Душа и сердце за матчасть! || Семь планет и четыре стихии.
Название: Наследие
Фандом:D.Gray-man
Герои: Мадарао, Токуса, ОМП (безымянный Ворон), остальные упоминаются.
Тема: Перемены
Объём: 2940 слов (без эпиграфа)
Тип: джен
Рейтинг: PG
Размещение: запрещено.
Саммари: Про юные года в Ватикане, учителей и покровителей.
Авторские примечания: ООС, возможно.
читать дальше
- Корпус ровнее и переноси центр тяжести вправо! Быстрее! В бою чтобы сосредоточиться у тебя будет только доля секунды, противник ждать тебя не станет!
Шаг - чуть в сторону, назад - еще один, и мгновенный, резкий выпад вперед. Помнить о том, что задействовать надо лишь кисть левой руки, а дальше - только сконцентрироваться на ударе. Переместить в одну единственную часть заклинания все свои силы, душу, разум, волю – всего одна ошибка и ничего не сработает. Двигаться легко, будто бы танцуя, быстро переступая по земле, и, вычислив наиболее подходящий момент, нанести удар. С разворота, увеличивая его силу. Главное – вовремя отпустить, выпустить из ладони перо.
Потому, что если еще раз придти на занятия с руками, забинтованными до локтя, то излишнее внимание воспитателей привлечешь с гарантом.
Водворившись в зените, солнце нещадно жжет своими лучами все живое. Волосы мокрые от пота, а лицо – серое от грязи, пыли, тучей поднятой в маленьком дворике. В горле пересохло и тяжело дышать.
Старик-привратник щурится, поднимая голову от своих четок, и улыбается – старчески доброй улыбкой с печальным пониманием в глазах. Маленькие морщины у губ залегают тонкими складками на его загорелом, обветренном лице, а широкая ладонь треплет непослушные волосы юного воспитанника.
- Неплохо, неплохо. Делаешь успехи, молодец. Основы усвоил правильно, но вот техника твоя все еще хромает.
Дернуться, ускользая от теплой, ласковой ладони. Не привык он к подобному, почти забыл, что от взрослых можно ожидать не только ругань да побои за украденный кусок уже покрывшегося плесенью хлеба.
Осторожность не значит подозрительность, даже если в глубине души до слез хочется вновь научиться верить и доверять. Не подозревать в каждом поступке двойное дно, а каждое слово – во лжи.
- Не смотри так сердито. Я бы и не подумал, что на старости лет еще буду учить кого-то. Куда только ваши наставники-то смотрят...
Солнце, медь кованой решетки, устремляющейся ввысь, крест старой церкви и нагретый полуденным жаром камень стершихся ступеней. Вкус теплого, свежего хлеба и холодной воды во рту. Старик улыбается и бросает крошки мгновенно слетевшимся птицам, но колокол, лениво прозвучавший в сонном воздухе полудня, заставляет их вновь подняться на крыло.
- Слышишь? – старый привратник поднимает голову к небу, слепо щурясь от солнечного света. - Сейчас этот колокол – всего лишь сигнал сбора. Но однажды он прозвонит, и вы навсегда покинете эти стены. Ты, твои друзья…
- Моя семья.
- То, как ты называешь эту привязанность, значения не имеет. Ведь как ни назови – это не изменит причины, по которой ты приходишь сюда, не так ли?
- Да, так. Вы правы.
- Ты странный ребенок.
Старик вновь принимается за свои четки – перебирать их уже сродни привычке. Он часто так делает, когда рассуждает или рассказывает о чем-то. Его полезно послушать – может быть, пригодиться на будущее.
- Не многие сюда приходят. И даже они просят научить, как выжить самому или защитить кого-то другого. Но еще никто не понял сам, что невозможно спасти чью-то жизнь, оставшись при этом с чистыми руками.
- Вы учили кого-то еще?
- Нет, - по морщинистому лицу скользит легкая улыбка. – Я с ними даже не разговаривал - бесполезная трата времени и только. Ты первый, можешь годиться.
- Не думаю, что ваше великодушие – повод для моей гордости. Подачкой и жалостью гордится разве что глупец.
- А ты поймешь тогда, что это - не великодушие, не подачка и не жалость. Если быть откровенным, то мне недолго осталось жить на этом свете и я не хочу уносить с собой в могилу то, что еще может пригодиться. В старости, знаешь ли, иногда хочется немного послужить людям.
Четки в сморщенной, старческой руке вновь легонько щелкают, красные бусины перекатываются между пальцами и поблескивают на солнце лакированным боком.
Старик все время улыбается - по-доброму мягко, ласково, спокойно и даже самые страшные вещи говорит с этой неизменно кроткой улыбкой на лице. Кажется иногда, что он немного безумен.
Ему не так много лет, как может показаться – это улыбчивое лицо состарили не года. Даже в самую страшную жару этот человек всегда носит черное облачение, а на мессу проходит лишь в праздник Тела Христова. И на его лбу утонул в морщинах священный знак, отмечающий способных использовать техники Ворона.
Воспитатели за его спиной тихонько шепчутся, что он в свое время сыграл в Ватикане немало важных ролей и даже самые заносчивые штабные относятся к молчаливому стражу с немым почтением. А среди старших воспитанников ходят слухи самой разной величины и порою совершенно фантастического содержания. Даже такие как то, что этот человек был личным телохранителем прошлого генерала. И пережил каким-то чудом своего патрона, убитого во время покушения несколько лет назад.
Верить или нет, есть ли в этом хоть доля истины?
«Безгранично доверяй только своему чутью - наитию, сердцу и разуму» - тихо смеется старый наставник, имени которого Мадарао даже не знает. Ни имени, ни прошлого, а только то, что обычный молчаливый привратник, тихо дремлющий на своем посту, владеет тайнами жизни и смерти. Знает, как защитить жизнь и знает как ее отнять.
Некоторые взрослые, не без тени легкой зависти, говорят о нем, что в свое время он оказался близким к самой верхушке организации только потому, что мог создать заклинание любой сложности только одной рукой. Неважно, левой или правой – он одинаково хорошо владел обеими.
Но сейчас уже нет никакой возможности проверить эту легенду: с правым рукавом черных, траурных одежд старика играет ветер, свободно развевая их.
Мадарао не решается спросить, в каком бою он потерял руку - все равно же не скажет. И любопытство, конечно же, не порок, но только не в этом случае: прошлое старика - не его дело. Обрывки его истории он узнает случайно - так же, как и повстречал этого странного человека, столкнувшись с ним во внутреннем дворе. Так же, как и в "ученики" к нему попал - волей случая.
Не просился, ни в коем случае - гордость не вытравила даже прежняя жизнь на улицах.
И это все еще так, хотя многие, возможно, в отношении него так и не считают.
Ритуальная игла с печатью летит ему в спину. Молниеносно развернуться и чуть отклонившись в сторону перехватить ее в нескольких сантиметрах от подставленной под удар груди – эффектный и показушный трюк для тех, кто хочет привлечь внимание девчонок. В бою бесполезно совершенно – ту же пулю так не перехватишь, и само по себе это только тренировка, проверка на чутье и скорость реакции, разве что.
- Тебе никто так и не удосужился сказать, что нападать из-за угла недостойно воина божьего?
- Недостойно? Серьезно? Да ты шутишь. Иначе бы нас не учили сыпать ближнему своему волшебный порошок в утренний кофе. Эй, эй! Подожди! Ты только не сердись, Рао, не надо… Но как же еще тебя заставить показать чему тебя этот сбрендивший старый хрыч учит?
- Для начала – придержать язык и научиться подбирать выражения.
На самом деле он не сердится. Ни на кого из своих и никогда. В случае Токусы – даже хватая за грудки, за тонкую ткань и заставляя смотреть себе в глаза, или же впечатывая до сбитых костяшек в нахальную физиономию собственный кулак. Впрочем, последнее случилось всего однажды и Мадарао очень не любит об этом вспоминать.
Токуса смеется и протягивает ладонь за своей ритуальной иглой. Стукнуть его – даже в шутку, за очередную дурную и совершенно не смешную выходку почему-то все-таки хочется неимоверно, но Мадарао только хмыкает, возвращая талисман.
Лицо напарника и друга и без того украшает здоровенный синяк на скуле. И приглядевшись, Мадарао хмурится – случилось что-то нехорошее. Токуса ведь точно кот, бродячий, драный помоечный кот, который имеет девять жизней и часто умудряется выходить сухим из той воды, где любого другого давно бы утопили. Иными словами: такими украшениями его награждали только во время их жизни на улице, да и то – в сотни раз реже, нежели чем других беспризорников, попрошаек и юных карманников.
На вопросы «что случилось?» и «с кем ты дрался?» он сначала отмахивается, а потом просто упрямо молчит. Так, что ничего не вытянешь – ни спокойными расспросами, ни холодными приказами, ни даже грязной руганью.
Есть только один проверенный способ – без всяких слов и неуместно откровенных просьб. Мягкое прикосновение, заставляющее поднять голову, взгляд глаза в глаза. Долгий взгляд и выжидающее молчание.
Это не совсем честно, но Мадарао беззастенчиво этим пользуется. Токуса сам когда-то давно посмеивался, что старший хорошо умеет приручать птиц и животных, и видимо совсем забыл, а может – просто не подумал о том, что и бродячего кота приручить в итоге не так уж сложно.
В итоге он все же не выдерживает – фыркает и отводит руку от своего лица. Но только отпускать сам не спешит – держит в пальцах ладонь и криво усмехается:
– А за защиту чести и доброго имени пусть и не дамы вовсе, мне полагается поцелуй?
– Может быть и полагается. Рассказывай.
– Ладно. Их двое было, из старшего отряда. И не смотри так, я все равно их уделал!
– Охотно верю. Но почему все-таки?
К концу длинной, подробной и местами – щедро сдобренной уличной руганью исповеди, выслушав бесчисленное количество слов, означающих по смыслу своему одно и то же, Мадарао все же его целует. В лоб, чисто и целомудренно, будто бы пытаясь стереть память. Потому что никакая просьба не реагировать на сплетни и грязные слухи здесь не поможет все равно.
- Зачем ты все-таки к этому старому черту ходишь? Рао, черт возьми, еще немного и я сам этим ублюдкам поверю! Никакое место в штабе такого не стоит! И мы не стоим, если на то пошло! Что он от тебя взял за обучение?
- Совсем не то, что думают и не стесняются произносить твои новые знакомые. Говоришь, одному из них ты даже зуб выбил?
- Ага. Клык, слева. Пускай походит красивым. Но все-таки брось ты это, а? Этот старый хрыч – опасный человек, не связывайся… Если он тебя во что-нибудь и не впутает, так эти, сверху… Это сейчас ничего, а со временем изменится – только случись чего.
- Насчет последнего ты прав.
- Да что с тобой разговаривать-то, все равно все по-своему сделаешь!
- Когда придет время.
Когда оно придет – это самое время, он на тот момент абсолютно не имеет понятия. Но однажды, когда его наставник на долгое время покидает свой пост, Мадарао просто понимает, что ему уже никогда не будет суждено узнать, каким было последнее задание учителя.
Он только помнит в мельчайших деталях то весеннее утро, когда в старый дормиторий, с давних пор использовавшийся как больничное крыло, принесли носилки, с которых бессильно свешивалась окровавленная ладонь.
Он не изменился тогда в лице, не заплакал, не рванулся вперед - просто стоял и смотрел, не отводя взгляда, как капала кровь на каменные плиты. За его спиной шептались взрослые и надрывно рыдал ребенок помладше, зачем-то забредший с утра в больничное крыло и до смерти перепуганный шумом, суетой, рассерженными воспитателями и видом крови.
Когда раненного хотели переложить с носилок на постель, а он отказался от этого, слабо, но уверенно остановив чужие руки - только тогда Мадарао подошел к нему. Опустился на колени на каменный пол, наклонился к учителю, ожидая напоследок услышать что-то важное.
Никто об этом не говорил, он сам понял - для старика все кончено. Смерть. Через несколько минут все закончится.
- Ты все еще хочешь защитить их? - наставник улыбнулся, когда ладони ученика сомкнулись поверх его истерзанной руки, и выдохнул, пачкая подбородок кровавой пеной, собравшейся в уголке бледных губ. - Наклонись-ка поближе, раскрою тебе последний секрет...
Мадарао только крепче сжал широкую, морщинистую ладонь, когда по телу старика прошла последняя судорога. Не заплакал, не закричал, не выглядел опустошенным и растерянным. Все-таки он уже давно, задолго до этого видел смерть так близко. Пусть и не так много раз, но вполне достаточно, чтобы понимать – забыть увиденное как страшный сон не получится никогда.
За его спиной замолкли разговоры, когда он осторожно прижал пальцами веки, закрыл умершему глаза и поднялся на ноги. Взрослые - Вороны, воспитатели и зачем-то присланные сюда штабные, отшатнулись от ребенка, подростка, нечаянно перемазавшегося в чужой крови и не обращавшего на это никакого внимания. Рао равнодушно посмотрел на свои испачканные пальцы и побрел к выходу из дормитория. Не оглядываясь назад.
От него ждали слез и истерик? Не получат. Страха, испуга, отчаяния? Не получат тем более.
"Следи за тем, чтобы разум всегда был в согласии с твоим сердцем. Никогда не показывай, насколько тяжело или легко тебе что-то далось".
Слова старого наставника стоили дорого, их в свое время было полезно послушать.
Ночью шел сильный дождь, камни внутреннего двора и широкой террасы влажно блестели в первых утренних лучах. На востоке медленно поднимался в небо огромный диск алого солнца. Ветра не было, утро зарождалось в сонной, ленивой тишине.
Неизменно, как еще десятки, сотни таких же дней. Восход - то золотой и сияющий, то вот такой вот - ярко-алый, точно кровь, но солнце всегда поднимается в небо. День за днем. Каждый прожитый день его жизни.
Наставник, загадочный старик, чье мертвое тело, земная оболочка остывает сейчас в дормитории, никогда не читал морали и не донимал богословскими диспутами. Он учил приемам и тонкостям уже известных техник, позволяющих повысить эффективность их использования. Он учил совершенствовать самоконтроль, развивать внимание и скорость реакции. Обрывками историй из своей жизни – на примере, учил как выпутываться из интриг, которые плелись в организации с завидным постоянством, как тонко обходить параграфы устава, использовать его правила и формулировки в свою же пользу. Он раскрыл подноготную, теневую сторону, о которой никогда не будут говорить воспитатели.
Дал бесценные знания и выполнил обещанное - научил, как выживать здесь, в более сложном мире, чем мир улиц, с его жестокими, но достаточно простыми законами.
Он никогда не втолковывал ученику идеи-теории о зле и добре, самопожертвовании и ценности человеческой жизни, и тем более - о Боге. Но на в шутку заданный вопрос - сколько же жизнь человека в самом деле стоит, дал неопределенный ответ: "Все и ничего". И привел Мадарао сюда, заставив однажды увидеть здесь восход солнца, очередное рождение небесного светила.
Они стояли здесь же, опираясь ладонями о камень белой балюстрады, и смотрели как - так же, как и сейчас, по небу разливалась огненная, алая заря. И это зрелище было самым лучшим ответом, самым простым ключом к пониманию загадочных слов наставника.
"Есть силы куда могущественней, чем мы только можем себе представить. Кто-то видит в них божественное происхождение, кто-то - законы природы. Назови как угодно, это не изменит смысла: перед ними человек и его крохотная жизнь не стоит ничего".
Взмах руки, ладонь, указавшая в направлении горизонта.
"Посмотри. Солнце всходило сотни лет до того, как ты родился и будет и дальше всходить после твоей смерти. Что для него человеческая жизнь? Краткий промежуток времени. А что для тебя его восход?"
То утро тоже было прохладным, сырым. И так же дрожали блики на водной глади маленьких луж среди каменных плит, так же по телу проходил легкий озноб. От утренней прохлады и странного ощущения в груди. Крупной дрожи, волнения, трепета - будто бы рядом свершалось какое-то священное таинство.
За время, прожитое на улицах, Мадарао почти отвык видеть красоту живого мира. Каждое утро означало начало нелегких будней юного уличного вора, которому к тому же надо возиться с малышней - защищать, кормить, успокаивать, поддерживать, беречь. Каждый вечер со своими закатами заставлял искать безопасное место для ночлега, а иногда и знаменовал приход страшной, беспокойной ночи. Начало дня, его конец - только и всего.
"Ради начала этого дня ты выживаешь сам. И те дети, которых ты зовешь своей семьей - ты хочешь, чтобы они тоже увидели новый восход? Каждый раз, так долго, как это возможно".
Было бы трудно не согласиться.
"И жизнь, не стоящая ничего, одновременно приобретает огромную ценность. Ты хочешь просто жить, и хочешь, чтобы они жили. И видели солнце".
Он тогда ничего не ответил, только согласно кивнул - да. Все просто.
"В этом и весь смысл, mio caro. Жизнь одного человека пред целым миром не значит ничего. Но каждая в этом мире - бесценна. Твой вопрос - это задача без решения".
"Так значит, в таком случае человек не в праве ее отнимать? Чью бы то ни было?"
"Никто не в праве, однако некоторые в силе. И если хочешь выжить, мальчик мой, постарайся стать одним из них. Мир меняется по своим законам, а тебе, чтобы выживать в нем, придется меняться постоянно. Им – твоим друзьям, пока есть ты еще можно побыть детьми. Тебе - уже нет".
Огненный диск солнца поднимался все выше и выше, и казалось уже, что небо полыхало одновременно огнем и кровью. Внимательно наблюдая за развертывавшемся на небесах живописным полотном, Рао облокотился на холодный и мокрый белый камень балюстрады, и чуть улыбнулся.
Это было не страшно, не тяжело, не больно и даже не странно. После долгого перерыва, размеренных, ничем не омраченных дней, месяцев и недель он вновь столкнулся со смертью, но уже смотрел на нее без внутреннего содрогания.
Загадочный старик-учитель не пожелал бы, чтобы его оплакивали. Этот человек умер так же, как и жил - спокойно, с каким-то глубоким внутренним достоинством. Рао не знал о нем слишком многого, но понял, что уходя как проигравший, старик умел и мог признать поражение.
А также понял, смутно почувствовал и то, чего не знал и не мог узнать - лишь догадался.
То, что учитель проиграл только битву, но не свою невидимую, непонятную войну. Последний ход он оставил за собой и, видимо, все-таки унес с собою на тот свет что-то очень важное и необходимое другим – живым.
То, что нужно было от него штабным, крутившимся в дормитории, но в итоге оставшихся ни с чем. Какая-то информация, оставшаяся от прошлого генерала, какой-то документ, может быть. Рао не знал, что именно, но уже будто бы наяву видел своими глазами и знакомую каморку опечатанной, и незнакомые лица со знаками отличия на форменных кителях.
Видел, знал, и потому - не хотел торопиться.
Предчувствие это было или нет, но он знал, что подняться на эту террасу еще раз – в одиночестве или с кем-то, ему уже не суждено. Поначалу он не захочет приходить сюда сам – пока воспоминания о старике будут слишком свежи. А потом у него не будет возможности.
Но только сейчас ему было некуда спешить. И потому, вымыв ладони в луже, образовавшейся в выщербленной ямке на перилах балюстрады, он продолжал наблюдать неторопливый, ленивый восход сонного солнца.
Начало дня, ознаменовавшего время немалых и необратимых перемен.
- Который из?
Рука воспитателя указала в сторону мальчишки, наблюдавшего с небольшого расстояния за шумно возившимися детьми. Улыбающиеся губы и серьезные глаза, тонкая складка меж бровей.
- Имя?
- Мадарао.
Глава Ворона несколько минут внимательно рассматривал мальчишку.
- Он действительно у него учился?
- Да.
- Как долго?
- Несколько месяцев. До него он не брал учеников.
- Первый и последний, значит, - усмехнулся генерал.
- Да.
- Держите его на примете.
"Не ищи себе покровителей, Рао. Они будут требовать от тебя сначала верности, потом постоянства. А затем - слепого подчинения. Заберут все, ради чего ты жил, чтобы самим стать этой целью. Уничтожат твоими руками тех, кого ты любишь. А в случае неповиновения или ошибки даже с того света легко смогут призвать к ответу. Твоя жизнь уже тебе не принадлежит, но все же не ищи себе покровителей, никогда.
Помни, что легко воспарить под чьим-то чужим крылом, но вдвое тяжелей потом будет твое падение".
Вот и весь нехитрый секрет, что открыл ему перед смертью старый Ворон. Один из немногих, кто вообще смог дожить до старости, но чья мечта о мирной смерти исполниться так и не смогла.
И единственное, о чем Мадарао пожалеет потом – что сам не поделился этим знанием вовремя.
Примечания: mio caro - итал. "мой милый".
Дормиторий (лат. dormitorium) — спальное помещение монахов в католическом монастыре.
Фандом:D.Gray-man
Герои: Мадарао, Токуса, ОМП (безымянный Ворон), остальные упоминаются.
Тема: Перемены
Объём: 2940 слов (без эпиграфа)
Тип: джен
Рейтинг: PG
Размещение: запрещено.
Саммари: Про юные года в Ватикане, учителей и покровителей.
Авторские примечания: ООС, возможно.
читать дальше
Воля и терпенье сплетают невод,
Жаркую молитву заброшу в небо,
Господу прошение - словно сеть:
Либо превращение, либо смерть.
(с)
Жаркую молитву заброшу в небо,
Господу прошение - словно сеть:
Либо превращение, либо смерть.
(с)
- Корпус ровнее и переноси центр тяжести вправо! Быстрее! В бою чтобы сосредоточиться у тебя будет только доля секунды, противник ждать тебя не станет!
Шаг - чуть в сторону, назад - еще один, и мгновенный, резкий выпад вперед. Помнить о том, что задействовать надо лишь кисть левой руки, а дальше - только сконцентрироваться на ударе. Переместить в одну единственную часть заклинания все свои силы, душу, разум, волю – всего одна ошибка и ничего не сработает. Двигаться легко, будто бы танцуя, быстро переступая по земле, и, вычислив наиболее подходящий момент, нанести удар. С разворота, увеличивая его силу. Главное – вовремя отпустить, выпустить из ладони перо.
Потому, что если еще раз придти на занятия с руками, забинтованными до локтя, то излишнее внимание воспитателей привлечешь с гарантом.
Водворившись в зените, солнце нещадно жжет своими лучами все живое. Волосы мокрые от пота, а лицо – серое от грязи, пыли, тучей поднятой в маленьком дворике. В горле пересохло и тяжело дышать.
Старик-привратник щурится, поднимая голову от своих четок, и улыбается – старчески доброй улыбкой с печальным пониманием в глазах. Маленькие морщины у губ залегают тонкими складками на его загорелом, обветренном лице, а широкая ладонь треплет непослушные волосы юного воспитанника.
- Неплохо, неплохо. Делаешь успехи, молодец. Основы усвоил правильно, но вот техника твоя все еще хромает.
Дернуться, ускользая от теплой, ласковой ладони. Не привык он к подобному, почти забыл, что от взрослых можно ожидать не только ругань да побои за украденный кусок уже покрывшегося плесенью хлеба.
Осторожность не значит подозрительность, даже если в глубине души до слез хочется вновь научиться верить и доверять. Не подозревать в каждом поступке двойное дно, а каждое слово – во лжи.
- Не смотри так сердито. Я бы и не подумал, что на старости лет еще буду учить кого-то. Куда только ваши наставники-то смотрят...
Солнце, медь кованой решетки, устремляющейся ввысь, крест старой церкви и нагретый полуденным жаром камень стершихся ступеней. Вкус теплого, свежего хлеба и холодной воды во рту. Старик улыбается и бросает крошки мгновенно слетевшимся птицам, но колокол, лениво прозвучавший в сонном воздухе полудня, заставляет их вновь подняться на крыло.
- Слышишь? – старый привратник поднимает голову к небу, слепо щурясь от солнечного света. - Сейчас этот колокол – всего лишь сигнал сбора. Но однажды он прозвонит, и вы навсегда покинете эти стены. Ты, твои друзья…
- Моя семья.
- То, как ты называешь эту привязанность, значения не имеет. Ведь как ни назови – это не изменит причины, по которой ты приходишь сюда, не так ли?
- Да, так. Вы правы.
- Ты странный ребенок.
Старик вновь принимается за свои четки – перебирать их уже сродни привычке. Он часто так делает, когда рассуждает или рассказывает о чем-то. Его полезно послушать – может быть, пригодиться на будущее.
- Не многие сюда приходят. И даже они просят научить, как выжить самому или защитить кого-то другого. Но еще никто не понял сам, что невозможно спасти чью-то жизнь, оставшись при этом с чистыми руками.
- Вы учили кого-то еще?
- Нет, - по морщинистому лицу скользит легкая улыбка. – Я с ними даже не разговаривал - бесполезная трата времени и только. Ты первый, можешь годиться.
- Не думаю, что ваше великодушие – повод для моей гордости. Подачкой и жалостью гордится разве что глупец.
- А ты поймешь тогда, что это - не великодушие, не подачка и не жалость. Если быть откровенным, то мне недолго осталось жить на этом свете и я не хочу уносить с собой в могилу то, что еще может пригодиться. В старости, знаешь ли, иногда хочется немного послужить людям.
Четки в сморщенной, старческой руке вновь легонько щелкают, красные бусины перекатываются между пальцами и поблескивают на солнце лакированным боком.
Старик все время улыбается - по-доброму мягко, ласково, спокойно и даже самые страшные вещи говорит с этой неизменно кроткой улыбкой на лице. Кажется иногда, что он немного безумен.
Ему не так много лет, как может показаться – это улыбчивое лицо состарили не года. Даже в самую страшную жару этот человек всегда носит черное облачение, а на мессу проходит лишь в праздник Тела Христова. И на его лбу утонул в морщинах священный знак, отмечающий способных использовать техники Ворона.
Воспитатели за его спиной тихонько шепчутся, что он в свое время сыграл в Ватикане немало важных ролей и даже самые заносчивые штабные относятся к молчаливому стражу с немым почтением. А среди старших воспитанников ходят слухи самой разной величины и порою совершенно фантастического содержания. Даже такие как то, что этот человек был личным телохранителем прошлого генерала. И пережил каким-то чудом своего патрона, убитого во время покушения несколько лет назад.
Верить или нет, есть ли в этом хоть доля истины?
«Безгранично доверяй только своему чутью - наитию, сердцу и разуму» - тихо смеется старый наставник, имени которого Мадарао даже не знает. Ни имени, ни прошлого, а только то, что обычный молчаливый привратник, тихо дремлющий на своем посту, владеет тайнами жизни и смерти. Знает, как защитить жизнь и знает как ее отнять.
Некоторые взрослые, не без тени легкой зависти, говорят о нем, что в свое время он оказался близким к самой верхушке организации только потому, что мог создать заклинание любой сложности только одной рукой. Неважно, левой или правой – он одинаково хорошо владел обеими.
Но сейчас уже нет никакой возможности проверить эту легенду: с правым рукавом черных, траурных одежд старика играет ветер, свободно развевая их.
Мадарао не решается спросить, в каком бою он потерял руку - все равно же не скажет. И любопытство, конечно же, не порок, но только не в этом случае: прошлое старика - не его дело. Обрывки его истории он узнает случайно - так же, как и повстречал этого странного человека, столкнувшись с ним во внутреннем дворе. Так же, как и в "ученики" к нему попал - волей случая.
Не просился, ни в коем случае - гордость не вытравила даже прежняя жизнь на улицах.
И это все еще так, хотя многие, возможно, в отношении него так и не считают.
Ритуальная игла с печатью летит ему в спину. Молниеносно развернуться и чуть отклонившись в сторону перехватить ее в нескольких сантиметрах от подставленной под удар груди – эффектный и показушный трюк для тех, кто хочет привлечь внимание девчонок. В бою бесполезно совершенно – ту же пулю так не перехватишь, и само по себе это только тренировка, проверка на чутье и скорость реакции, разве что.
- Тебе никто так и не удосужился сказать, что нападать из-за угла недостойно воина божьего?
- Недостойно? Серьезно? Да ты шутишь. Иначе бы нас не учили сыпать ближнему своему волшебный порошок в утренний кофе. Эй, эй! Подожди! Ты только не сердись, Рао, не надо… Но как же еще тебя заставить показать чему тебя этот сбрендивший старый хрыч учит?
- Для начала – придержать язык и научиться подбирать выражения.
На самом деле он не сердится. Ни на кого из своих и никогда. В случае Токусы – даже хватая за грудки, за тонкую ткань и заставляя смотреть себе в глаза, или же впечатывая до сбитых костяшек в нахальную физиономию собственный кулак. Впрочем, последнее случилось всего однажды и Мадарао очень не любит об этом вспоминать.
Токуса смеется и протягивает ладонь за своей ритуальной иглой. Стукнуть его – даже в шутку, за очередную дурную и совершенно не смешную выходку почему-то все-таки хочется неимоверно, но Мадарао только хмыкает, возвращая талисман.
Лицо напарника и друга и без того украшает здоровенный синяк на скуле. И приглядевшись, Мадарао хмурится – случилось что-то нехорошее. Токуса ведь точно кот, бродячий, драный помоечный кот, который имеет девять жизней и часто умудряется выходить сухим из той воды, где любого другого давно бы утопили. Иными словами: такими украшениями его награждали только во время их жизни на улице, да и то – в сотни раз реже, нежели чем других беспризорников, попрошаек и юных карманников.
На вопросы «что случилось?» и «с кем ты дрался?» он сначала отмахивается, а потом просто упрямо молчит. Так, что ничего не вытянешь – ни спокойными расспросами, ни холодными приказами, ни даже грязной руганью.
Есть только один проверенный способ – без всяких слов и неуместно откровенных просьб. Мягкое прикосновение, заставляющее поднять голову, взгляд глаза в глаза. Долгий взгляд и выжидающее молчание.
Это не совсем честно, но Мадарао беззастенчиво этим пользуется. Токуса сам когда-то давно посмеивался, что старший хорошо умеет приручать птиц и животных, и видимо совсем забыл, а может – просто не подумал о том, что и бродячего кота приручить в итоге не так уж сложно.
В итоге он все же не выдерживает – фыркает и отводит руку от своего лица. Но только отпускать сам не спешит – держит в пальцах ладонь и криво усмехается:
– А за защиту чести и доброго имени пусть и не дамы вовсе, мне полагается поцелуй?
– Может быть и полагается. Рассказывай.
– Ладно. Их двое было, из старшего отряда. И не смотри так, я все равно их уделал!
– Охотно верю. Но почему все-таки?
К концу длинной, подробной и местами – щедро сдобренной уличной руганью исповеди, выслушав бесчисленное количество слов, означающих по смыслу своему одно и то же, Мадарао все же его целует. В лоб, чисто и целомудренно, будто бы пытаясь стереть память. Потому что никакая просьба не реагировать на сплетни и грязные слухи здесь не поможет все равно.
- Зачем ты все-таки к этому старому черту ходишь? Рао, черт возьми, еще немного и я сам этим ублюдкам поверю! Никакое место в штабе такого не стоит! И мы не стоим, если на то пошло! Что он от тебя взял за обучение?
- Совсем не то, что думают и не стесняются произносить твои новые знакомые. Говоришь, одному из них ты даже зуб выбил?
- Ага. Клык, слева. Пускай походит красивым. Но все-таки брось ты это, а? Этот старый хрыч – опасный человек, не связывайся… Если он тебя во что-нибудь и не впутает, так эти, сверху… Это сейчас ничего, а со временем изменится – только случись чего.
- Насчет последнего ты прав.
- Да что с тобой разговаривать-то, все равно все по-своему сделаешь!
- Когда придет время.
Когда оно придет – это самое время, он на тот момент абсолютно не имеет понятия. Но однажды, когда его наставник на долгое время покидает свой пост, Мадарао просто понимает, что ему уже никогда не будет суждено узнать, каким было последнее задание учителя.
Он только помнит в мельчайших деталях то весеннее утро, когда в старый дормиторий, с давних пор использовавшийся как больничное крыло, принесли носилки, с которых бессильно свешивалась окровавленная ладонь.
Он не изменился тогда в лице, не заплакал, не рванулся вперед - просто стоял и смотрел, не отводя взгляда, как капала кровь на каменные плиты. За его спиной шептались взрослые и надрывно рыдал ребенок помладше, зачем-то забредший с утра в больничное крыло и до смерти перепуганный шумом, суетой, рассерженными воспитателями и видом крови.
Когда раненного хотели переложить с носилок на постель, а он отказался от этого, слабо, но уверенно остановив чужие руки - только тогда Мадарао подошел к нему. Опустился на колени на каменный пол, наклонился к учителю, ожидая напоследок услышать что-то важное.
Никто об этом не говорил, он сам понял - для старика все кончено. Смерть. Через несколько минут все закончится.
- Ты все еще хочешь защитить их? - наставник улыбнулся, когда ладони ученика сомкнулись поверх его истерзанной руки, и выдохнул, пачкая подбородок кровавой пеной, собравшейся в уголке бледных губ. - Наклонись-ка поближе, раскрою тебе последний секрет...
Мадарао только крепче сжал широкую, морщинистую ладонь, когда по телу старика прошла последняя судорога. Не заплакал, не закричал, не выглядел опустошенным и растерянным. Все-таки он уже давно, задолго до этого видел смерть так близко. Пусть и не так много раз, но вполне достаточно, чтобы понимать – забыть увиденное как страшный сон не получится никогда.
За его спиной замолкли разговоры, когда он осторожно прижал пальцами веки, закрыл умершему глаза и поднялся на ноги. Взрослые - Вороны, воспитатели и зачем-то присланные сюда штабные, отшатнулись от ребенка, подростка, нечаянно перемазавшегося в чужой крови и не обращавшего на это никакого внимания. Рао равнодушно посмотрел на свои испачканные пальцы и побрел к выходу из дормитория. Не оглядываясь назад.
От него ждали слез и истерик? Не получат. Страха, испуга, отчаяния? Не получат тем более.
"Следи за тем, чтобы разум всегда был в согласии с твоим сердцем. Никогда не показывай, насколько тяжело или легко тебе что-то далось".
Слова старого наставника стоили дорого, их в свое время было полезно послушать.
Ночью шел сильный дождь, камни внутреннего двора и широкой террасы влажно блестели в первых утренних лучах. На востоке медленно поднимался в небо огромный диск алого солнца. Ветра не было, утро зарождалось в сонной, ленивой тишине.
Неизменно, как еще десятки, сотни таких же дней. Восход - то золотой и сияющий, то вот такой вот - ярко-алый, точно кровь, но солнце всегда поднимается в небо. День за днем. Каждый прожитый день его жизни.
Наставник, загадочный старик, чье мертвое тело, земная оболочка остывает сейчас в дормитории, никогда не читал морали и не донимал богословскими диспутами. Он учил приемам и тонкостям уже известных техник, позволяющих повысить эффективность их использования. Он учил совершенствовать самоконтроль, развивать внимание и скорость реакции. Обрывками историй из своей жизни – на примере, учил как выпутываться из интриг, которые плелись в организации с завидным постоянством, как тонко обходить параграфы устава, использовать его правила и формулировки в свою же пользу. Он раскрыл подноготную, теневую сторону, о которой никогда не будут говорить воспитатели.
Дал бесценные знания и выполнил обещанное - научил, как выживать здесь, в более сложном мире, чем мир улиц, с его жестокими, но достаточно простыми законами.
Он никогда не втолковывал ученику идеи-теории о зле и добре, самопожертвовании и ценности человеческой жизни, и тем более - о Боге. Но на в шутку заданный вопрос - сколько же жизнь человека в самом деле стоит, дал неопределенный ответ: "Все и ничего". И привел Мадарао сюда, заставив однажды увидеть здесь восход солнца, очередное рождение небесного светила.
Они стояли здесь же, опираясь ладонями о камень белой балюстрады, и смотрели как - так же, как и сейчас, по небу разливалась огненная, алая заря. И это зрелище было самым лучшим ответом, самым простым ключом к пониманию загадочных слов наставника.
"Есть силы куда могущественней, чем мы только можем себе представить. Кто-то видит в них божественное происхождение, кто-то - законы природы. Назови как угодно, это не изменит смысла: перед ними человек и его крохотная жизнь не стоит ничего".
Взмах руки, ладонь, указавшая в направлении горизонта.
"Посмотри. Солнце всходило сотни лет до того, как ты родился и будет и дальше всходить после твоей смерти. Что для него человеческая жизнь? Краткий промежуток времени. А что для тебя его восход?"
То утро тоже было прохладным, сырым. И так же дрожали блики на водной глади маленьких луж среди каменных плит, так же по телу проходил легкий озноб. От утренней прохлады и странного ощущения в груди. Крупной дрожи, волнения, трепета - будто бы рядом свершалось какое-то священное таинство.
За время, прожитое на улицах, Мадарао почти отвык видеть красоту живого мира. Каждое утро означало начало нелегких будней юного уличного вора, которому к тому же надо возиться с малышней - защищать, кормить, успокаивать, поддерживать, беречь. Каждый вечер со своими закатами заставлял искать безопасное место для ночлега, а иногда и знаменовал приход страшной, беспокойной ночи. Начало дня, его конец - только и всего.
"Ради начала этого дня ты выживаешь сам. И те дети, которых ты зовешь своей семьей - ты хочешь, чтобы они тоже увидели новый восход? Каждый раз, так долго, как это возможно".
Было бы трудно не согласиться.
"И жизнь, не стоящая ничего, одновременно приобретает огромную ценность. Ты хочешь просто жить, и хочешь, чтобы они жили. И видели солнце".
Он тогда ничего не ответил, только согласно кивнул - да. Все просто.
"В этом и весь смысл, mio caro. Жизнь одного человека пред целым миром не значит ничего. Но каждая в этом мире - бесценна. Твой вопрос - это задача без решения".
"Так значит, в таком случае человек не в праве ее отнимать? Чью бы то ни было?"
"Никто не в праве, однако некоторые в силе. И если хочешь выжить, мальчик мой, постарайся стать одним из них. Мир меняется по своим законам, а тебе, чтобы выживать в нем, придется меняться постоянно. Им – твоим друзьям, пока есть ты еще можно побыть детьми. Тебе - уже нет".
Огненный диск солнца поднимался все выше и выше, и казалось уже, что небо полыхало одновременно огнем и кровью. Внимательно наблюдая за развертывавшемся на небесах живописным полотном, Рао облокотился на холодный и мокрый белый камень балюстрады, и чуть улыбнулся.
Это было не страшно, не тяжело, не больно и даже не странно. После долгого перерыва, размеренных, ничем не омраченных дней, месяцев и недель он вновь столкнулся со смертью, но уже смотрел на нее без внутреннего содрогания.
Загадочный старик-учитель не пожелал бы, чтобы его оплакивали. Этот человек умер так же, как и жил - спокойно, с каким-то глубоким внутренним достоинством. Рао не знал о нем слишком многого, но понял, что уходя как проигравший, старик умел и мог признать поражение.
А также понял, смутно почувствовал и то, чего не знал и не мог узнать - лишь догадался.
То, что учитель проиграл только битву, но не свою невидимую, непонятную войну. Последний ход он оставил за собой и, видимо, все-таки унес с собою на тот свет что-то очень важное и необходимое другим – живым.
То, что нужно было от него штабным, крутившимся в дормитории, но в итоге оставшихся ни с чем. Какая-то информация, оставшаяся от прошлого генерала, какой-то документ, может быть. Рао не знал, что именно, но уже будто бы наяву видел своими глазами и знакомую каморку опечатанной, и незнакомые лица со знаками отличия на форменных кителях.
Видел, знал, и потому - не хотел торопиться.
Предчувствие это было или нет, но он знал, что подняться на эту террасу еще раз – в одиночестве или с кем-то, ему уже не суждено. Поначалу он не захочет приходить сюда сам – пока воспоминания о старике будут слишком свежи. А потом у него не будет возможности.
Но только сейчас ему было некуда спешить. И потому, вымыв ладони в луже, образовавшейся в выщербленной ямке на перилах балюстрады, он продолжал наблюдать неторопливый, ленивый восход сонного солнца.
Начало дня, ознаменовавшего время немалых и необратимых перемен.
- Который из?
Рука воспитателя указала в сторону мальчишки, наблюдавшего с небольшого расстояния за шумно возившимися детьми. Улыбающиеся губы и серьезные глаза, тонкая складка меж бровей.
- Имя?
- Мадарао.
Глава Ворона несколько минут внимательно рассматривал мальчишку.
- Он действительно у него учился?
- Да.
- Как долго?
- Несколько месяцев. До него он не брал учеников.
- Первый и последний, значит, - усмехнулся генерал.
- Да.
- Держите его на примете.
"Не ищи себе покровителей, Рао. Они будут требовать от тебя сначала верности, потом постоянства. А затем - слепого подчинения. Заберут все, ради чего ты жил, чтобы самим стать этой целью. Уничтожат твоими руками тех, кого ты любишь. А в случае неповиновения или ошибки даже с того света легко смогут призвать к ответу. Твоя жизнь уже тебе не принадлежит, но все же не ищи себе покровителей, никогда.
Помни, что легко воспарить под чьим-то чужим крылом, но вдвое тяжелей потом будет твое падение".
Вот и весь нехитрый секрет, что открыл ему перед смертью старый Ворон. Один из немногих, кто вообще смог дожить до старости, но чья мечта о мирной смерти исполниться так и не смогла.
И единственное, о чем Мадарао пожалеет потом – что сам не поделился этим знанием вовремя.
Примечания: mio caro - итал. "мой милый".
Дормиторий (лат. dormitorium) — спальное помещение монахов в католическом монастыре.
@темы: .I.6. Ангст, #fandom: D.Gray-man, D.Gray-man: Вороны.(табл.30)