LV
Герои: Ник Стоукс, Сара Сайдл
Тема: "Всегда прощайте своих врагов - ничто не раздражает их сильнее". О.Уйалд
Объём: 609 слов
Тип: джен
Рейтинг: G
Дисклаймер: все герои не мои
Примечание: POV Ник Стоукс

- Ты думаешь, что она жива!
- А ты нет? Ее крови в доме не нашли,
- Я думаю, ей дали наркотик, и ей повезло, если потом ее просто убили,
- Не обязательно. Она умная девочка. Она прятала лекарство от кашля в кроссовке. Это как прятать зеленые бобы в салфетке,
- Надеюсь, что ты прав. Но наш опыт подсказывает, что они мертвы, все четверо,
- Это не значит, что мы должны сдаваться,
- Никто не сдается. Но ты ведешь себя так, будто хочешь спасти человека, а не тело. В нашей работе так бывает редко,
- Меня спасли,
- Тебе не суждено было умереть. Когда ТОТ день приходит, то он приходит,
- А я не думаю, что это был день Кесси.
Весь этот диалог сам собой прокручивался у меня в голове. Но на сей раз прагматизм и опыт работы в криминалистической лаборатории разбился о скалы реальности. Кесси, маленькая девочка, оставшаяся совсем одна, была жива.
Гордость, точнее гордыня, что я спас ее, подмывала меня позвонить Саре и напомнить о нашем разговоре, сказать ей, что она была не права. Конечно, я этого никогда не сделаю. Ведь я могу ранить ее, очень больно ранить.
До тех пор, пока гордыня не угомонится, я лучше побуду рядом с Кесси. Ей сейчас нужна поддержка. Хотя, черт подери, я и обязан задать ей вопросы о том, что случилось. Но лучше уж я, чем кто-то другой.
Я побывал точно в такой же ситуации, как и эта малышка. Поэтому мне легче будет подобрать нужные слова. Я сам прекрасно помню как меня мучили расспросами, пока я находился в больнице. Да и после от интересующихся и сочувствующих отбоя не было. От всей этой ненужной суеты вокруг мне становилось дико и тошно.
В такие моменты лишь Сара приходила мне на помощь. В лаборатории она превращалась в настоящего добермана, одним своим взглядом отпугивая зевак. Дома она накрывала меня пледом, заваривала чай и просто молчала, сидя рядом и согревая меня одним лишь своим присутствием.
Именно благодаря Саре я нашел в себе силы, чтобы поехать в тюрьму штата и взглянуть в глаза Келли Гордон – дочери моего похитителя. И простить ее.
Я простил ту, из-за кого чуть было не оказался на столе дока Роббинса. И мне стало легче. Хотя гнев и ненависть к подобным ее отцу прочно проросла в моем сердце. Но если рядом со мной будет Сара, то и эти чувства вскоре растают, как дым...
Когда я уже собрался уходить, я сказал кое-что малышке Кесси:
Всегда прощайте своих врагов – ничто не раздражает их сильнее. Так сказал один великий человек,
Значит у него было много врагов, - задумчиво сказала девочка.
Почему ты так решила? - удивился я.
У всех великих людей было много врагов, - ответила она. - Но я тебе обещаю, что прощу тех, кто сделал больно мне и моим маме, папе и брату. Ведь они сейчас на небесах, а там хорошо.
Еле сдерживая слезы, я вышел из палаты и медленно побрел по коридору. Эта девочка была мудра не по годам. Жаль только, что мудрость далась ей такой ценой.
Кесси чем-то напомнила мне Сару. С одной лишь разницей – маленькая девчушка нашла в себе силы простить, а Сара нет. Пока нет. Но если она помогла мне, то я помогу ей. И не из-за того, что я хочу вернуть долг. Нет, я ведь люблю ее.
А прощение действительно раздражает. Но для Келли Гордон ничем хорошим оно не кончилось...

***
«Он похож на плюшевого мишку. Такой же большой и добрый. Только очень грустный. И он спас меня. Я всегда-всегда буду делать так, как сказал тот великий человек. Буду всех прощать. Я вам обещаю, мама, папа и братик», - шепотом проговорила Кесси. А потом стала рисовать очередной рисунок. Еще один подарок для Ника.
Маленькая девочка, рядом большой плюшевый медведь с грустными глазами, а на небесах три ангела на облаках.

@темы: .V.3 Цитаты, #fandom: CSI, CSI: Ник Стоукс, Сара Сайдл (таб.30)

---

[Сехмет]

Название: Смерть в Венеции
Фандом: Герои
Герои: семья Петрелли, Беннет, Габриэл, Дэнко, Дойл, гаитянин, косвенно прочие
Тема: II: 4: 02 - Убийство
Объём: 10 495 слов (окончание в комментариях)
Тип: джен
Рейтинг: PG
Авторские примечания: Предупреждения: powerless-AU, ООС, смерть персонажей, немного мистики, немного дарка. Ретейлинг романа Рэя Бредбери «Смерть – дело одинокое» (впрочем, кажется, вместо ретейлинга вышло что-то вроде кроссорвера). Плохой сюжет, если, конечно, это вообще можно назвать сюжетом. Извините.

То, что происходит на Миле – остается на Миле.
(Стивен Кинг)

Все всегда начинается хорошо. Но как редко история людей, история больших и маленьких городов имеет счастливый конец.
(Рэй Бредбери)


1.

Тем, кто склонен к унынию, Венеция в штате Калифорния, могла предложить все, что душе угодно. Последние нефтяные вышки на побережье, стонущие и причмокивающие, почти каждый вечер скрывались в густом тумане, а в каналах, где еще покоились, останками невиданных кораблей, последние цирковые клетки и фургоны, когда-то оставленные там, и еще не съеденные ржавчиной, плескалась темная вода. Построенный в начале пятидесятых, пирс осыпался в море, его изглоданные временем сваи уходили чередой скорбных сестер Лота все дальше и дальше от пятящегося к берегу края.
После шума и спешки Нью-Йорка, Венеция казалась Питеру Петрелли меланхоличным байроновским Раем. Семнадцать лет назад он провел здесь почти весь июль – блуждал по длинным запутанным улочкам, заглядывал в лавки, торгующие стеклянными глазами, гадальными картами, даже фарфоровыми куклами, и, рискуя потеряться в тумане, вечера напролет сидел у каналов, вслушиваясь в смутный шепот воды. Вчера Питер снова прибыл в Венецию, как и в прошлый раз – с отцом, матерью и старшим братом, который ждал теперь приезда жены с детьми – а ведь шестнадцать лет назад он, как мальчишка, сбегал чуть ли не каждый день на свидания к хиппи, жившей на севере города. Юность Нэйтана доцвела и ушла, а в Венеции за это время ничто не изменилось.

Сырой, туманный вечер окутал, обнимая, растворяя в себе Питера, решительным быстрым шагом направлявшегося к каналу, у которого, будучи подростком, часами наблюдал за полуслепыми рыбами, живущими в старых клетках бродячего зверинца. Иногда ему казалось, что в глубине, среди утративших привычную глазу форму существу и предметов, шевелятся аморфные духи, протеи, сциллы, безымянные монстры. И сегодня им овладело желание снова придти туда, чтобы увидеть, что в том канале, равно как и во всех прочих, больше нет никаких чудовищ.
«Нэйт прав, – думал Питер, машинально безошибочно повторяя путь, которым следовал раньше, – я никогда не повзрослею». Его старые кроссовки приглушали звук шагов, а низко стелившийся по земле, точно в старых фильмах ужасов, туман поглощал его полностью.
В окружавшей Питера тишине, нарушаемой только негромким чмоканьем и протяжными стонами вечно голодных нефтяных вышек, вдруг возникли шаги – нетвердые, но шумные, и чавкающие, точно тот, чьи ботинки производили этот звук, только что вылез из воды. Шаги становились все громче, и, когда Питеру уже пришла в голову мысль о том, что где-то рядом идет сквозь венецианский вечер человек-невидимка, из туманного переулка вынырнул высокий незнакомец, кутавшийся в пиджак, точно спасаясь от холода. Поравнявшись с Питером, на секунду замер, и, обдавая его запахом виски, громко прошептал:
– Смерть… смерть – дело одинокое…
Нетвердой походкой, опустив голову и сунув руки в карманы, он, все так же зябко сутулясь, перешел на другую сторону улицы и зашагал прочь. Когда Питер обернулся ему вслед, тот уже скрылся из виду.
Смерть – дело одинокое.
Эта фраза мгновенно впечаталась в разум Питера, точно раскаленное клеймо – в обнаженную кожу. Должно быть, смерть Луиджи Петрелли, построившего дом здесь, в Венеции, была очень одинокой – он отгородился от нее пуленепробиваемыми стеклами и стальными дверьми, за которыми и умер, медленно разложившись заживо, охваченный болезнью, как сама Венеция охвачена гниением.

Миновав телефонную будку – все ту же, должно быть, в ней не появилось ни новых похабных надписей, ни нового телефона, Питер подошел к каналу. Темная вода, похожая на патоку, лениво шевелилась под ватным слоем тумана. Где-то рядом раздался всплеск – должно быть, прыгнула в воду, чтобы переплыть на другую сторону, крыса. Мелкие волны, возникающие и затухающие сами собой, не слушаясь велений Луны и ветра, складывались в причудливые калейдоскопные узоры и небольшие водовороты, шептались, точно подзывая к себе. Подросток с богатым воображением услышал бы в этих звуках слова, а в тумане ему померещились бы монстры, похожие на людей или животных, пришедшие из худших ночных кошмаров. Даже сейчас Питеру сказалось, что он видит тянущуюся к нему из воды руку.
Отступив на два шага назад, и встряхнув головой, точно прогоняя сон, он понял, что в черной воде действительно белеет человеческая рука, зажатая между прутьями. Вода снова нахлынула на берег, и кончики пальцев пошевелились, запястье повернулось, точно колыхавшийся в глубинных течениях мертвец – это не мог быть живой человек, только не там, в водах маленького американского Стикса – невнятным пятном видневшийся где-то внизу, нашел опору, чтобы выбраться на сушу.
Стряхнув с себя невольное оцепенение, Питер попятился к телефонной будке. Путь до нее был невероятно долгим; во влажных шагах своих кроссовок ему мерещился звук шагов того пьяного незнакомца, и в голове начала биться, точно рыба в сети, мысль, которой суждено было стать на несколько дней его душой, одержимостью, самой его жизнью: тот, кто сказал – «смерть – дело одинокое», и исчез, что точно призрак, уж не он ли оставил в канале это тело, не его ли руки держали под водой кого-то, пока тот не захлебнулся?

* * *

Когда прибывшие по звонку полицейские уже вытаскивали на сушу тело, Питер все еще чувствовал липкую телефонную трубку у себя в руках.
Высокий, хмурый следователь, представившийся как детектив Беннет, неотрывно глядя на одевавшегося лысого темнокожего мужчину, вытянувшего труп на серый песок, спросил имя Питера, записал его адрес, хмыкнув – «а, вилла Петрелли… добро пожаловать в Венецию», и закрыл потрепанный блокнот.
– Можете идти.
Питер кивнул, и снова посмотрел на тело, все еще неловко раскинувшееся на берегу. Это был невысокий и немолодой мужчина, его широко распахнутые светлые глаза – зрачки почти полностью поглотили бесцветную радужку – равнодушно смотрели вверх; на почти голый череп, обтянутый бледной кожей, налипли мелкие песчинки. Черная бездна точно высосала, вымыла из тела почти все краски, оставив после себя грязную белизну, как плохой растворитель. Изо рта и носа мертвеца все еще вытекала вода; темная одежда, плотно облепившая тело, казалась гигантской водорослью, выросшей на дне венецианского канала, и обхватившей утопленника, точно желанного, пусть и незваного гостя.
– По-моему, я знаю его, – полицейский, видимо, прочитал во взгляде Питера любопытство, – это дезинфектор. Жил напротив часовой мастерской. Одинокий тип, не думаю, что кто-то заметит, что он умер, разве что крыс в городе станет чуть больше.
Быстро наклонившись, он расстегнул нагрудный карман мертвеца, и вытащил оттуда мягкий брусок из слипшихся бумажных прямоугольников:
– «Эмиль Дэнко. Уничтожение крыс, насекомых и других паразитов. Профессионально. Круглосуточно», – прочитал он, и положил визитки обратно, – да, я не ошибся. Должно быть, он был пьян, и оступился на одном из мостиков, а тело уже потом загнало в клетку течением.
Питер подумал, что стоило сказать: «я думаю, его убили», и эти слова чуть не сорвались с его языка: ведь череда ямок-следов, тянувшаяся прочь от воды, скорее всего, была оставлена тем мокрым и пьяным человеком, незнакомцем, шумно прошептавшим в вечерний туман, как в подушку, свое непонятное признание – но невозможно передать детективу то чувство, тот запах смерти, шедший от таинственного случайного встречного, легче было бы объяснить врачу, что смерть больного вызвана фейри, вышедшими из стен, проникнувшими в тело и пережавшими артерии и трахею.
– Я видел тут странного человека, – сказал он, наконец. – Он вышел из переулка, рядом с тем местом, где рельсы поворачивают.
– В Венеции много странных людей. Очень много, – полицейский пожал плечами, голос его звучал глухо и тихо, точно из-под воды. – Отправляйтесь к себе, мистер Петрелли.


2.

Весь следующий день казался Питеру нарисованным на стене – долгое путешествие по городу, запомнившемуся за один, давно обратившийся в прах месяц, лучше, чем звук собственного сердцебиения, не мог отвлечь от неприятных мыслей: умерший от долгой болезни мало чем отличается от утопленника, если тот действительно сам падает с шаткого мостика и, уже мертвый, заплывает в клетку, пытаясь там заночевать – но непонятная, и, оттого, пугающая, смерть этого прежде ни разу не виденного человека, была подозрительной, точно в дешевом старом триллере, где призраки, прилипшие к черно-белой пленке, нашептывали зрителю: убийца сидит где-то в темное кинотеатра, у тебя за спиной, пистолет лежит у него на коленях, а рука, опускающаяся в пестрое ведерко за отдающим прогорклым маслом попкорном, когтиста, как лапа хищной птицы.
Когда-то в Венеции был кинотеатр, в котором ночи напролет показывались старые фильмы, и под громовые раскаты органа, на экране приникал к шеям жертв Дракула с улыбкой и глазами Лугоши, снова и снова встречался на скале со своим безумным создателем, монстр Франкенштейна. Когда-то Венеция была прекрасным городом, но никто уже не помнил эти времена, превратившиеся в легенду, как справедливость рыцарей Круглого Стола и отвага Неистового Роланда. Роскошное здание, именовавшееся «виллой Петрелли» было возведено здесь в начале двадцатых годов, дедом Артура – безумным Луиджи, который уже тогда был немолод. Когда его сыновья и жена отправились, навсегда оставив скрежещущий Чикаго, в Нью-Йорк, он, бросив все дела приехал в Венецию, одержимый идеей о том, что родные хотят его отравить, друзья – заколоть, враги – отправить на электрический стул, и каждый – застрелить, внезапно выскочив из-за угла, и построил здесь свой мрачный замок. Тогда в Венеции еще были свои карнавалы и поющие гондольеры, а Констанция Реттиген, кинозвезда, то ли мертвая, то ли живая, еще была легендой, и каждый житель города гордился, что она похоронила себя заживо, навсегда закрыв двери дома и опустив все занавески, чтобы никто не мог видеть ее лица, именно здесь. Говорили, что это Луиджи привез сюда туман и меланхолию, дожди и печаль, наводнил город крысами, призраками, скорбными вздохами сделал каждый семейный ужин – поминками по кому-то незнакомому.
Страх ли Луиджи отравил Венецию, или же ее молодая меланхолия ударила ему в голову, как вино, но паранойя его расцвела гигантской смрадной орхидеей, и, облаченная в камень, краску и штукатурку, стала зданием, способным укрыть от любого врага: в каждой массивной двери был спрятан стальной лист, толстые оконные стекла не пробила бы ни одна пуля, в саду каждую ночь злобными духами носились псы, точно зачатые норвежскими волчицами от самого Цербера, а в винном погребе, задолго до испытаний атомных бомб, можно было укрыться от ядерной войны. И сейчас, постаревшая вилла, дерево которой разбухло, точно пораженные артритом суставы, массивные замки каждой двери которой перестали слушаться рук хозяев, запираясь и отпираясь по собственной воле, и из окна которой уже не покажется дуло любимой винтовки Луиджи, умершего, в конце концов, от рака и страха перед врачами, готова спрятать всех Петрелли от любого зла, настоящего или вымышленного.

Среди повторяющихся улочек, точно построенных сказочными существами, мечтавшими запутать любого человека, который придет сюда, каждый разлом асфальта, вывеска в пыльном окне, исчезающий за углом хвост пестрой кошки, превращался в кусочек времени, срезавшийся с тела дня, и только когда, окончательно забыв о солнце, от каналов потянулась, невидимым туманом сырость, Питер повернул к дому. У магазина «чудесных товаров для маленьких леди», он скользнул в переулок, ощущая спиной тяжелый взгляд фарфоровых кукол в витрине, и дойдя до церкви, колокол которой давно уже не звонил, свернул на одну из тех длинных улиц, что нитями паутины тянулись через весь город. К северу от лечебницы, к югу от дома, он прибавил шаг, чувствуя, как, с каждым футом, превращается в угловатого подростка, еще надеющегося вытянуться к осени, в карманах которого полно ракушек и цветных камушков, хотя он давно уже не играет в детские игры. Почти готовый побежать, он снова свернул – на узкую серую улицу, именовавшуюся «Вдовьей дорогой».
Здесь он, кажется, впервые за день увидел живого человека: рослый молодой мужчина в очках, стоял, склонившись к тонкому, как бумага, витринному стеклу часовой мастерской, и торопливо скреб ножом мелкие буквы надписи «Грэй и сын»; по едва заметному следу рядом можно было догадаться, что раньше там было написано «Грэй и сыновья». Питер на секунду остановился, глядя на ритмичные, истовые движения, мелькание неострого лезвия, бледных пальцев, сжимающего запястье темного ремешка, и черного циферблата с двумя рядами белых цифр.
Сквозь скрежет металла по стеклу, похожий на стоны нефтяных вышек, он услышал беспокойное бормотание, в котором с трудом удавалось разобрать отдельные слова: «давно пора было это сделать», «все равно у меня не будет детей», и «что-то нужно, мистер?», напоминающие о том пьяном, тихом «смерть – дело одинокое». Незнакомец точно хотел заговорить с Питером, но никак не мог набраться смелости, чтобы сказать: «не уходите, кем бы Вы ни были», а тот не хотел вспоминать вчерашний вечер, труп в канале и неприятный, неожиданно-долгий путь домой, а потому ускорил шаг.
Где-то здесь, в Венеции, должно быть, все еще жила та девушка, в которую был влюблен Нэйтан – хотя, быть может, она уже давно села в какой-нибудь разрисованный цветами автобус, и уехала из спящего королевства вечного уныния – если, конечно, можно ухать из Венеции, которая своими холодными губами присасывается прямо к сердцу. Питер помнил ее имя – Мередит, кажется, Гордон или что-то похожее – хотя видел всего один раз, и, кроме имени, запомнил разве что ее сияющие светлые волосы, золотое облако среди хмурого лета.

Нэйтан встретил брата у высоких ворот виллы Петрелли, и обнял за плечо. Кажется, он что-то говорил – «знаешь, Пит, мы с мамой уже начали волноваться», и «ты предупреждай, когда уходишь на весь день», и «я созвонился с Хэйди, она приедет с мальчиками через неделю». Питер машинально кивал, вставлял наугад «угу», но из головы у него никак не шел часовщик, скобливший стекло – рассеянный взгляд, запоминающееся лицо, с по-женски нежно изогнутыми губами и пушистыми бровями. Не так ли выглядел тот незнакомец, который знал все об одиночестве смерти?
Это вопрос беспокоил Питера весь вечер – и за ужином, пока Артур перечитывал вчерашнюю газету, а Анжела неотрывно смотрела в окно, точно пытаясь разглядеть незваных гостей, живых или мертвых, в саду, по ту сторону прочного стекла, и позже он тщетно пытался вспомнить, как выглядел тот человек, но никак не мог, его голос оставался невнятным, смутно увиденные черты лица стирались снова и снова. Тот полицейский, детектив Беннет, говорил о часовой мастерской – но Питер не мог вспомнить, что осталось у него за спиной, когда он остановился, глядя на мистера Грэя, у которого не будет сыновей – и не был уверен, что эти слова действительно что-то значили.
Всю ночь напролет ему снился часовщик, стоявший по горло в грязной воде и удерживавший своего, трепыхающегося, как еще живая рыба, брошенная на сковороду, соседа, вцепившись ему в шею. Рядом скрежетали, разваливаясь, старые клетки и фургоны, где-то поблизости, точно изнемогая от желания увидеть агонию своего врага, плюхались в воду, тяжело, как поросшие мхом камни, крупные крысы. Вода вдруг стала темнее и плотнее, сгустилась, превратившись в кисель из духов прошлого, и тягуче, как болотная трясина, обняла тело часовщика, дно, превратившееся в зыбучие пески, поехало под его ногами куда-то вниз, но, в последний момент, уже захлебываясь, он смог ухватиться за остов клетки, как за милосердно, спасительно протянутую руку, и вылезти на берег, чтобы поведать случайному встречному: смерть – дело одинокое.

Завтрак прошел в тишине – Анжела задумчиво смотрела в никуда, словно все еще переживая ночные сновидения, Артур чертил что-то пальцем на скатерти, точно задумчивый студент из фильма семидесятых, Нэйтан едва заметно улыбался, будто тоже был погружен в мир приятных грез. Спокойствие Венеции овладело ими, и Питер чувствовал растущее беспричинное раздражение – точно он действительно знал нечто, что не знали другие, видел то, чего они не видели, точно на столе лежал перед ними сгорающий заживо человек, чья кожа осыпалась пеплом, обнажившиеся почерневшие мышцы трещали и крошились, а обугленный рот снова и снова разевался в беззвучном крике, и все пытались этого не замечать.


3.

На двери висела табличка «закрыто», но ручка легко подалась, и петли повернулись, точно хозяин ждал незваных гостей, которые придут развеять его тревожное одиночество. Питер перешагнул порог, стараясь, почему-то, ступать как можно тише. В Венеции снова было облачно, и мастерская тонула в полумраке, пустые, но сверкающе-чистые витрины, казалось, выжидающе смотрели на него, сделавшего глубокий вдох:
– Мистер… Грэй! Вы здесь? – звук собственного голоса показавшийся Питеру чудовищно громким, на самом деле был тише тиканья настенных часов.

Миновав прилавок, похожий на барную стойку, местами исцарапанный, но тщательно отполированный, он повернул влево – мастерская на секунду показалась ему гигантским лабиринтом, населенным созданиями страшнее, чем минотавр – и увидел не отвечавшего на зов часовщика. Тот неподвижно висел над столом, укрытый полумраком, как темным саваном, его шею обвивала толстая веревка, белая, похожая на пещерную змею, никогда не видевшую света; такие же пронзительно-белые голые лодыжки, не покрытые чересчур короткими брюками, яркими пятнами бросались в глаза. На правой был заметен влажный след, и вдруг ставший таким явным тяжелый запах, постыдный для живого и естественный для мертвого чье тело спешит избавиться от остатков всего того, что напоминает о жизни, точно лишнее доказательство, сделал почти неестественно-красивую, смерть, реалистичной. Рот Грэя был приоткрыт, точно в мольбе о последнем поцелуе, под веревкой виднелся темный след, похожий на отпечаток от бретельки бюстгальтера на плече женщины, агония, должно быть, была короткой, и очки лишь чуть сползли, придавая мертвецу растерянный, беззащитный вид. И Питер увидел, что его лицо, укрытое полумраком, точно поднятым воротом, действительно было лицом человека, вышедшего из тумана, чтобы сказать: «смерть – дело одинокое». Догадка переплавилась в реальность, подозрение стало уверенностью, и точно рухнула где-то позади, с тихим шорохом, дорожка костяшек домино.
Вслед за этим воображаемым звуком раздались негромкие шаги, не нарочито крадущиеся, слышные, но легко теряющиеся в тиканье окружающих часов.
– Полиция, – смутно знакомый голос показался громом в этом царстве смерти, – обернитесь.
Это было скорее вежливой просьбой, чем приказом, и обернувшись, Питер увидел того же полицейского, что записал его имя в блокнот, на берегу, у мертвого тела.
– Так. Мистер Петрелли.
Не дожидаясь оправданий и объяснений, он убрал руку с кобуры пистолета и подался назад.
– Женщина, живущая на углу, сказала, что видела высокого темноволосого мужчину, похожего на самого мистера Грэя, взламывавшего входную дверь, это показалось ей странным… Впрочем, не думаю, что она видела Вас.
Он перевел взгляд на повешенного и кивнул напарнику, все тому же низкорослому темнокожему с гладко выбритым черепом. Казалось, он осуждает самоубийство, как терпеливый хозяин осудил бы шалости недавно купленного щенка.
– Не удивительно, что он, наконец, это сделал. Попытки уже были, ему предлагали обратиться в клинику, но… – Беннет снова посмотрел на Грэя, пристально, точно ожидая от того оправданий. – Он сошел с ума, когда умерла его мать.
– Сошел с ума? – машинально повторил Питер.
– Воображаемый друг, галлюцинации, и все такое прочее, – детектив покачал головой. – Тихое помешательство, которое, наверное, можно было вылечить. Жаль, он был неплохим часовщиком, – он снова посмотрел на Питера. – Что Вы здесь делали?
Присутствие мертвого не окрасило слова мрачностью, казалось, они говорят на автобусной остановке или у входа в какую-то забегаловку, там, где Смерть появляется раз в десять лет и тут же уходит, не найдя для себя добычи.
– Пришел из чистого любопытства, – абсолютно честно ответил Питер. – Только что.

Принято считать, что часы, навсегда расстраиваясь, как пианино, от неслышимого людям шороха, с которым душа покидает тело, останавливаются в момент смерти – но все часы вокруг продолжали тикать, синхронно, ровно, и звук казался то громким, точно шум вбиваемых в зыбкое дно свай, то тихим, похожим на рокот приближающейся армии амазонских муравьев.
Запястья Грэя были беззащитно обнажены, как и щиколотки.
– Часовщик без часов? – спросил Питер вслух, ни к кому не обращаясь.
– Зачем ему собственные, если есть чужие? – Беннет пожал плечами, и Питер отступил на шаг в сторону, пропуская его к телу.
Точно чувствуя неловкость, он опустил взгляд. На гладкой столешнице остались, должно быть, от тяжелых ножек сейчас лежавшей на полу табуретки, неглубокие царапины; у самого края лежали аккуратно сложенный тетрадный лист, придавленный карандашом, и отпечатанный на сероватой бумаге буклет, простая и скромная реклама – «Кукольный театр Дойла», гласили квадратные буквы, напечатанный над головой Панча, за спиной которого стоял кукольный Мрачный Жнец, от косы и костлявых рук которого тянулись куда-то вверх бледные нити.
Беннет осторожно поднял за край бумажный лист.
– «Некоторые люди не заслуживают жизни, и я – один из них», – прочитал он вслух, так же бесстрастно, как визитку утопленника. – Полагаю, нет никаких сомнений: это самоубийство.
– Думаю, я видел именно его, перед тем, как найти тот труп в канале.
– Он часто шатался вечерами по городу. Как я уже сказал, мистер Грэй был не вполне здоров психически.
– Разве самоубийство человека, которого видели рядом с – возможно, пусть даже только возможно – убитым – не подозрительно?
Беннет пожал плечами:
– Я видел Вас рядом с обоими трупами. Может быть, стоит проработать эту версию? – Прежде, чем Питер успел сказать что-либо в ответ, он едва заметно улыбнулся, и добавил: – идите по своим делам.
Он был все так же спокоен, как и на берегу канала, его глаза были глазами человека, знающего в лицо каждого убийцу в мире.


4.

Когда-то в Венеции был кинотеатр, но его снесли, оставив пустырь, привлекавший ворон и детей, и лишь в середине пятидесятых там, где когда-то крались за белесыми девственницами, скрывавшимися в узких черных тоннелях, как черви в земле, длиннопалые призраки и вампиры в длинных плащах, построили уродливое здание, неуклюже облепленное гипсовыми львиными головами и руками молодых женщин, которые, точно в память о немых фильмах ужасов, вырываясь из-за рам и водосточных туб, тянулись и тянулись друг к другу. В этом доме, не раз менявшем владельца, располагался полицейский участок, единственный в маленькой, скромной Венеции, где почти не было места смертям, не связанным со старостью или сыростью.
Именно туда и отправился Питер – на следующий день, когда дожди и туманы вдруг отступили, ненадолго сделав Венецию обычным калифорнийским городом – чтобы поговорить с детективом Беннетом. Потому, что духи тех, чьи мертвые тела он увидел первым, точно в исландском сказании, стояли за его спиной, печальными голосами выпрашивая, как просят денег те, у кого в карманах действительно не осталось ничего кроме пыли, клочок правды об их одиноких смертях.

Но детектива Беннета мало волновала правда. Сидя на стуле, обитом потертым кожзаменителем, за столом, ножки которого давно вросли в пол, он выдыхал с каждым словом пыль старых бумаг, как курильщик выдыхает дым.
– Вы хотите поймать монстра? – выслушав невнятные объяснения Питера, он откинулся назад. – Почему бы Вам не заняться этим в Нью-Йорке, мистер Петрелли?
Питер хотел снова сказать – «этих людей убили. Я видел человека, который утопил Дэнко, и, думаю, это был Грэй» – но, точно догадавшись, что эти слова не дороже песка у каналов, он позволил друг сорваться с языка фразе, которой его поприветствовала Венеция, точно волшебному «сим-сим», открывающему любые двери:
– Смерть – дело одинокое.
– Одинокое? – кажется, впервые тон Беннета чуть заметно сменился, как меняется стук дождевых капель, когда ветер из северного превращается в северо-восточный.
Питер затаился, как молодой бродячий кот, почти котенок, решающий: хватит ли у него сил, чтобы сразится с матерой крысой?
– Знаете… у них никого не было. Грэй раньше жил с матерью, но та, как я уже говорил, умерла, а Дэнко – встречался с местной проституткой, Аленой, – Беннет провел кончиками пальцев по лежавшей перед ним папке, – поговаривали, что с ним она спала не за деньги. Но, за несколько дней до вашего приезда, она бросилась под трамвай, на углу, у магазинчика торговца пряностями. Или упала. Никого не волнует их смерть, как не волновала и жизнь.
Во взгляде Беннета была тысяча пройденных по сырым улочкам миль, десятки тысяч дней, в которых самым ярким событием было утреннее пробуждение.
– Я понимаю: Вы еще достаточно молоды, чтобы скука не казалась Вам благословением, – он едва спокойно улыбнулся, все той же едва заметной улыбкой, что и рядом с телом Грэя. – Если Вы взломаете хоть один замок, я арестую Вас. Но в Венеции все редко запирают двери – и мертвецы не исключение.

И в этом ответе было больше «да», чем Питер надеялся услышать.


5.

Пройдя пустыми коридорами доходного дома, где сдавались внаем дешевые, сырые квартирки, выкрашенными в светло-серый цвет, похожими на декорации к малобюджетному сериалу – чистая лестница не скрипнула под его ногами, многие из дверей, молчаливо смотревших на него, не открывались слишком давно, на потолке, там и тут, темнели трупными пятнами следы протечек – Питер предстал перед дверью с маленькой, аккуратной табличкой, текст которой повторял слова с визитной карточки: «уничтожение крыс, насекомых и других паразитов»; округлая ручка приятно легла в ладонь и легко повернулась, будто мертвый хозяин был дома и поджидал гостей, так же, как Грэй в ночь своей смерти.
Питер говорил себе, что желание узнать, почему был убит – а мысль об убийстве казалась теперь абсолютной истиной, настоящей, как голос Грэя, мокрого, мятого, и нашедшего, в конце концов, смерть в петле – дезинсектор, выросло из сочувствия к этому прежде никогда не виденному, человеку, задохнувшемся в грязной венецианской воде, под периной из холодного тумана, но, на самом деле, его вело за руку любопытство, улыбающееся, как закадычный друг, должно быть, то самое, что подговорило тысячи Пандор открыть коробки, конверты и гробы, в которых таилось зло, а тысячи тысяч Орфеев – обернуться в тот момент, когда нужно было зажмурить глаза и бежать.

Комната, в которую шагнул Питер, мало отличалась от коридора – серые стены и белый потолок, два стула, похожих на те, что можно увидеть в кругу групповой терапии в любой клинике, старый стол, тоже некогда окрашенный в белый цвет, но пожелтевший и покрывшийся сеткой мелких трещин; легкий, выглядящий почти удивительно новым стеллаж, был уставлен пузырьками, коробками и баллонами, не карнавально-яркими, как те, что продаются в магазинах, едва ли рассчитанными на то, чтобы привлечь внимание домохозяек, которым досаждает одинокая мышь.
В коротком, темном – черный патрон одиноко пустел на потолке, тянувшийся от него белый провод неуловимо напоминал веревку-змею, обвившуюся вокруг шеи Грэя – коридоре было всего четыре двери, и Питер уже догадывался, что не найдет за ними никаких ответов, даже если сможет понять, что за вопросы его тревожат, но, все же, открыл каждую.
И за всеми была пустота – склад ядов, мышеловок, похожих на средневековые пыточные орудия, и заботливо разложенных на полке перчаток, противогазов и защитных очков, старомодная ванная комната с мутным, как воды венецианских каналов, зеркалом над раковиной, к сливу которой тянулась длинная ржавая дорожка, похожая на след от слезы. Спальня: невысокая тумбочка, еще один открытый стеллаж, на котором была разложена одежда, педантично, как вещи в чулане, старая кровать, предназначенная для двоих – Питер невольно представил себе этого маленького бесцветного мужчину, лежащим здесь, неловко раскинувшись, как на песке у канала. Он подошел к окну, и увидел изнанку штор отгораживавших одну из комнат над мастерской Грэя от тихой улицы – они были совсем близко, Дэнко мог бы следить за своим соседом, если тот оставлял занавески неплотно сдвинутыми, или, быть может, он сам, с его голыми окнами и стенами, был главным участником хичкоковского реалити-шоу, окончившегося убийством.
В последней комнате не было ничего, кроме пыли, часть которой взметнулась, роем насекомых, защищающих улей, бросившись Питеру в лицо, припорошила его ресницы и губы. Почти готовый захлопнуть дверь, тот вдруг замер, и чуть подался вперед, приглядываясь: в плотном покрове, застилавшем темный, как в ночлежках для бездомных, пол, виднелись следы: тонкая цепочка к окну, где пыль стерта с подоконника, и другая – обратно ко входу. Отпечатки остроносых женских туфель на шпильке, чуть размылись от времени – они оставлены не вчера и не позавчера.
Питер вспомнил слова Беннета о девушке, которая бросилась под трамвай. Проститутка, встречавшаяся с Дэнко.

Чувствуя, что мог упустить нечто важное, Питер вернулся в спальню. Наглухо задернутые занавески дома Грэя пристально смотрели на него золотистой изнанкой с мелкими стежками вышивки. Он подошел к тумбочке, на которой стояли громко тикавшие часы, ждавшие хозяина, как преданная собака, и большая плоская пепельница, полная окурков – коротких, с темным фильтром, и других, оставшихся от тонких женских сигарет, с едва заметными следом розовой губной помады. Значит, они лежали здесь вдвоем, курили после секса, в комнате без штор, ничего не стесняясь, ни от кого не прячась – а из окна напротив на них смотрел безумный, одинокий человек, безумный и одинокий настолько, что придумал себе друга, если, конечно, можно верить словам полицейского, который, как врач лишенный сомнений, из защитника готов в любой момент стать палачом. Питер выдвинул ящик, ожидая увидеть там все, что угодно – пистолет, горстку пыли, или труп крысы, изувеченный одной из странных мышеловок Дэнко – но увидел лишь фотографию, не старую, но и не слишком новую, с обтрепанными углами. Легко, почти по-дружески обнимающаяся пара улыбалась, не тому, кто их снимал, а друг другу – бледный мужчина и не красивая, но обаятельная женщина. На обороте округлым почерком было написано что-то на иностранном языке, должно быть, русском или греческом.
Он вернул фото на место, и, задвинув ящик, направился к выходу. Питер не был всесведущим детективом из романа в мягкой обложке, и едва ли мог воссоздать по найденным крошкам чужую жизнь, как восстанавливает палеонтолог тело древнего ящера по одной кости, но, покидая эту квартиру, он почувствовал, как затихают когда-то поглощенные жадной водой предсмертные всхлипы.

* * *

Audiatur et altera pars.

Дом Грэя ничем не напоминал квартиру Дэнко – вещей в нем было чудовищно много. Вдоль ведущей наверх лестницы висели фотографии в рамках – хорошенькая женщина, стареющая от снимка к снимку, двое похожих, как братья, мужчин, и постепенно превращающийся в молодого мужчину юноша, в котором Питер узнал самого мертвого часовщика; в каждом стекле новые и новые отражения, растянутые, искаженные, скользящие, как неупокоенные души, невольно вызывая в памяти сон, увиденный в ту же ночь, когда здесь, не выдержав чего-то слишком тяжелого, повесился хозяин – или, быть может, кто-то повесил его, как преступника. Помня вызывающее спокойствие детектива Беннета, Питер аккуратно открыл каждую дверь, точно ожидая найти за одной из них изобличающие неведомого убийцу улики, разложенные на столе и подписанные карандашом.
На кухне было много посуды – тарелки и блюда пирамидами громоздились за матовыми стеклами шкафов, кружки, разрисованные цветами и фруктами, стояли на рабочем столе, прижимаясь к стене, как пленные, готовые к расстрелу, на сушке лежали две тарелки и две чашки, точно перед смертью Грэй ужинал не один.
В комнате, ближней к кухне, на столе стояла маленькая корзинка со швейными принадлежностями, красная шерстяная нить тонким кровавым ручейком тянулась по блестящему дереву, рядом лежали ножницы, приоткрытые, будто оставленные только что. Над кроватью висело фото той же женщины, которая следила строгим взглядом за лестницей – должно быть, матери Грэя – она гордо улыбалась, чем-то неуловимо похожая на Анжелу Петрелли, и на рамке не было траурной ленты. Чуть ниже висело старое деревянное распятье, Иисус с которого, казалось, добродушно переглядывался с фарфоровыми ангелами и дешевыми сувенирами, заполонившими полки. Из любопытства, уже догадываясь, что не увидит там ничего, что могло бы помочь, Питер заглянул в двухстворчатый шкаф – совсем немного платьев и кофт из дешевой материи, чистых, выглаженных, поджидающих хозяйку, которая не придет, чтобы их надеть. Все выглядело так, точно для своего сына миссис Грэй была еще жива.
Не с ней ли он ужинал, прежде, чем веревка сдавила его горло?
«Он сошел с ума, когда умерла его мать». Проникло ли безумие достаточно глубоко, чтобы привести у убийству?

Узкая дверь в спальню самого Грэя открылась так же тихо и плавно, как входная, и, переступив порог, Питер увидел комнату, почти не отличавшуюся от соседней – те же книги, которые жались друг к другу, как испуганные зверьки, потому, что на полках было слишком мало места, чуть поблескивавшие стеклянные шары, внутри каждого из которых был заключен крошечный, грубо сделанный мир, и узкая, аккуратно застеленная кровать. Питер подошел к ней ближе, и, коснувшись ладонью деревянной спинки, задался вопросом – принимала ли эта постель кого-нибудь, кроме самого Грэя? лежала ли здесь, рядом с ним, женщина, или, может быть другой мужчина? прогибался ли хоть раз матрас под тяжестью двух тел, сливающихся в одно в поцелуях, объятиях, равномерных движениях, древних, как жизнь и смерть? В квартире Дэнко, среди пыли и голых стен, было меньше одиночества. Подойдя к окну, Питер чуть сдвинул занавеску и увидел, всего лишь через улицу, так близко, спинку другой кровати, той, где было место для двоих.

Питер подумал, что выкрашенная белой краской дверь – такая же была и в комнате миссис Грэй – ведет в ванную, но ошибся. Эта комната когда-то была ванной, но хозяин превратил ее в фотолабораторию, залитую красным светом, как кровью, пропитал запахом химических реактивов, давно забытых миром, печатающим на струйных принтерах, и растянул на тонких струнах-нервах над ванной поблескивающие глянцем фотографии, на каждой из которых виднелась низкой могильной плитой спинка двуспальной кровати, над которой пламенем взметались длинные светлые волосы, призраками появлялись искаженные движением и страстью, переплавленными в выдержке, лица. Опознать их по размытым чертам не смог бы никто, но голые стены и незанавешенное окно, подтверждая недавнюю догадку, свидетельствовали громче любых слов. На деревянной полке, повешенной чуть выше того места, где, должно быть, прежде была раковина, шкатулкой с секретом покоился старый фотоаппарат, должно быть, тот самый, сжимая который в руках, Грэй стоял, наполовину укрытый шторами, так же, как его труп был укрыт полумраком, и нажимая на кнопку, как на спусковой крючок, снимал опять и опять, полуприкрыв глаза, глядя сквозь длинные ресницы, не находя в себе сил оторваться от зрелища из чуждого ему и его целомудренному миру.
Питер почувствовал, что почти ушедшие в темноту небытия духи мертвых, явились снова, скорбные, шепчущие, тянущие руки в никуда, как тени вампиров в старых фильмах. Не обыскав всего дома, не заглянув за каждую дверцу и в каждый угол, он, не найдя часов Грэя, почему-то понял, что в доме их нет, и почти услышал призрачное: верни их мне.


6.

Дурные предчувствия хищными птицами садились ему на плечи. Питер ничего не мог сделать с этим беспокойством – как будто где-то в венецианской затхлости, укрытой лихорадочным шепотом приливов и отливов в каналах, таилась, спрятавшаяся под крышей дома, полного дешевых сдаваемых внаем квартир, или в узком переулке, оканчивающимся глухим тупиком, когда-то прекрасная сирена, напевавшая в полголоса: пойди, реши, найди, узнай, чтобы успокоиться. Или, может быть, все из-за монстров, живших под водой и когда-то, уже не вспомнить, в который из множества пасмурных дней, слившихся в памяти в один, купивших душу Питера за мраморный шарик, а теперь закрывших свою лавочку и жаждущих доказать, что они были всего лишь выдумкой подростка, слишком много читавшего и смотревшего на разлагающиеся от времени ржавые останки клеток безымянного зверинца, нашедшего последний приют в Венеции.
Подгоняемый этой жаждой, Питер и на следующий день отправился в путешествие по кривым улочкам, сквозь яркий и солнечный день. Все еще не смолкающие голоса мертвых, мысли об исчезнувших часах, картонные подозрения, как навязчивый шарманочный мотив крутились у него в голове, а было достроенный карточный домик похожей на правду истории – Грэй утопил своего соседа, и повесился сам, не выдержал слабого землетрясения: как это и должно быть в снятых на черно-белую пленку фильмах, детали смели четкую картину, как селевой поток, снова оставив за собой траншеи вопросов. Поэтому, он отправился к «Кукольному театру Дойла», на другой конец города – улица Теней, 16, адрес, который подошел бы новому загородному дому доктора Файбса.

Почти у самых высоких ворот стоял за колченогим мольбертом растрепанный художник, и, в картинно-эффектном экстазе творца, рисовал величественное здание виллы, чуть закатив глаза. Одним взмахом кисти он наложил на тень оранжевый сполох, и, когда Питер уже скрылся за поворотом, несколькими темными мазками обозначил, за стеклом одного из дымно-серых окон, человеческую фигуру – прижатые к стеклу ладони, лицо с раскрытым ртом, глаза, распахнутые широко, точно у трагической маски.

Питер не помнил самого кукольного театра – существовал ли он тогда? – но дорога к улице Теней была ему хорошо знакома – если он и провел где-то в этом городе больше времени, чем у канала с клетками, то именно там, где осели когда-то циркачи, не доехавшие до Гибсонтона, фокусники и канатоходцы, уставшие от своего ремесла, на улице, с виду казавшееся неотличимой ото всех соседних, но в окнах домов которой, то и дело можно было увидеть немолодую женщину, вяжущую, зажав спицы в пальцах ног, а в соседних переулках – уродливого карлика, ковыляющего вразвалку в тумане, похожего на гнома из сказок – и, даже если удавалось разглядеть его лицо, то нельзя было сказать, злой он гном или добрый.
Дома Венеции время почти не изуродовало тарелками телеантенн, лишь паутина проводов, раскинувшаяся между домов, казалось, напоминала о том, что время существует, пусть и идет в некоторых местах медленнее, чем в остальном мире. Свернув с улицы Линкольна – если ли в Америке хоть один городок, где не найти улицы с этим названием? – Питер прошел мимо библиотеки и рыбной лавки, и дома, к окну которого кто-то приклеил много десятилетий назад давно выгоревшее объявление «сдаются комнаты», он миновал темные цитадели прибрежных домов, и вышел к пирсу.
Здесь вода была линяло-светлой, и колотилась в берег исступленно, как страстная любовница, которую сильные руки незримого партнера, его тяжелое тело, его властная ярость снова и снова бросают вперед, неистово ударяя о кровать.
На пирсе стояла девушка – почти девочка, едва ли старше семнадцати лет. Одетая в ярко-красное платье, она смотрела куда-то в небо, а мыски ее светлых мокасин нависали над мутной водой, в толще которой таилась ржавая арматура, острая, как зубы древних хищников. Ветер растрепал золотистые волосы, расступившиеся тучи выпустили солнечный луч, и тот обнял девушку, залил ослепительным сиянием, как желтый прожектор – принцессу из школьного спектакля, и тогда она обернулась и улыбнулась Питеру, бетон под ее ногами мог в любой момент превратиться в пыль – а она лишь снова повернулась лицом к облакам, беспечная, счастливая, точно убежденная в своем бессмертии.
Питер почему-то подумал, что, если бы у Мередит и Нэйтана, была дочь, то, выглядела бы она сейчас точно так же, тех же лет, и, наверное, похожая на мать больше, чем на отца.
– Простите… – обратился он к ней, и не сразу понял, что сделал этот вслух, а не мысленно.
Девушка попятилась, точно собираясь приблизиться к нему, чтобы ответить, и в ту же секунду, треугольный кусок бетона, только что находившийся у нее под ногами, рухнул в пасть угловатого ржавого монстра, когда-то бывшего частью уничтоженных «русских горок», а теперь горбато изогнувшегося и щерившегося со дна. Девушка вздрогнула, и, бросилась бежать, точно за ней гнался сам Сатана. Питер не стал ее преследовать.

* * *

Округлое здание кукольного театра когда-то выглядело нарядно и красиво, как и все дома в Венеции, но сейчас бледно-желтая краска потрескалась и вспухла, местами обнажив штукатурку, тоже тронутую разложением, которое, как медленный пожар, пожирало город, а окна были грязными, точно с обеих сторон их покрыли отпечатками своих пальцев люди, слишком долго смотревшие друг на друга сквозь тонкое стекло, от водосточных труб и из-под простенькой лепнины тянулись дорожками темно-бурые ржавые следы, вызывавшие в памяти ванную комнату Дэнко. Пропитанный преждевременным запустением, вздутый куполом, точно обсерватория, дом напоминавший гигантское яйцо, упавшее со стола, и покрывшееся трещинами, но не разбившееся, невольно вызывал в памяти стишок: Шалтай-болтай сидел на трубе, Шалтай-болтай свалился во сне.
И вся королевская конница вряд ли смогла бы остановить начавшееся разрушение, неотвратимо уничтожающее все, как рак Луиджи Петрелли уничтожил его тело.
В городе, где ни мертвые, ни живые, давно не боящиеся смерти, не закрывают дверей, разумеется, открыт был и кукольный театр, ждущий визита детей, которые не смогут противиться желанию снова увидеть Панча, Джуди и всех их многочисленных потомков – но в холле, разделенном надвое массивной стойкой, похожей на гроб для великана, Питера встретили лишь поблекшие афиши: «Синяя птица», «Люди-змеи», «Странствия сэра Ланселота», и две двери, как в головоломке с тиграми и принцессами, где, выбрав дверь можно было бы оказаться и в объятиях красавицы, и в когтях голодного зверя. В этом запустелом доме детства, здании, перенесшемся прямиком из Страны Чудес, которая навсегда превратилась в склеп безумных фантазий, когда Алиса умерла, вспоминались все детские книжки, стихи и сказки, каждое рождественское ожидание чудес.
Питеру не пришлось делать тяжелый выбор: двухстворчатые двери под кроваво-золотистой надписью «зрительный зал» рука хозяина сковала массивным замком, а широко-невысокая дверь со скромной табличкой «подходящим вход воспрещен» была чуть приоткрыта, точно кто-то в спешке выбежал в нее. По-прежнему не зная, что – или кого – он ищет, Питер скользнул вслед за воображаемым призраком хозяина, который, может быть, забрал часы Грэя, чтобы украсить ими одеяние Мрачного Жнеца, который в конце каждого спектакля должен утаскивать душу Панча прямиком в Ад.
За дверью тянулся коридор, захламленный, как чулан нерадивой хозяйки, поддерживающей видимый порядок в доме, но прячущей, точно неприятную правду, всю грязь там, где не увидят гости, он упирался в еще одну дверь, распахнув которую – как Мальчик-с-Пальчик, как Алиса, как чересчур любопытная жена Синей Бороды – Питер увидел нечто, похожее на музыкальный или, быть может, гадальный, какие путешествовали со старыми бродячими ярмарками, автомат, в щели для монет которого поблескивало ребро четвертака – точно кто-то хотел пропихнуть его пальцем в прорезь, чтобы услышать свое предсказание, или какую-нибудь песню семидесятых, но, вдруг, чем-то испуганный, бросился вверх по тянувшейся слева лестнице, или выскочил наружу, неплотно прикрыв за собой заднюю дверь, так, что в зазор между ней и притолокой голубовато-серой стеной зияет улица. В очертаниях за стеклом Питеру померещилось нечто зловещее, но он, все же не в силах сопротивляться любопытству, подошел ближе. И, вглядевшись в сумеречные глубины, он вздрогнул, задев стоявшую перед ним загадочную не то машину, не то гробницу.

Это была гигантская заводная игрушка, должно быть, действительно переделанная из какого-то старого автомата – светловолосая женщина, кукла, сделанная с изумительной и пугающей реалистичностью, стояла, закрыв глаза, опустив голову, на фоне грубо намалеванного задника – черных стен, темно-синей бесформенной мебели, окна, затянутого темно-серым венецианским туманом, и когда исцарапанный четвертак от легкого удара провалился в блестящую щель, она вскинулась, раскрыла стеклянные глаза и распахнула рот в немом крике, за ее спиной взмыло шелковое пламя, тут же взметнулись вверх ее волосы, и сполохи красных, оранжевых, желтых лампочек наполнили ее стеклянную темницу; женщина пылала, беззвучно разевая рот, извиваясь в огне, корчась, точно действительно испытывая боль, и ритмичное тиканье механизма казалось пощелкиванием горящего дерева, а гудение вентилятора – ревом пожара. Казалось, это тянулось дольше, чем вечность, и где-то родилась и взорвалась целая тысяча сверхновых, пока магия шестеренок и пружин, наконец, не иссякла, лампочки погасли, пламя опало, и женщина снова замерла, похожая на призрака, утопленного в полумраке.
«Что же за человек, этот мистер Дойл? – подумал Питер, отходя на шаг от зловещей незнакомки за стеклом. – Что он за человек, и где он?» Кто ушел бы, оставив не запертыми все двери?
Не решаясь, суеверно помня о Грэе, который откликнулся на его зов молчаливым остекленевшим взглядом мертвеца, Питер недолго выбирал между ведущей в темноту лестницей и приоткрытой дверью, сквозь толстое дерево которой, казалось, можно было различить ленты шелкового одеяния, скрывавшего сирену, которая привела его сюда своим волшебным пением. Оставив за спиной пылающую женщину и коридор, он приблизился к двери, и рывком распахнул ее, чтобы выти на задний двор.
И увидеть еще одно тело.
Грузный мужчина лежал ничком на потрескавшемся асфальте, по которому симметричной кляксой из теста Роршаха, растеклась кровавая лужа. Темного цвета глаза испуганно смотрели на Питера, правый выкатился из глазницы, сломанная, как и шея, левая рука, казалось, зло скалилась, показывая острый край прорвавшей кожу кости. «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай свалился во сне» – снова вспомнил Питер детский стишок. Толстая крыса, выглядевшая злой карикатурой на мертвеца, ничуть не страшась незнакомого визитера, точно зная, что у него не хватит сейчас сил причинить ей вред, тяжело спрыгнула с мусорного бака и подбежала к трупу; лизнув кровь, и украсив свои усы поблескивающими красными каплями, похожими на рождественские игрушки, она, уже медленнее, приблизилась к голове и попробовала на зуб мочку уха, потом вскарабкалась по плечу и приблизилась к затылку, а за ее хвостом тянулся длинный яркий след.
И вся королевская конница, и вся королевская рать, не сможет Шалтая, Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая собрать.
Питер подался назад. Ему показалось, что вокруг воронами кружатся призрачные убийцы, готовые в любой момент слететь с крыши, и одним взмахом руки или крыла разрезать надвое его тело, он прижался спиной к шершавой двери, которая захлопнулась, когда он отпустил ручку, сама собой, плотно, точно монстр, живший где-то в недрах кукольного театра, сделал глубокий вдох.

И Питер тоже вдохнул, так глубоко, как только смог, чувствуя врывающийся в легкие сонм запахов гнили, крови и разложения – точно Дойл умер давно, хотя, Господи, на самом деле – только что, или, может быть, полчаса назад. Или час. И был всего один способ отдать ему последний долг: позвонить в полицию – заранее зная, что услышишь в конце: «он упал с крыши, такое, знает ли, иногда случается».

@темы: Heroes: Ной Беннет (таб.30), .II.4 Детектив/преступление, #fandom: Heroes