19/100

[Горбач]

Название: Тень смерти
Фандом: One piece
Герои: Хоукинс, Кид, Киллер, ОМП
Тема: I-5, рана
Объём: 2445 слов
Тип: джен, слеш
Рейтинг: PG
Саммари: О детстве Хоукинса и, неизменно с ним, - о судьбе. [2]
Авторские примечания: Я увидела куколку из ивовых прутьев, и всё как-то само нарисовалось… И нет, это не о любви, как обычно. Это что-то другое.
Placebo – my sweet prince; one of a kind
MM – if I was your vampire
Эпиграф из «Убить некроманта» Макса Далина

«Единственный настоящий король вампиров – судьба. Они слушаются только её и только по её указаниям, скрытым от смертных, выбирают жертву.»
(с)

Прочитать

Базиля Хоукинса зовут фокусником. Он не обижается на это прозвище, но иногда искренне и откровенно злится. Потому что никакой он не фокусник – никогда фокусов не показывал и ничего о них не знает. Всё то, что люди принимают за фокусы, - нефильтрованное волшебство, магия в самом чистом её виде. Учась по обрядам древних, иногда уже умерших народов, пробуя на вкус самые изысканные, самые страшные, самые сильные ритуалы, он создал свой особенный раздел магии и овладел им в совершенстве. Базиль Хоукинс никакой не волшебник, а скорее существо близкое к банши. Вестник и вершитель смерти. Он чуток до неё, как дитя чутко до своей матери – знает её лучше себя самого и узнает из миллиона, миллиарда подделок.
Базиль начинал с белой магии, магии жизни, так что, и о ней знает много. Знает в теории, но не на практике. Сколько ни использовал он природных материалов, свежей силы рождения, длинных ниточек жизни, ничто не покорялось ему. Но стоило дотронуться своим естеством до смерти, она ответила с пылкостью изголодавшейся по ласкам возлюбленной.
Хоукинс в детстве, когда учился читать по картам, но ещё не нашёл свою колоду, только-только осваивал азы волшебства. Чужого. Живого.
Он ходил по лесам в поисках юных трав, наблюдал за людьми на заре их жизни и тянул из них энергию, как магнит притягивает железо: трепетно, сильно, непреклонно. Тоннами. И люди временами умирали.
Каждая новая смерть приносила чувство, отдалённо напоминающее удовольствие, - пресыщение. Базиль ходил всю неделю налегке, мягкими шагами, будто плавая по воздуху. Внутри у него разливалось ощущение тёплой удовлетворённости, и он ни разу не пытался с ним бороться – принял сразу и попытался понять. И много времени ему не потребовалось.
Когда кончики пальцев впервые закололо, Базиль обеспокоился. Он перебирал ими все старые колоды карт, которые у него были, изучал ими поверхность травы, ловил на них морскую пену – ничто не помогало избавиться от этого чувства, будто чего-то не хватает. Он гладил дворовых животных, и тогда впервые понял. Ведя вдоль жёсткой всклоченной шерсти одной из кошек, нащупывая глубокую гноящуюся рану, заглядывая кошке в глаза, он чувствовал: недолго осталось. В него вливалась сила. А глаза кошки тускнели. От неё уходила боль, и вместе с ней – жизнь. У Хоукинса не было чувства, будто это он её убил, как не было никогда раньше, потому что он знал наверняка: это был её рок, умереть. Он лишь облегчил этот путь. Он не забрал у неё её жизненную силу, он поделился с ней своей силой – смерти.
Первая смерть – первый знак. Базиль никогда не игнорировал знаки.
И с тех самых пор, как он понял, что эта ужасающая обычно сила – его, он стал развиваться стократ быстрее, сильнее и опаснее. Ходил на кладбища, украл у старого монаха-отступника его карты, спрятанные от чужих глаз, но столь явные для Базиля, будто положены специально для него. Хоукинс только увидел старика и тут же взглянул ему на грудь. Там, конечно, висел крест, и свидетели были поражены – какой благочестивый мальчик! А Базиль смотрел сквозь кресты, святые слова, ткань и сущность, во внутренний карман – он видел только их, древних, но не потерявших ни грамма своего изыска, толстых, украшенных кельтскими символами и красивейшими узорами. Точнее и символичнее, чем таро, об обычных картах и речи не идёт, они были воплощённым великолепием. И они шептали маленькому ещё Базилю, что хотят к нему, мечтают ощутить его мягкую руку и твёрдую волю. Они были предназначены для него чем-то свыше. И тогда Хоукинс впервые изрёк локаничное «судьба». Окружающие, конечно, снова подумали на какие-то там религиозные бредни, но монах только нахмурился – он чуял неладное, далёкое, страшное.
Хоукинс пришёл к нему ночью, за полночь, когда старик уже собирался отчаливать на одном из торговых судов. Они оба стояли в порту, поодаль от людей. Монах был всё же святым человеком, стало быть, на стороне света, и потому очень скептически относился к мальчику. Белокурый, с проницательными глазами цвета янтаря и кожей цвета сливочной пены, весь такой светлый, он не внушал ему доверия. Он внушал страх. Завидев его, монах кинул только:
- Чего тебе? - а Базиль так же холодно кинул в ответ:
- Карты.
Старика затрясло. Он не говорил о них никому даже под угрозой смерти, они были реликвией, из-за которой он отрёкся от церкви. Они были столь же опасны, сколь прекрасны, и ему совсем не хотелось ими делиться с кем бы то ни было. Но Базиль почувствовал их самым нутром, а значит, был к ним близок. Он говорил размеренно, мягко, тянуче, уверенно до крайности:
- Мне не хотелось бы угрожать, но я могу и убить. Это моя маленькая способность – забирать жизни. Вы же никому не скажите? А я никому не скажу, что взял эту колоду у вас…
Старик не боялся за собственную жизнь ещё никогда до этого момента, все эти лезвия у горла и пистолет у виска не внушали уверенности, но глаза мальчика напротив, они были очень убедительны. Они манили самой смертью, и она казалась невероятно привлекательной почему-то.
- Это не будет больно, - честно признался Хоукинс. – Это будет долго, но легко. Будто бы вы крепко засыпаете. И если для вас это будет избавлением, я с удовольствием окажу вам услугу, но вы в ответ, пожалуйста…
Хоукинс редко говорил это слово, он почти никогда ни о чём не просил, всего добивался сам, но тут особенная ситуация. Эти карты – дар, они должны быть отданы как дар, а не просто отобраны. Они, такие величавые, только играют с теми, кто их похищает, они будут служить лишь тому, кого посчитают достойным. И Базиль, несомненно, достоин. Он чувствует это. Они чувствуют это. Монах чувствует это. Он говорит: «Я не желаю смерти». Базиль только кивает.
- Отрекитесь от права владения ими, - диктует Хоукинс. Он сам не знает, почему надо сделать именно так, но уверен в этом. – Передайте их мне, как наследственный дар. Будто бы вы мой наставник. - Монах едва сдерживается от того, чтобы перекрестится, достаёт из внутреннего кармана колоду, его пальцы трясутся.
- Они твои, – говорит монах, перекладывая увесистую колоду в руки юного мага. Карты ещё не помещаются в ладонь, выглядывают из-под пальцев мальчика, но уже смотрятся гармонично и к месту. Такого никогда не было с монахом.
- Благодарю, - Базиль склоняет голову, подтверждая свои слова. Тоже редкие слова из его уст. – Я всё ещё могу оказать вам услугу… Пожалуй, примите во внимание, что над вами нависла тень смерти.
- Хочешь убить меня теперь? – взрывается старик гневом, но Хоукинс лишь пожимает хрупкими плечами.
- Мне это не нужно. Смерть сама заберёт своё. У вас.
Базиль, ещё мальчиком, внушает ужас, получает огромную силу. Он чувствует её в своих руках. Он чувствует не просто карты, не просто элемент древности, он перенимает себе опыт ныне державших их в руках. Он насыщается магией совершенно новой и уже готов творить своё волшебство. С этого момента всё для него становится очевидно. Все загадки разгадываются, все абстракции приобретают очертания, все слова становятся на своё место. С этого момента Хоукинс листает магические книги не как пособия, а как справочники, бродит по лесам в поисках не свежих трав, а старых шишек, сидит на кладбищах и раскладывает новую колоду, гадая и предсказывая будущее своей семьи, целой своей деревни, всего острова. Он видит корабли с тёмными парусами и нити, что связывают его самого с ними. Он решает, что станет пиратом и уплывёт с острова раньше, чем тот будет разрушен.
Пираты принимают мальчика сначала за игрушку для развлечений, а после смерти нескольких из своих его силами – за идола, кумира, божество. Хоукинс не напрягается. Не смотрит на новых людей, он чувствует душу каждого из них, видит их жизненный путь от начала и до конца – прямой, мягкий, извилистый, длинный, короткий… Он убивает тех, у кого дата смерти близка, но никому не распространяется. Никто не должен знать, что он милосерден. Все должны мнить, будто он беспощадное чудище, монстр. Чтобы его не ровняли с мелкими шарлатанами и ведьмами. Он на порядок выше и на порядок опаснее.

Хоукинс рассекает моря многие годы. Изучает острова и людей, совершенствует своё колдовство и никому без нужды не показывает магии, не раскрывает тайн смерти. Тем не менее, слава бежит впереди него. Базиль неспешными шажками движется где-то позади, наблюдая за вышеупомянутой с ленивым интересом – он верит, что спешка ни к чему. И однажды его ожидание оправдывает себя. Он находит человека, который ему нравится. Нравится с ходу, с первого же взгляда, с первого соприкосновения сущностей.

… У Юстасса Кида весь жизненный путь в изломах, ранах, ссадинах, нескончаемой боли и твёрдой воле. Самая сильная воля из тех, что видел Базиль. Самый жгучий дух. Он ярко-красный и течёт, подобно венам, со времён детства до самого нынешнего времени, вдоль белой кривой жизни. Кид, конечно, не знает, как всё это выглядит, но точно чувствует. Он чуткий до таких вещей, о которых даже не подозревает. Хоукинс понимает, что Кид ему не угроза, не соперник и никогда им не будет, даже если поймёт всё в его собственном колдовстве. Хоукинс всё понимает, но всё равно относится к Юстассу враждебно, с болезненной тягой, с прикрытой агрессией симпатией. Он знает, что и это Кид чувствует. Чувствует очень хорошо.
Как только Кид посмотрел на Базиля впервые, посмотрел внимательно, а не тогда, когда они только решились заключать альянс… Когда Кид и Базиль остались наедине, и Юстасс посмотрел Хоукинсу в глаза с дикой, животной страстью, с проницательностью старого стратега и умелого мастера, он заметил всё. И опасность, исходящую от Хоукинса, и его тягу к смерти, и его интерес к Киду, и его к Киду же антипатию. Юстасс увидел всё и улыбнулся широко и задорно. В нём самом это зажигало что-то такое, что Хоукинсу было обычно чуждо, - всё та же животная страсть, совершенно другой интерес, нежели у Базиля, совершенно другая тяга. Кид был подобием суккуба и бесконечно что-то вожделел. Всё, чего он хотел, его заводило. И ему никогда недостаточно было просто пожелать – ему необходимо было насладиться мыслью, фантазией о том, как он это получит, а после попытаться добиться. И пытаться с немыслимым, неиссякаемым упорством. Всякое желаемое возбуждало Кида чисто физически, разжигало его тело, как если бы его желание всегда было телом кого-то ещё, кого-нибудь сногсшибательно сексуального. Это тоже казалось Хоукинсу интересным.
Кид вообще был очень интересным объектом наблюдения. Интересным и желанным. Хоукинс наврал бы себе, что одним только духом Кид и затащил его в постель, но это было бы самое наглое враньё в жизни Базиля. При учёте особенно того, что Базиль почти никогда не врал (правда виделась ему более выигрышной).
Не смотря на обилие ранений, Кид нёсся, иначе не скажешь, по своей заведомо короткой жизни с завидным упорством, ярким азартом, сильнейшим желанием жить и побеждать. Оно всегда выводило его в переломные моменты, и каждый раз прямая отклонялась от смерти в сторону жизни, до новой точки столкновения, и снова, и снова, бесчисленное множество раз до нынешнего. Сейчас линия колеблется, и у неё тускло светятся два возможных развития. Хоукинс видит их очень чётко и не хочет признаваться себе, но переживает. Он сам будто стоит на развилке дорог и ещё не знает, какой пойти. Киллер под боком Кида держит рану по краям, чтобы потеряно было не слишком много крови, чтобы Кид, как всегда, выкарабкался и отделался только новым глубоким ранением, благородным шрамом. Он зыркает на Хоукинса злобно и спрашивает, совсем не ровной обычной интонацией, а гневной – он в панике:
- Что там? Ты же знаешь, если люди должны умереть! Есть на нём эта «тень смерти»?!
- Я не знаю, - врёт Хоукинс.
«Я не решил,» - проговаривает он про себя.
- Всё ты знаешь, - рявкает Киллер и закусывает губы. Его маску в битве раскололо и откинуло куда-то. Он светит своим лицом, в шрамах, конечно, с небесно-голубыми глазами, полными гнева и беззвучного отчаяния, паники, страха, что друг уже не выберется из полуобморока, не вскрикнет от боли или задора, не выпьет с ним вместе и никогда больше не нарушит его указа. Ничего больше не сделает.
Хоукинс сидит рядом, опустившись на колени, ведёт кончиками пальцев по жёсткой коже Кида, по разлившейся по ней крови, смотрит заворожено и никак не может определиться. Это самый трудный выбор в его жизни. Он ещё никогда не спасал людей от смерти, не уводил их дорожки в другую сторону, не помогал с теми силами, над которыми обычные люди не властны. Ему не будет плохо, если Кид умрёт, ему будет хорошо. Ему, возможно, будет хорошо, как никогда: Хоукинсу передастся весь дух его, вся сила, вся энергия, все стремления, всё возбуждение. Каждое воспоминание, что будоражило Юстасса Кида, каждое его стремление, каждое ощущение удовольствия, от получения желаемого или простого оргазма. Всё, чем Кид дорожил и от чего хотел избавиться. На какие-то мгновения Базиль и сам сможет себя им ощутить, Кидом, и в этом постэффекте он, может, проходит месяцы, потому что Кид не просто там какой-то мужчина, он человек, что смог пленить Хоукинса ещё при жизни, своей жизненной энергией, а не привкусом смерти на судьбе. Хоукинс просто представляет эти ощущения, и его пальцы дрожат. Киллер замечает это и бросает очередной гневный взгляд в лицо Базиля.
- Видишь? – говорит он. – Ты видишь, мать твою!
- Вижу, - признаётся Хоукинс. – Его смерть была бы просто восхитительна…
Киллер уже хочет заорать на Хоукинса всеми известными ему матами, но вовремя понимает оговорку. «Была бы» - лёгкая невесомая надежда отвратить неотвратимое, но Киллеру достаточно, чтобы заткнуться и поверить. Он смотрит на лицо Кида, сжимает его рёбра, почти оголённые. Базиль думает, что живым Кид принесёт ему удовольствий, ещё принесёт, а мёртвого он всё равно его получит. Придумает какое-нибудь заклинание, какой-нибудь свой обряд, проклятие, что угодно. Он приманит его душу к себе и заключит в свою память, в своё тело, в свои ощущения. Юстасс Кид будет принадлежать ему в любом случае, но не сейчас…
Хоукинс рисует пентограму на груди Кида, его же кровью, шепчет самому себе заклинания какие-то, концентрируется на линии жизни Юстасса. Он чувствует его, Кида, мысленно сжимает его в своих объятиях и видит улыбку смерти. Поучительная насмешка неподвластной никому, но великодушной женщины. Хоукинс прекрасно её понимает. Её тоже принимают за монстра, тоже говорят всякое, а она очень честна, ответственна в своём деле и благосклонна к людям. Она прощает Базилю его маленькую прихоть – всего одна спасённая жизнь ничего не весит в сравнении с теми сотнями и тысячами, что Хоукинс уже к ней привёл. Она тоже знает, что ещё отведает Кида на вкус. Она отведает всех.
Кид не открывает, конечно, глаз, не приходит в себя, не перестаёт истекать кровью. Но его дыхание выравнивается, кожа возвращает мягкий цвет топлёных сливок, своё тепло. Киллер робко ослабляет хватку, ставит руки удобнее, улыбается, очень искренне, забыв обо всём и всех, кроме Кида и его спасённой, он уверен в этом, жизни. Базиль просто поднимается на ноги и уходит к себе. Ему не нужно проверять или чинить своих солдат, не нужно спрашивать о потерях, он знает всё наперёд. Он получит после жаркую благодарность от Кида и дюжину злобных взглядов от Киллера, за то, что долго сомневался. Но Киллеру просто невдомёк, он не может вот так понять, что не всем Кид дорог, как ему самому. Не все, без раздумий и оценки выгоды для себя, бросятся Юстасса спасать. В этот раз всё обошлось, но это единичный случай, только этот раз. Киллер прекрасно понимает. Хоукинс – и того лучше. Кид когда придёт в себя, осознает это ещё лучше их обоих.

@темы: .I.5 Хёрт/комфорт, .II.5 Шпионский детектив, #fandom: One piece, One piece: Сверхновые (табл.100)