Лисявое ОБЛО
Название: "Чтец"
Фандом: Hellsing
Герои: Ганс Гюнше/Рип Ван Винкль
Тема: Категория I, Список 4, Тема 3: Губы
Объём: 1646 слов
Тип: гет
Рейтинг: G
Саммари: почему Ганс молчит?
Читать дальше
А сердце все не останавливалось – и впрямь поверишь, что живой стала, хоть ненадолго. Рип прижала руку к груди и прикрыла глаза. Происходившее с ней Док назвал бы игрой гормонов. Всем известно, что от притока адреналина в кровь у каждой стеснительной девушки кровь выбьет в голове чечетку. Рип было жарко – она уже забыла, каково это.
Дверь в лазарет была аккуратно-безликой. Рип верила во все на свете – в предсказания, которые вытягивали на карточках цветные попугайчики на улицах в Рио, в закаты, предвещавшие сухой безоблачный день, в лепестки цветов, гарантировавших сакральное «любит»… не верила только, что к самому почтенному из всех офицеров, практически второму человеку в «Миллениуме», ни один сослуживец не захочет прийти с обычным визитом вежливости.
Каменно-монолитный, молчаливо-надежный, смертоносно-пугающий, Капитан был одним из тех, кого уважают издалека. Вряд ли бы кто-то из его подчиненных, как это бывало у некоторых начальников взводов, допускал кого-то на дистанцию ближе ста ярдов. Представить себе его массивную фигуру в подсобке за распитием текилы с добродушно посмеивающимися и беспрестанно шикающими друг на друга офицерами было почти невозможно. Его даже собственный заместитель пугался – говорил, глаза у него бешеные, дыхание хрипло-опасное. С ним и не заговорить толком – только оставлять каждый день отчеты. А этот нелюдимый кивнет только, просверлит взглядом исподлобья, милостиво махнет рукой на дверь – выметайся, мол. И все-таки…
Боевая контузия. Серьезный диагноз даже для творения Дока. Рип, исподволь таскавшая своему «папочке» обожаемые им яблоки в глазури, уже знала, что ранение пройдет через два-три дня. За это же время срастутся шесть сломанных ребер, регенерирует сломанная в локте рука, отрастут новые зубы и кусок кожи на месте от виска до подбородка. Вытащившие оборотня из-под завалов говорили, что на нем живого места не было. Вроде бы, был сломан позвоночник. Когда полуживого Ганса везли в операционную, квохтал над ним только Док, все бранясь в приоткрывшиеся янтарные глаза. Тусклые, но понимающие.
Неужели он так и пролежит – один? Хуже, чем валяться на больничной койке в одиночестве, только не получить ни одного поздравления на День Рождения. Для Рип, всегда бывшей в центре внимания начальства и сослуживцев, это было почти трагедией.
В дверь она стучать не стала, только досадливо отмахнулась от вопросительно вскинувшего брови постового. Особо опасный больной. Идеальная машина для убийств даже в переломанном состоянии нуждалась в тщательной охране.
Рип скользнула в палату, теребя завязки выданного халата. Отвязаться от косынки удалось, а вот от маски на лицо – нет. Так и шла, напоминая этих смазливых собранных по кускам медсестричек, которые как дурных суккубы извивались вокруг своего Творца, наперебой предлагая что-то кому-то пришить. Жуть – худшие создания Дока, которых тот, почему-то, не спешил «утилизировать».
Без шинели Гюнше казался несуразно длинным подростком – неоформившимся, тощим и встрепанным. Волосы после больничного душа распушились и торчали во все стороны, на лице залегла благородная бледность, высокие скулы совсем заострились, грозясь прорвать бледную без единой родинки кожу. Ему шло аристократическое недомогание, даже синяки под глазами – и те не портили. Напротив, глаза стали еще больше, еще желтее. В комнате – запах мяса. Это понятно, его кормят десять раз в сутки и очень плотно. Метаболизм оборотня требует огромных энергозатрат, зато и регенерация может собрать его по кускам практически из ничего. В руках – книга. Рип ожидала бы какого-нибудь пособия по сборке-разборке пистолетов или, на худой конец, Ницше. Хотя ему бы Ницше не пошел. В руках Гюнше был Сэлинджер. «Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему», - вспомнилось ей не к месту. Во взгляде, с трудом оторванном от книги, был вопрос и что-то очень досадливое и почти паническое. Рип непонимающе моргнула, замялась, опустила глаза. Все-таки, по званию он гораздо выше.
- Я пришла, чтобы от лица ваших боевых товарищей вас поблагодарить за доблестное исполнение миссии. Весь ваш отряд и весь наш Батальон гордится вашими достижениями и желает вам скорейшего выздоровления, - бодро отчеканила Рип положенные слова без грамма сочувствия. У нее в голосе было гораздо больше опаски.
По лицу Капитана пробежала заметная судорога, заставившая Рип почти отскочить – на этом лице, больше похожем на гипсовый слепок, не должно было быть эмоций. Никогда и никаких. Она раньше не видела ничего похожего в его исполнении. Оборотень смотрел на нее с откровенным страхом.
- Мы все очень сочувствуем вам, - руки Стрелка, прижимавшие к груди простенький вязаный шарф, неизвестно зачем ею прихваченный в лазарет, задрожали. – Вы прошли выпавшее вам испытание с честью. Германия гордилась бы столь достойным сыном, - еще одна судорога, вздыбившая широкие красивые ноздри на белокожем лице.
Гюнше неожиданно выпрямился, до предела натянув все подключенные к нему проводочки и трубочки капельниц. Ван Винкль попятилась, понимая, что связки у нее немеют, а голос уходит в шепот, хотя никогда раньше для нее не было проблемой озвучить высоким чистым голосом целый зал заседаний без микрофона.
- Боевые товарищи передают вам привет, - дрожащими губами прошептала она, понимая, почему редко кто выбирался носить Гюнше дурные новости. – Им очень важно вновь увидеть вас в наших стройных рядах. Герр Монтана… ой! – невольно взвизгнула она, когда первый электрод с противным чпокающим звуком оторвался от мускулистой груди. – Ой! – вскрикнула она во второй раз, почувствовав за спиной холод стены больничного покоя. – Мамочка, - непонятно зачем прошептала она, прикрывшись свертком, как щитом. – Не надо, - жалобно взмолилась она, глядя, как капитан выдирает из вен иглы капельниц и на подкашивающихся ногах бредет в сторону испуганно забившейся в угол девушки. – Не надо, пожалуйста.
Он же настоящий зверь – это все до последней кухарки знали. Все помнили, как одного неугодного герру Монтане воришку он разорвал пополам, играючи, взяв за два плеча. Строевая дисциплина и самосуд – худшего палача представить себе невозможно. Хотя кровью он явно не упивался, убивал, как работу делал. Зато все знали, что он как бешеный. На задании абсолютно спокоен, и мышцей не поведет. Зато мог взять за плечо этой своей лапищей, развернуть к себе лицом и протяжно пронзительно сверлить взглядом как нашкодившего школьника. И почему, спрашивается? Документы ему, что ли, не так читали?
Он как будто вырос у нее над головой, так что ей захотелось немедленно сползти по стене на пол и попытаться прошмыгнуть между худыми ногами, торчащими из-под нелепой больничной рубашки, и бежать, бежать сломя голову, куда-нибудь, где смогут защитить. Сама, без своего мушкета, она совершенно беспомощна. А от его поджарого тела даже теперь, когда он совершенно изможден, тянет силой и зверем, которого не стоит будить. Он же волк, а страшнее раненого волка зверя нет. Разве что слон. А если волк размером со слона, как у Гюнше?..
Одним коротким хватким жестом он схватил ее за маску на лице и рванул с такой злостью, что порвавшаяся тесемка пребольно хлестнула ее по носу, оставив красную длинную полоску. Сердце заколотилось еще сильнее – Рип прокляла день и час, когда решила все-таки проложить «мостик» к тревожившему ее сны статному красавцу. Она обреченно зажмурилась, ожидая, что вот-вот ее просто размажут по стене или проглотят в один присест. И дернулась, едва не завопив, когда сухой шершавый палец коснулся ее губ.
- П-п-паааавввтарыыыыы, - невнятно промычал кто-то у нее над головой. – П-паааавтыыырыыы, пааааажалу… - споткнулся голос на невыговариваемом звуке, - …йстааа, - закончил голос и судорожно вздохнул-сглотнул.
Рип нерешительно приоткрыла один глаз и встретилась взглядом с почти умоляющими золотистыми глазами.
- П… - начал было Гюнше, увидев, что на него смотрят, но тут же скривился болезненно, до неузнаваемости изменив лицо, с трудом сложив неслушающиеся губы в нужную фигуру. – Пааажалуста, - громко и басовито протянул он. Рип изменилась в лице, потихоньку поднявшись во весь свой рост.
- Ганс, - рассеянно пролепетала она, - Ганс, ты меня не слышишь, да? – мертвый холодный взгляд был направлен не в ее глаза – на шевелящиеся бледные губы, словно… - Ганс, ты глухонемой? – отчетливо выговаривая каждую букву, прошептала Рип.
- Г-глуууухой, - тяжело протянул Гюнше, отворачиваясь и зачем-то судорожно проводя рукой по лицу. – Аааатец у… у… учит м-м-меня г… г… - снова заспотыкался он.
- Говорить, - подсказала Рип.
- Га-ва-рить, - подтвердил Ганс, наклонив голову. – С… сма-три на м-м-меня и г… га-ва-ри, я слу… слу-шать ха-ра-шо, - заверил ее оборотень, словно в качестве подкрепляющей просьбы водя пальцем вокруг все еще подрагивающих губ Рип, то беспощадно оттягивая уголок в сторону, размазывая по щеке розоватую помаду, то задерживая кончик пальца на ямке под носом. – Слу… слу-шать ха-ра-шо, - уверенно прозаикался он, глядя на Рип одновременно угрожающе и умоляюще. Ему страшно?
Еще бы ему не было страшно. Неожиданно для Рип все встало на места.
Почему не злится на операциях? Потому что на них не говорят, а отдают приказы жестами.
Почему его, такого сильного и непобедимого, погребло под упавшим зданием? Потому что он не услышал грохота взрыва.
Почему злится на тех, кто подсовывает ему отчеты? Потому что от Гюнше все прячут взгляд, а значит – отводят лицо. А значит, он не видит губ, а значит, не понимает и паникует.
Почему никто еще не знает об этом его недуге и почему он так стесняется? Почему сейчас не постеснялся открыться ей? Потому что… ответы закончились. Но теперь она хотя бы может подобраться к ним поближе.
- Я поняла, - перехватив ладонь Гюнше и доверительно ее пожав, произнесла Рип, старательно артикулируя. – Я поняла. Вот – подарок, - медленно проговорила она, протянув Гюнше шарфик. – Я сама связала, - в ее руках мелькнуло расправленное голубое шерстяное полотно с вытканной на нем серебристой собачкой. Не бог весть что, но она старалась.
Отвечать в этот раз и трудить свои почти не работающие связки оборотень не стал – только вынул осторожно из ее рук шарфик и прижался лбом к лбу, так, чтобы она могла смотреть в его глаза.
«Спасибо».
И только когда она выскользнула из палаты, после почти часа сидения на больничной койке и каких-то рассказываемых глупостей, которые она живописала ярко, иногда забывая почетче вытягивать губы трубочкой или округлять их, о чем ей напоминала требовательная ладонь, касавшаяся ее плеча, она неожиданно поняла, что ровно за секунду до того, как он отлепился от стены и побрел обратно к койке, а она потрусила за ним следом, он быстро, по-собачьи, коснулся ее губ языком.
Рип неожиданно остановилась, затеребив в руках порванную маску.
А вдруг?..
Вдруг не у нее одной так колотится сердце?
Девушка расплылась в улыбке, но тут же себя одернула – не время мечтать. У нее еще будет время это выяснить. Приемные часы в палате герра Ганса Гюнше с четырех до шести.
Фандом: Hellsing
Герои: Ганс Гюнше/Рип Ван Винкль
Тема: Категория I, Список 4, Тема 3: Губы
Объём: 1646 слов
Тип: гет
Рейтинг: G
Саммари: почему Ганс молчит?
Читать дальше
А сердце все не останавливалось – и впрямь поверишь, что живой стала, хоть ненадолго. Рип прижала руку к груди и прикрыла глаза. Происходившее с ней Док назвал бы игрой гормонов. Всем известно, что от притока адреналина в кровь у каждой стеснительной девушки кровь выбьет в голове чечетку. Рип было жарко – она уже забыла, каково это.
Дверь в лазарет была аккуратно-безликой. Рип верила во все на свете – в предсказания, которые вытягивали на карточках цветные попугайчики на улицах в Рио, в закаты, предвещавшие сухой безоблачный день, в лепестки цветов, гарантировавших сакральное «любит»… не верила только, что к самому почтенному из всех офицеров, практически второму человеку в «Миллениуме», ни один сослуживец не захочет прийти с обычным визитом вежливости.
Каменно-монолитный, молчаливо-надежный, смертоносно-пугающий, Капитан был одним из тех, кого уважают издалека. Вряд ли бы кто-то из его подчиненных, как это бывало у некоторых начальников взводов, допускал кого-то на дистанцию ближе ста ярдов. Представить себе его массивную фигуру в подсобке за распитием текилы с добродушно посмеивающимися и беспрестанно шикающими друг на друга офицерами было почти невозможно. Его даже собственный заместитель пугался – говорил, глаза у него бешеные, дыхание хрипло-опасное. С ним и не заговорить толком – только оставлять каждый день отчеты. А этот нелюдимый кивнет только, просверлит взглядом исподлобья, милостиво махнет рукой на дверь – выметайся, мол. И все-таки…
Боевая контузия. Серьезный диагноз даже для творения Дока. Рип, исподволь таскавшая своему «папочке» обожаемые им яблоки в глазури, уже знала, что ранение пройдет через два-три дня. За это же время срастутся шесть сломанных ребер, регенерирует сломанная в локте рука, отрастут новые зубы и кусок кожи на месте от виска до подбородка. Вытащившие оборотня из-под завалов говорили, что на нем живого места не было. Вроде бы, был сломан позвоночник. Когда полуживого Ганса везли в операционную, квохтал над ним только Док, все бранясь в приоткрывшиеся янтарные глаза. Тусклые, но понимающие.
Неужели он так и пролежит – один? Хуже, чем валяться на больничной койке в одиночестве, только не получить ни одного поздравления на День Рождения. Для Рип, всегда бывшей в центре внимания начальства и сослуживцев, это было почти трагедией.
В дверь она стучать не стала, только досадливо отмахнулась от вопросительно вскинувшего брови постового. Особо опасный больной. Идеальная машина для убийств даже в переломанном состоянии нуждалась в тщательной охране.
Рип скользнула в палату, теребя завязки выданного халата. Отвязаться от косынки удалось, а вот от маски на лицо – нет. Так и шла, напоминая этих смазливых собранных по кускам медсестричек, которые как дурных суккубы извивались вокруг своего Творца, наперебой предлагая что-то кому-то пришить. Жуть – худшие создания Дока, которых тот, почему-то, не спешил «утилизировать».
Без шинели Гюнше казался несуразно длинным подростком – неоформившимся, тощим и встрепанным. Волосы после больничного душа распушились и торчали во все стороны, на лице залегла благородная бледность, высокие скулы совсем заострились, грозясь прорвать бледную без единой родинки кожу. Ему шло аристократическое недомогание, даже синяки под глазами – и те не портили. Напротив, глаза стали еще больше, еще желтее. В комнате – запах мяса. Это понятно, его кормят десять раз в сутки и очень плотно. Метаболизм оборотня требует огромных энергозатрат, зато и регенерация может собрать его по кускам практически из ничего. В руках – книга. Рип ожидала бы какого-нибудь пособия по сборке-разборке пистолетов или, на худой конец, Ницше. Хотя ему бы Ницше не пошел. В руках Гюнше был Сэлинджер. «Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему», - вспомнилось ей не к месту. Во взгляде, с трудом оторванном от книги, был вопрос и что-то очень досадливое и почти паническое. Рип непонимающе моргнула, замялась, опустила глаза. Все-таки, по званию он гораздо выше.
- Я пришла, чтобы от лица ваших боевых товарищей вас поблагодарить за доблестное исполнение миссии. Весь ваш отряд и весь наш Батальон гордится вашими достижениями и желает вам скорейшего выздоровления, - бодро отчеканила Рип положенные слова без грамма сочувствия. У нее в голосе было гораздо больше опаски.
По лицу Капитана пробежала заметная судорога, заставившая Рип почти отскочить – на этом лице, больше похожем на гипсовый слепок, не должно было быть эмоций. Никогда и никаких. Она раньше не видела ничего похожего в его исполнении. Оборотень смотрел на нее с откровенным страхом.
- Мы все очень сочувствуем вам, - руки Стрелка, прижимавшие к груди простенький вязаный шарф, неизвестно зачем ею прихваченный в лазарет, задрожали. – Вы прошли выпавшее вам испытание с честью. Германия гордилась бы столь достойным сыном, - еще одна судорога, вздыбившая широкие красивые ноздри на белокожем лице.
Гюнше неожиданно выпрямился, до предела натянув все подключенные к нему проводочки и трубочки капельниц. Ван Винкль попятилась, понимая, что связки у нее немеют, а голос уходит в шепот, хотя никогда раньше для нее не было проблемой озвучить высоким чистым голосом целый зал заседаний без микрофона.
- Боевые товарищи передают вам привет, - дрожащими губами прошептала она, понимая, почему редко кто выбирался носить Гюнше дурные новости. – Им очень важно вновь увидеть вас в наших стройных рядах. Герр Монтана… ой! – невольно взвизгнула она, когда первый электрод с противным чпокающим звуком оторвался от мускулистой груди. – Ой! – вскрикнула она во второй раз, почувствовав за спиной холод стены больничного покоя. – Мамочка, - непонятно зачем прошептала она, прикрывшись свертком, как щитом. – Не надо, - жалобно взмолилась она, глядя, как капитан выдирает из вен иглы капельниц и на подкашивающихся ногах бредет в сторону испуганно забившейся в угол девушки. – Не надо, пожалуйста.
Он же настоящий зверь – это все до последней кухарки знали. Все помнили, как одного неугодного герру Монтане воришку он разорвал пополам, играючи, взяв за два плеча. Строевая дисциплина и самосуд – худшего палача представить себе невозможно. Хотя кровью он явно не упивался, убивал, как работу делал. Зато все знали, что он как бешеный. На задании абсолютно спокоен, и мышцей не поведет. Зато мог взять за плечо этой своей лапищей, развернуть к себе лицом и протяжно пронзительно сверлить взглядом как нашкодившего школьника. И почему, спрашивается? Документы ему, что ли, не так читали?
Он как будто вырос у нее над головой, так что ей захотелось немедленно сползти по стене на пол и попытаться прошмыгнуть между худыми ногами, торчащими из-под нелепой больничной рубашки, и бежать, бежать сломя голову, куда-нибудь, где смогут защитить. Сама, без своего мушкета, она совершенно беспомощна. А от его поджарого тела даже теперь, когда он совершенно изможден, тянет силой и зверем, которого не стоит будить. Он же волк, а страшнее раненого волка зверя нет. Разве что слон. А если волк размером со слона, как у Гюнше?..
Одним коротким хватким жестом он схватил ее за маску на лице и рванул с такой злостью, что порвавшаяся тесемка пребольно хлестнула ее по носу, оставив красную длинную полоску. Сердце заколотилось еще сильнее – Рип прокляла день и час, когда решила все-таки проложить «мостик» к тревожившему ее сны статному красавцу. Она обреченно зажмурилась, ожидая, что вот-вот ее просто размажут по стене или проглотят в один присест. И дернулась, едва не завопив, когда сухой шершавый палец коснулся ее губ.
- П-п-паааавввтарыыыыы, - невнятно промычал кто-то у нее над головой. – П-паааавтыыырыыы, пааааажалу… - споткнулся голос на невыговариваемом звуке, - …йстааа, - закончил голос и судорожно вздохнул-сглотнул.
Рип нерешительно приоткрыла один глаз и встретилась взглядом с почти умоляющими золотистыми глазами.
- П… - начал было Гюнше, увидев, что на него смотрят, но тут же скривился болезненно, до неузнаваемости изменив лицо, с трудом сложив неслушающиеся губы в нужную фигуру. – Пааажалуста, - громко и басовито протянул он. Рип изменилась в лице, потихоньку поднявшись во весь свой рост.
- Ганс, - рассеянно пролепетала она, - Ганс, ты меня не слышишь, да? – мертвый холодный взгляд был направлен не в ее глаза – на шевелящиеся бледные губы, словно… - Ганс, ты глухонемой? – отчетливо выговаривая каждую букву, прошептала Рип.
- Г-глуууухой, - тяжело протянул Гюнше, отворачиваясь и зачем-то судорожно проводя рукой по лицу. – Аааатец у… у… учит м-м-меня г… г… - снова заспотыкался он.
- Говорить, - подсказала Рип.
- Га-ва-рить, - подтвердил Ганс, наклонив голову. – С… сма-три на м-м-меня и г… га-ва-ри, я слу… слу-шать ха-ра-шо, - заверил ее оборотень, словно в качестве подкрепляющей просьбы водя пальцем вокруг все еще подрагивающих губ Рип, то беспощадно оттягивая уголок в сторону, размазывая по щеке розоватую помаду, то задерживая кончик пальца на ямке под носом. – Слу… слу-шать ха-ра-шо, - уверенно прозаикался он, глядя на Рип одновременно угрожающе и умоляюще. Ему страшно?
Еще бы ему не было страшно. Неожиданно для Рип все встало на места.
Почему не злится на операциях? Потому что на них не говорят, а отдают приказы жестами.
Почему его, такого сильного и непобедимого, погребло под упавшим зданием? Потому что он не услышал грохота взрыва.
Почему злится на тех, кто подсовывает ему отчеты? Потому что от Гюнше все прячут взгляд, а значит – отводят лицо. А значит, он не видит губ, а значит, не понимает и паникует.
Почему никто еще не знает об этом его недуге и почему он так стесняется? Почему сейчас не постеснялся открыться ей? Потому что… ответы закончились. Но теперь она хотя бы может подобраться к ним поближе.
- Я поняла, - перехватив ладонь Гюнше и доверительно ее пожав, произнесла Рип, старательно артикулируя. – Я поняла. Вот – подарок, - медленно проговорила она, протянув Гюнше шарфик. – Я сама связала, - в ее руках мелькнуло расправленное голубое шерстяное полотно с вытканной на нем серебристой собачкой. Не бог весть что, но она старалась.
Отвечать в этот раз и трудить свои почти не работающие связки оборотень не стал – только вынул осторожно из ее рук шарфик и прижался лбом к лбу, так, чтобы она могла смотреть в его глаза.
«Спасибо».
И только когда она выскользнула из палаты, после почти часа сидения на больничной койке и каких-то рассказываемых глупостей, которые она живописала ярко, иногда забывая почетче вытягивать губы трубочкой или округлять их, о чем ей напоминала требовательная ладонь, касавшаяся ее плеча, она неожиданно поняла, что ровно за секунду до того, как он отлепился от стены и побрел обратно к койке, а она потрусила за ним следом, он быстро, по-собачьи, коснулся ее губ языком.
Рип неожиданно остановилась, затеребив в руках порванную маску.
А вдруг?..
Вдруг не у нее одной так колотится сердце?
Девушка расплылась в улыбке, но тут же себя одернула – не время мечтать. У нее еще будет время это выяснить. Приемные часы в палате герра Ганса Гюнше с четырех до шести.
@темы: .I.4 Тело, #fandom: Hellsing, Hellsing: фэндом в целом (таб.50)
-
-
19.11.2009 в 21:58Похоже, что Гюнше действительно немой - ни звука, ни слова за всю мангу.
-
-
19.11.2009 в 22:39-
-
19.11.2009 в 22:55