[AlyonaSL]

Название: Крик и шёпот
Фандом: CSI LV
Герои: Гил Гриссом/Грэг Сандерс
Тема: "крик"
Объём: 2910 слов
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Саммари: "Гриссом подумал о том, что его всю жизнь сопровождает крик. С самого первого дня."
Дисклеймер: всё чужое. Моя только любовь и некоторые второстепенные персонажи.
Предупреждение: дети. Это на самом деле предупреждение


КРИК И ШЕПОТ

Когда закончилась шумиха и все разъехались, Гриссом вышел на крыльцо дома: просто постоять в тишине.
Грэг ушел подремать в машину, Брасс направился в участок. Можно размышлять наедине с собой практически сколько хочешь.
Был седьмой час утра, и какой-то блеклый для июня рассвет постепенно вступал в свои права. Гриссому казалось, что небо становится не синим, а серым.
Или просто было такое настроение?
Почему-то тянуло размышлять о жизни, - хотя так ли уж редко Гила тянуло об этом размышлять?
Гриссом подумал о том, что его всю жизнь сопровождает крик. С самого первого дня.
Безусловно, он не помнил, как орал сам, когда родился. И даже не знает, орал ли вообще? А его мать не расскажет ему об этом, потому что сама не знает. Она уже тогда была полностью глухая. И как сама она кричала во время родов – тоже не слышала. Может, чувствовала, но не слышала: однако маленькому Гилу постоянно рассказывала, подкрепляя слова языком жестов, как тяжело он ей дался, и как она орала на всю клинику.
Гил слушал и кивал, хотя тогда еще мало понимал во всем этом.
Потом мать кричала уже и на него самого, и на отца тоже: кричала так, как кричат глухие люди, не контролируя звука своего голоса. Она и разговаривала очень громко, так что Гил всегда безотчетно морщился, лишь только мать входила к нему в комнату: от громких резких звуков у него начинала болеть голова. Примерно лет с трех на него уже накатывали приступы странной непонятной боли, про которые потом, гораздо позже, врач скажет такое знакомое теперь слово «мигрень».
Гил помнит, как кричал отец, когда они с матерью разводились. Отца страшно бесило, что мать не слышит его, но он все равно кричал, мать что-то отвечала ему – такое же резкое и грубое… Гилу тогда было пять лет, и он дал себе обещание, что никогда не женится, - особенно если его потенциальная избранница будет такой же эмоционально-крикливой.
Потом он пошел в школу, и там на него кричала учительница: «Гилберт, ну почему ты такой неаккуратный и медлительный?!» «Гилберту» было семь, и его категорически не желала слушаться ручка: в тетради вместо буковок возникали непонятные иероглифы. Учительница сердилась еще больше, и стараться хотелось еще меньше.
А по поводу медлительности – как же иначе, если уже в этом возрасте Гриссому хотелось сперва всё продумать, а потом выбрать наилучшее решение? Но все обдумывать – на это нужно время, а времени в школе ему не давали. Наоборот, говорили, что «принимать решения нужно быстро». Гил не мог быстро, и учительница опять кричала на него.
В старшей школе на него стали кричать девушки. То одна, то другая оказывали ему знаки внимания – может быть, оттого, что на фоне прочих парней он выглядел непонятным книжным червем, который всегда сидел на переменах с каким-нибудь талмудом. Девушек это задевало, они навязывались с ухаживанием, и Гриссом не мог им отказать: так воспитала его мама. В уважении к женщине: в первую очередь к себе, но и к остальным, надо полагать, тоже.
Гил соглашался и шел с очередной девушкой в кино или на прогулку в парк, полагая, что она удовлетворится этой прогулкой и отстанет. Просто не хотелось обижать ее отказом! Но девушки по какой-то странной логике решали, что он таким образом «проявил готовность к дальнейшему общению» и приглашали уже на танцы, или к себе домой, когда нет родителей. Гил после пары неудачных визитов стал отказываться, и разочарованные девицы внаглую повышали на него голос: крича, что он тюфяк и маменькин сынок, и что ему в жизни не даст ни одна приличная девушка, потому что он какой-то недоделанный! Гил пожимал плечами, не понимая, почему он именно недоделанный, и думал про себя, что слава богу, он не стал ближе общаться с теми девицами, которые на него орут. Почему-то сразу вспоминались крики матери: еще раз попасть под такой прессинг, уже по собственной воле, абсолютно не хотелось.
Потом был университет, и там крики прекратились. На какое-то время.
На третьем курсе у Гила появился друг. Близкий друг, которому однажды Гил рассказал про все эти крики: материнские, учительские, девчоночьи…
- Вот идиотство, – резюмировал друг. И поинтересовался:
- Мне, значит, у тебя тоже под окном больше не орать?
- Ну почему же, – смутился Гриссом. – Орать, если тебе удобно.
Просто друг периодически после лекций приходил к окошку комнаты в кампусе, где жил Гриссом, и орал во всю глотку:
- Эй, ботаник! Пошли в парк мотыльков ловить?..
Пожалуй, тогда впервые Гил подумал, что крик может быть приятным.
Он и не знал, что у него с этим другом еще будет много всякого общения и научных споров, - один из которых закончился совсем неожиданно. «А слабо тебе преодолеть рвотный рефлекс?» Испытание «преодоленного рефлекса» как-то вдруг перешло в достаточно интимные ласки: а там они оба ринулись с головой в новую, неизведанную область, при этом оставшись двумя «ботаниками», которые во время подобного общения все равно продолжают вести умные разговоры. Друг, натягивая на себя одеяло, с профессорской миной говорил:
- Ты знаешь, многие орут во время оргазма. Я вот не умею, дыхалка слаба!
А Гриссом думал про себя, что тоже не умеет. Не потому, что дыхалка слаба, а потому что… не хочется. Что-то сдерживает внутри: было неудобно как-то обнаруживать свое удовольствие. Тем более криком, с которым у него в жизни были связаны не самые приятные воспоминания.
Но однажды всё изменилось. Друг пришел и вместо того, чтобы орать под окном «Эй, ботаник, пошли в парк», поднялся в комнату, огляделся, потоптался на месте и сказал:
- У меня это… того. Помолвка в субботу. Приходи?..
Когда Гил, обретя дар речи, выдавил «Спасибо, не смогу», друг начал его в чем-то убеждать, и в конце концов все опять закончилось криком. Друг орал, что он в конце концов мужик, и от «студенческих забав» хочет перейти к «полноценной мужской жизни», а именно - жениться и завести детей. Гила тогда так покоробило то, что его какие-никакие чувства, на которых он себя ловил все чаще, были названы «забавами», да еще и студенческими. Они заканчивали университет, были совсем взрослыми людьми, и Гил, как дурак, хотел предложить другу «А давай после диплома поедем куда-нибудь вместе работать». Но друг его опередил.
Помолвка, значит. Ну и ладно.
В общем Гилу не было нужды задумываться, где он будет работать. Он уже работал – помощником коронера в морге, куда устроился в шестнадцать лет. Случайно. Просто зашел туда по какому-то научному вопросу, и поразился, что там никто не орал.
В двадцать два Гил Гриссом стал самым молодым в Лос-Анджелесе коронером. А в двадцать пять переехал работать в Лас-Вегас.
Этот город сам по себе был шумным. Кто теперь ответит, почему Гил сменил свою тихую – ну, относительно тихую! – работу в морге Лос-Анджелеса на судьбу вегасского криминалиста: того, кто встречается лицом к лицу не только с жертвами, но и с их родственниками? С потерпевшими, оставшимися в живых? С матерями, потерявшими детей, с мужьями, потерявшими жен – и наоборот? Ведь работа криминалиста – не только исследовать бессловесное место преступления, а еще и разговаривать со вполне живыми людьми, которые, находясь на высоте эмоций, не говорят, а кричат, кричат громко, захлебываясь слезами или гневом, кричат так, что в ушах начинает звенеть, а в висках собирается комок тяжелой боли… Зачем он это сделал, если ему так было тяжело переносить крик?..
Так уж вышло, как говорится. Может, просто хотелось куда-нибудь уехать из Лос-Анджелеса, пока бывший близкий друг праздновал свою помолвку и свадьбу. Там, на свадьбе, наверное, тоже кричали – громко, поздравляя молодых, желая им счастья и побольше детишек.
В Вегасе Гриссом нашел себе маленькую квартирку и продолжал жить один, точнее - в компании своих насекомых. Будучи энтомологом, он с полным правом окружил себя разными насекомыми, которых любил еще и за то, что они не кричат. Колония муравьев, мадагаскарские тараканы, тарантулы… Было так увлекательно общаться с ними, когда выпадали свободные вечера. Но случалось это редко, так как Гил работал в ночную смену.
Безусловно, на него опять периодически кричали – в основном начальство, ибо начальству не нравилось, что Гил Гриссом был опять-таки медлительным, а к тому же «своенравным». Многие вещи он упорно делал по-своему, а не так как хотелось вышестоящим лицам. Но оказалось, что Гриссома, несмотря на его раздумчивость и нерешительность, достаточно сложно переубедить. Он все равно сделает так, как решил. За это на него тоже кричали, но теперь это было не так страшно.
А потом появилась Сара. Старая знакомая, бывшая студентка. Гриссом сам вызвал ее в Вегас провести внутреннее расследование: потому что она запомнилась ему целеустремленной и вдумчивой. Но на поверку оказалось немного не так.
Сара Сайдл как раз быстро принимала решения. Ей практически никогда не хотелось размышлять и анализировать, если ситуация была в общем ясна. Она делала скоропалительные выводы, торопилась сама и торопила других, и к тому же оказалась удивительно несдержанной на эмоции. Чаще на негативные. Сара все больше напоминала Гриссому обиженного ребенка, который дуется на папочку за то, что тот не покупает лишних конфет.
А еще одним из быстро принятых Сарой решений было то, что Гил Гриссом якобы в нее влюблен.
Когда и как Сара решила это – бог знает. Но она активно требовала отклика на свои чувства. И еще – по этому поводу она позволяла себе повышать на Гриссома голос: сначала редко, и вроде как в пылу рабочих эмоций, а потом все чаще. Гриссом уже и не рад был, что пригласил ее работать в Вегас. А Сара все больше пыталась давить на него, в том числе голосом.
Гил опять вспомнил крики матери и отца, и категорически решил не поддаваться этому давлению.
Может, в том числе и это спровоцировало совсем иные его чувства? К человеку, который никогда на него не кричал: даже помыслить не мог об этом! К человеку, который выдержал его собственный крик, когда Гил сорвался на него из-за скорости работы, как это ни смешно было со стороны. К человеку, который стремился общаться с ним, что-то рассказывать, и что важнее – слушать; и при этом всегда улыбался, словно его собственная жизнь была легка и приятна, и ему хотелось поделиться с Гилом этой легкостью и этим счастьем.
Человека звали Грэг Сандерс. Он работал в лаборатории техником ДНК и был, как легко догадаться, мужского пола. Гриссому по большому счету это было неважно, учитывая того близкого… бывшего близкого друга, который был в университете, да и не только его, честно говоря. Но тут…
Тут как-то потеплело в душе, когда в первый раз встретились глазами. Гриссом долгое время не понимал, что с ним происходит: потом после раздумий по вечерам это становилось ему все яснее, но он не мог признаться в случившемся даже себе. Потому что стоит признаться – а потом чувство начнет разрастаться и шириться, потребует выхода, и что делать тогда? Гил не мог себе представить, как придет к Грэгу и скажет: так, мол, и так, Сандерс, я тут это…
Было страшно. Хотя бы оттого, что – а если Грэг тогда тоже начнет на него кричать? «Да вы что, босс? С ума сошли?! У меня есть девушка, и я…» Хотя правду сказать, чем дальше, тем больше Гил сомневался, что у Грэга есть девушка. Скорее уж молодой человек. Или не очень молодой, что тоже весьма вероятно.
И только на втором году их рабочего общения Гриссом начал понимать, что этим «не очень молодым человеком» вполне может являться он сам. Настолько недвусмысленные сигналы подавал ему Грэг в процессе работы, и настолько неприкрытое влечение часто прорывалось в его действиях, словах и взглядах.
Гил начал опасаться, как бы кто не заметил. Начал раздумывать, как бы с парнем поговорить. Но как это бывает часто – на разговоры их вывел случай. Да и не до разговоров им обоим оказалось вначале. Только утром удалось хоть о чем-то поговорить: когда сошел первый накопленный голод, и они могли позволить себе просто валяться рядом в постели, - да и то не переставая трогать друг друга.
Той ночью выяснилось, что Грэг тоже умеет кричать. И еще как. У бедных соседей Гриссома, наверное, заложило уши. Но в общем, неудивительно: Грэг занимался серфингом, и «дыхалка» у него была мощная.
Вот тогда Гил первые сказал Грэгу: «Ты акустическая катастрофа».
- Я просто тебя люблю, - вполголоса произнес Грэг. – И знаешь, когда два года чего-то ждешь, а потом вот так вот сразу… Нельзя не кричать, разорвет!
- Меня же не разорвало, - ответил Гриссом, улыбаясь одними уголками глаз.
- Ты просто слишком серьезный, - кивнул Грэг. И погладил своего начальника по бедру. – Это пройдет, честное слово!..
Самое интересное, что Грэг был прав. Гриссом потом, с ним, тоже научился кричать. Совсем негромко, так, что этот крик был больше похож на выдох, - но хоть как-то научился. И уже после этого рассказал Грэгу, почему это было так трудно. Рассказал про все крики, которые доставались ему с детства. Про то, что на него кричала мать, учительница, девушки в школе. Про близкого друга рассказал, и про его помолвку. В этом месте Грэг усмехнулся и аккуратно толкнул Гила в бок локтем:
- Я надеюсь, ты не думаешь, что я тоже захочу однажды жениться?..
Физиономия у него была такая хитрая, и для Гила на ней настолько все читалось большими буквами, что он не смолчал и ответил:
- Я полагаю, что ты уже давно захотел жениться. Если бы закон нам разрешал…
Тут Грэг захохотал: «Ну, Медведь, ты меня насквозь видишь, это неинтересно»! По этому поводу они сперва позубоскалили над неполиткорректными невадскими законами, а потом опять начали трогать друг друга… и Гриссом, обхватив Грэга со спины, прошептал:
- Покричи, Грэгго… покричи, ушастый, я хочу это слышать…
Гилу тогда было трудно слышать. Только в конце года он решился на операцию. Во многом потому, что не мог уже без этого крика. Без этой «акустической катастрофы».
А сейчас… сейчас случилось то, что заставило Гила Гриссома в седьмом часу утра не возвращаться в лабораторию или домой, а стоять на крыльце дома, куда они приехали на вызов, и размышлять о собственной жизни. И прошлой, одинокой. И настоящей – с Грэгом. И будущей.
Кстати, Грэг правда дремлет в машине или тоже думает?..
Гриссом вздохнул. Опять, опять в его жизнь вмешался крик. Сначала, когда они подъехали к этому дому, – истошный крик соседки:
- Они там поди перестреляли друг друга, да что же это такое, она же беременная была!...
Дальше – крик Брасса: «Ломайте дверь!» А когда дверь высадили, и увидели два трупа – мужа и жены, - вот тогда коронер, в общем-то видавший виды, тоже не сдержал удивленного возгласа:
- Соседи сказали – беременная?! Где ребенок?!
Потом - собственный крик в мобильный:
- Грэг, осмотри первый этаж и двор!..
И уже после всего – тихий, полузадушенный плач новорожденного, которого мать сразу после рождения швырнула в мусорный контейнер под окном. А потом застрелила мужа и застрелилась сама.
- Постнатальный психоз, - хмурился коронер. – Что делается! Я позвоню в детскую службу…
После всех звонков, приезда "скорой" и представителя детской службы, после всех формальностей и прочей свистопляски страшно болела голова. Неудивительно: старая знакомая мигрень. И мысли, мысли... Надо же, все решили, что ребенок мертвый, а он вдруг пошевелился… и закричал.
Этот негромкий крик до сих пор в ушах стоит. Черт подери.
Гриссом вздохнул. Как раз недавно они с Грэгом в очередной раз сидели и сумерничали после смены, и Гил опять рассказывал про своего близкого друга: про его помолвку, про то, как друг кричал про «студенческие забавы» и про то, что пора жить «настоящей мужской жизнью», а именно – жениться и завести детей. Гриссом знал, что в их с Грэгом отношениях он, поднимая эту тему, давит на потенциально больное место, но сколько можно было обходить этот нарыв?.
- Ты не переживай, Медведь, - сказал тогда Грэг. – Значит, в глазах общества мы с тобой ненастоящие мужчины.
- Ну, про то, хочешь ли ты жениться, мы уже выяснили, – улыбнулся Гриссом. – А вот насчет детей…
- Если бы природа нам позволяла, я бы только «за», - буркнул Грэг куда-то в сторону. – Природа и законы штата опять же, мать их!..
- С законами бороться проще, чем с природой, – произнес Гриссом. Едва ли не впервые за всю свою жизнь не подумав о последствиях сказанного.
- Ловлю на слове, – ответил Грэг. И они оба подозрительно быстро перешли на какую-то другую тему.
А теперь…
Гриссом помнит, какое было у Грэга лицо, когда именно он обнаружил новорожденного. И думал – что труп. А потом «труп» пошевелился и закричал: сначала слабо, а потом все громче. И как у Грэга тряслись руки, когда он, вывернувшись из форменного жилета, неумело заворачивал в эту жесткую тряпку ребенка.
С каким сожалением он отдавал этого ребенка представителю детской службы: негритянке средних лет, которая пристально рассматривала его самого, а потом стоящего рядом Гила. Словно делая какие-то выводы.
- Медведь? – неожиданно послышалось за спиной. Гриссом вздрогнул и обернулся: Грэг стоял рядом. И когда только он пришел от машины? Надо же было так глубоко задуматься.
- Ты чего тут торчишь, Гил? – произнес Грэг. Шепотом. То ли оттого, что сам устал от криков, то ли потому, что голос немного сел после дремоты, а то и просто потому, что он давно уже отвык называть на выезде своего босса по имени вслух. Только украдкой и шепотом. Да и то не во всякие моменты.
- Думаю, - ответил Гриссом тоже вполголоса. Ему казалось, что так они с Грэгом, как ни странно, лучше услышат друг друга.
- Поехали в лабу и домой, - прошептал Грэг. – В душ и спать? Или как?
Гил молча пошел к машине, а Грэг за ним. Так же, ни говоря ни слова, они доехали до дома. Перекусили, не замечая, что именно едят. Словно роботы, побрели в спальню. И уже там, сидя на кровати, Грэг спросил:
- Как ты думаешь, Медведь: мы с тобой тогда шутили, или правда в наших законах можно найти дыру?..
- Я подумаю, - они опять говорили шепотом, хотя, кроме них двоих, в доме не было ни единого человека.
Этот человек появится позже. Через несколько недель, когда правдами и неправдами они в самом деле найдут в законах дыру. Не без помощи заинтересованных лиц, конечно.
А когда пройдет еще пара месяцев, Гриссом однажды утром проснется и скажет:
- Нет, ушастый, все-таки я был неправ. Я думал, что ты – акустическая катастрофа, а оказывается, нет…
- Мама говорит, что я в детстве орал еще громче, – ответит Грэг с понимающей усмешкой. - Так что нам еще повезло!..
И они оба поймают себя на том, что почему-то опять говорят шепотом. Может быть, сейчас им тоже так лучше слышно друг друга.

@темы: CSI: Гил Гриссом, Грэг Сандерс (таб.30), #fandom: CSI, .IV.5 Звуки