Граф Цимлянский, борец против пьянства
3.
Название: Painkiller.
Фандом: Stargate Atlantis.
Герои: Джон Шеппард, Родни МакКей.
Тема: Признание в любви.
Объём: 2715 слов.
Тип: слэш.
Рейтинг: R.
Саммари: Родни поднимает голову и смотрит Джону в глаза, смотрит долго, проваливаясь в глухую тревогу, и наконец протягивает ему поврежденную руку.
Читать- Когда ты один из самых умных людей в мире, причем это почти общепризнанный факт, очень унизительно лежать в дикарской яме-ловушке с вывихнутым плечом и потомком пелионского ясеня в ноге. Очень больно, конечно, но в первую очередь – унизительно, особенно когда на тебя сверху смотрят люди в простынях и переговариваются на мертвом языке, - говорит Родни и улыбается так, что Джон отводит взгляд.
Родни понимает, что Джон понимает, что Родни недоговаривает. Джон видел рыхлую землю, неровным слоем покрывавшую лежащего в яме Родни. Он ни о чем не спросил, но Родни думает, что он знает, что именно так выглядит земля, которую пытаешься, отчаянно цепляясь за вытесняемый ужасом разум, стряхнуть с себя одной рукой, когда не можешь опереться на другую. Джон не мог не заметить, что у псевдоэллинов руки были в земле.
Карсон ждет, пока Родни договорит, разгоняет мини-совещание по подведению неутешительных итогов миссии (Родни – единственный выживший) и выключает свет в палате, оставляя только пару неярких ламп. Джон лежит на соседней койке и смотрит на Родни полуприкрытыми красными веками глазами. Родни улыбается бледной улыбкой и делает вид, что засыпает. Ему кажется, что он слышит, как Джон казнит себя. Но что было делать, если посланная на свежеобнаруженную многообещающую планету группа вернулась ни с чем, не справившись с дверью – входом в громадный скальный комплекс явно авторства Древних, Тейла уже второй день пыталась наладить очередные торговые отношения на другом конце галактики, зачем-то взяв с собой Ронона (Родни подозревал, что причина столь долгих переговоров кроется где-то в непосредственной близости от сатедианца), а Джона все еще заносило на поворотах после контузии недельной давности? Когда группа Родни не вышла на связь, у Джона наверняка было такое лицо, что никому и в голову не пришло удерживать его в городе, но Родни видел, как он борется с тошнотой, прикрывая морпехов, тащивших Родни к прыгуну, до ярко-белых костяшек впиваясь пальцами в рукоятку автомата. Когда Родни вправили руку и перевязали ногу, Карсон дал Джону какие-то таблетки и уложил на соседнюю койку, и тот не сказал ни слова поперек. Глядя в мутные глаза на зеленоватом лице, Родни понял, что традиционного сопротивления не было не только потому, что Джон не хотел оставлять Родни одного. Легче от этого не стало.
Родни слезает с койки утром четвертого дня, через день после того, как совесть Джона пересилила нежелание уходить от Родни. Рядом крутилась медсестра, и Джон, уходя, всего лишь бросил на Родни голодный тоскливый взгляд. Когда он скрылся за дверью, Родни почувствовал, как расслабляется тело, и понял, что все это время даже во сне ждал чего-то плохого, включив сигнализацию, натянув вокруг себя колючую проволоку и постоянно подтягивая ее, чтобы не провисала. Родни очень не понравилось это открытие; на следующее утро он понял, что пора валить из медотсека, если он не хочет быстро и качественно сойти с ума.
Молоденькая медсестра бросается за Карсоном, увидев, что Родни спускает ноги с койки, но ищет его так долго, что Родни успевает добраться до шкафа, в котором висит его одежда, и переодеться, стараясь не растревожить пострадавшие члены.
- Только не надо со мной возиться, - раздраженно говорит Родни Карсону, когда тот открывает рот, и хромает к лабораториям. - Отличная работа, Асклепий, никогда не чувствовал себя лучше, почти готов признать медицину наукой.
Брюзгливые нотки немного успокаивают Карсона, но он некоторое время идет за Родни и внимательно приглядывается к нему. Наконец Родни яростно фыркает, и Карсон отстает.
Лаборатория встречает его сочувствующей настороженностью, и Родни уже неподдельно зло повторяет давешнюю просьбу. Его подчиненные слишком хорошо знают интонации шефа и сразу утыкаются взглядами в мониторы и бумажки. Радек сдержанно кивает и уступает Родни место, не глядя на него и разве что чуть-чуть дальше, чем нужно, отодвинув стул от стола.
Родни уходит в мир приборов и систем Атлантиды с головой, потому что даже болезненные удары током служат напоминанием, что он снова в цивилизованном высокоразвитом мире, где никто не станет разглядывать его с равнодушным любопытством и закапывать заживо. Людям, даже закованным в синтетические ткани и не страдающим политеизмом, пока не удается поддерживать в Родни такую уверенность. Даже Джону, но Джон понимает и не лезет, хотя единственный замечает, как старательно Родни избегает даже случайных прикосновений и как искажается его лицо, когда кому-то все-таки удается дотронуться до него. Слава Богу, он заметил это прежде, чем сам успел протянуть руку к ученому. Родни тщательно отсеивает и уничтожает мысли о том, какое лицо было бы в этом случае у Джона.
Проходят недели, и Родни настолько привыкает к тому, что в его присутствии любой разговор становится едва заметно тише, люди начинают смеяться осторожно, поглядывая на него, словно спрашивая у него разрешения на веселье, что это перестает его раздражать. В конце концов, он так часто мечтал, чтобы его оставили в покое... Конечно, лучше бы исполнение мечты сопровождалось менее травмирующими обстоятельствами, но все равно грех жаловаться. А если бы Джон снова начал улыбаться в отсутствие Родни, было бы совсем идеально. Иногда, например, сидя напротив Джона в столовой и слушая, как спокойно и невозмутимо течет его рассказ о чем-нибудь хорошем и светлом, Родни даже думает, что не возражал бы, если бы Джон захотел поговорить, нарушил негласное соглашение «не возиться» с Родни. Но он каждый раз невероятно тепло улыбается, встает и уходит, и совсем не трогает Родни, которому все чаще становится противно от того, с каким облегчением он каждый раз вздыхает.
Просто он не знает, как будет жить, если не сможет вынести прикосновение Джона.
Однажды над Атлантидой разражается такая гроза, что все как по команде вспоминают первый год в Пегасе. Родни уже не хромает, но нога ноет, и у него ужасное настроение, поэтому Джон сидит в его кресле, перекинув ноги через подлокотник, смотрит в потолок и напевает себе под нос: он знает, что Родни это развлекает. Родни задумчиво стучит по клавишам ноутбука, обрабатывая неисправность одного из транспортеров, и все хорошо, пока он не начинает искать один из своих блокнотов, который, конечно, оказывается на верхней полке стеллажа. Родни уже давно пытается заставить себя хоть немного выпрямить спину, не совсем, но хотя бы вернуться в докатастрофическое состояние, и не может: прямая спина равносильна опущенным щитам и ослабленной бдительности. Поэтому Родни несколько секунд стоит у стеллажа, борясь с собой, возвращается к столу и пытается вытащить нужные данные из памяти.
Наблюдающий за ним Джон неторопливо встает, снимает блокнот с полки и без предупреждения резко бросает его Родни – чтобы Родни не подумал, что Джон жалеет и опекает его.
- Не сутулиться не пробовал? - как обычно невозмутимо спрашивает Джон.
- Старый стал, спина не разгибается.
Джон фыркает.
- Я вообще-то на год старше тебя.
У него очень хорошо получается «не возиться», только в глубине глаз, почти не различимая, черная в черноте зрачка, постоянно и мощно пульсирует тревога, поэтому Родни почти не смотрит Джону в глаза.
- У тебя, между прочим, если сзади смотреть, головы не видно, - говорит он, искоса глядя Джону куда-то в плечо.
- Ну я-то могу разогнуться, когда хочу, - говорит Джон и разгибается.
Родни не успевает отвести взгляд и теперь завороженно смотрит на обтянутую черной футболкой грудь Джона. На секунду вспыхивает полузабытое и от этого странное желание. Это можно было бы назвать хорошим знаком, если бы искра не угасла от одной мысли о телесном контакте.
И все-таки Джон замечает ее, какой бы тусклой она ни была, и ломается, сразу, вдруг, как будто и не держался так долго и так стойко. Он подходит, с трудом переставляя ноги, и останавливается шагах в трех от Родни, упорно листающего дрожащими пальцами исписанные листы.
Сколько ночей прошло? Сколько они не спали вместе?
- Родни, - Джон протягивает к нему руку.
Невозмутимости как не было. Он выглядит испуганным, каким иногда бывал в первые месяцы на Атлантиде, и Родни понимает, что все, плотину прорвало, терпение кончилось, но все равно пробует обратить все в шутку, потому что от страха начинает противно ныть в животе.
- Снова тошнит? - притворно сварливо спрашивает он, делая вид, что не замечает, как дрожит его голос, и бросает в Джона скомканным платком. - Только не на меня.
Джон смотрит на Родни глазами, полными отчаяния, Родни видит это даже боковым зрением и чувствует, как от щек отливает кровь.
- Я так больше не могу. Хочу, чтобы ты снова мне доверял, - шепчет Джон, - целиком и полностью. Как я тебе. Как раньше. Пожалуйста, Родни. Доверься мне. Это же я.
Родни поднимает голову и смотрит Джону в глаза, смотрит долго, проваливаясь в глухую тревогу, и наконец протягивает ему поврежденную руку.
Джон не виноват в том, что случилось. Родни не имеет права так наказывать его.
Это же Джон.
Джон берет Родни за руку, просто подставив под кисть ладонь, и долго стоит неподвижно, давая Родни возможность привыкнуть. Это не так страшно, как казалось, и Джон накрывает руку Родни другой рукой, а потом медленно ведет кончиками пальцев вверх по предплечью, трепеща ресницами и еле-еле дыша ртом. Сердце у Родни заходится так, что, кажется, вот-вот перевернется и насмерть запутается во всех этих кровеносных трубках, отходящих от него, но прикосновения Джона, по крайней мере, не вызывают отвращения, и это не может не радовать. Родни даже чуть-чуть поощряет Джона, придвигаясь на пару дюймов ближе.
Джон осторожно поднимает руку Родни.
- Больно? - тихо спрашивает он.
Родни качает головой, и Джон поднимает руку выше, еще, сгибает локоть, заводит за голову, очень медленно, постоянно спрашивая: «А так?», вглядываясь в лицо Родни, прислушиваясь к нему ушами и пальцами.
Тишину, наполненную шумом дождя, раскалывает раскат грома. Родни вздрагивает, и Джон замирает, вопросительно глядя на него огромными глазами. Родни качает головой – «Это не ты», – и Джон очень осторожно кладет ладони ему на плечи и медленно подходит совсем близко, и еще медленнее трогает губами его губы, просто едва-едва касается, и Родни видит размытые очертания мучительно сведенных бровей. Это не страшно, не больно, и Родни рад, что дыхание Джона рвется из груди, а он сдерживает его, как всегда, когда счастлив. Жаль только, что сам Родни никак не может отпустить себя и поэтому ничего не чувствует.
Но на касание губ он все-таки отвечает, и Джон отстраняется, смотрит на него блестящими глазами, потом на кровать, снова на Родни и задерживает дыхание, не решаясь попросить вслух. Родни пожимает плечами – «Делай, что хочешь», – и Джон снимает футболку с себя, а потом с Родни. Родни нравится этот обмен мыслями через взгляды и движения – как будто все по-старому и не было этих недель на расстоянии.
Джон раздевает его, раздевается сам, и пока он ведет Родни к кровати, ученый скользит взглядом по его телу и понимает, что помнит его до мельчайших подробностей, до детальной истории появления самого крошечного шрама. Ощущение времени, проведенного без Джона, исчезает окончательно, но проклятое боязливое чувство вязко сидит в груди и ни за что не желает рассасываться.
Джон укладывает Родни на кровать и начинает прокладывать дорожки поцелуев по его телу, именно так и именно там, как и где тому нравится. Джон делает все так медленно, что Родни успеет по-своему доказать теорему Ферма, не то что сказать «хватит», если вдруг захочет остановиться. Джон не делает ни одного резкого движения; постепенно приходит уверенность, что и не сделает, и Родни немного расслабляется. Вспыхнувшее накануне желание возвращается и усиливается, и Джон, не сдержавшись, шумно выдыхает, заметив это, и сползает ниже, и обхватывает губами наливающийся кровью член Родни, и отрывается от него прежде, чем Родни начинает задыхаться. Он целует Родни, стоя на четвереньках над ним, и осторожно опускается на него, полностью накрывая телом. Родни старательно прогоняет воспоминание о сыплющейся сверху земле и бьющих по бронежилету слежавшихся комках. Джон внимательно смотрит на него, и Родни опускает ресницы – «Я справляюсь, продолжай».
Джон обхватывает запястья Родни и вжимает их в матрас под подушкой. Приобретенный рефлекс включает сигнал тревоги, и Родни невольно дергает плечами и приподнимает голову: от страха перед такой открытостью и беспомощностью сжимается горло и немеют ноги. Но Джон целует его, долго, по-настоящему, и Родни неожиданно для самого себя глухо стонет и выгибается. Его телу надоело страдать из-за вздорных капризов мозга, оно хочет Джона, хочет так, что перед глазами танцуют черные сияющие точки, и Родни больше не желает истязать Джона: он знает, чего тому стоит сдерживать себя и не тереться твердым членом о бедро Родни, остервенело и рвано.
Джон начинает двигаться, глубоко дыша Родни в висок и шепча на ухо неразборчиво, но успокаивающе. Он двигается мучительно медленно, трется всем телом о тело Родни, не отпуская его запястий, не давая хоть немного закрыться. Родни поворачивает голову и утыкается носом в пахнущие травами спутанные пряди у Джона над виском. Оказывается, «потеряться в ощущениях» – не просто глупое выражение. Ощущений так много, что даже мозг Родни не может зафиксировать все сразу и теряется, как маленькая девочка в волшебном лесу. Когда волна ненадолго откатывает и к Родни возвращается способность думать, он завидует Джону, который, кажется, совсем отключил мозг и просто неограниченно чувствует.
- Родни... - выдыхает Джон, и Родни закусывает губу: ему кажется, что Джон плачет.
Все вдруг становится так реально, что почти больно. Нет никакой легкости, и Родни вдавливает в матрас не только горячая тяжесть тела Джона. Как будто все, что было у них с Джоном раньше, – светлая акварель, расплывающаяся от капли воды, или нежная пастель, осыпающаяся от легчайшего прикосновения, а теперь это масляные краски, жирные, крупные мазки, насыщенные, глубокие цвета на прочном, грубом холсте, хранящие образ годы, десятилетия, века. У Родни сбивается дыхание, и он с силой вскидывает бедра, и Джон вскрикивает и вжимает большие пальцы во влажные ладони Родни.
- Я люблю тебя, - задыхаясь, шепчет он. - Родни, я так люблю тебя.
И вот теперь действительно больно. Родни закрывает глаза и чувствует, как по виску медленно течет слезинка. В другое время он, наверно, потерял бы голову от счастья, потому что уже очень давно ему хочется, чтобы Джон сказал это, хотя он готов к тому, что никогда этого не услышит, но сейчас он на все смотрит по-другому. Теперь все будет очень сложно, часто будет больно, каждый день, и к этой боли не привыкнешь, потому что каждый раз она будет новая, потому что Родни ревнив, он параноик, он всего боится, а Джон слишком ненадежный для него, слишком любит разбрасываться собой, слишком не умеет думать о благе одного человека, а не всего человечества. И уйти у Родни теперь не получится. Эта игра слишком настоящая. Такие не бросают, не пройдя до конца.
Джон начинает крупно вздрагивать, надолго задерживать дыхание и с хрипом выдыхать. С каждым движением он сильнее вжимается в Родни, его пальцы периодически конвульсивно сдавливают запястья ученого и медленно разжимаются явно чудовищным усилием воли. Он сгибает ногу и прижимает мошонку Родни к стволу, и Родни вдруг обжигает первая волна предчувствия развязки. С очередным измученным вдохом Джона он тоже задерживает дыхание. Тут же неожиданно наваливается паника, в нос бьет запах прелой листвы и сухой земли, но сейчас уже неизмеримо легче справляться с этим, и Родни выдыхает только вместе с Джоном и чувствует, как каменеет от этого тело Джона.
- Прости меня, - бормочет он, - прости...
- Ох, замолчи, - выдавливает Родни, извиваясь, - тебе обязательно сейчас?..
Джон захлебывается словами и вдруг как-то странно смеется – как будто стонет. А может, и правда стонет, потому что кончает так, что несколько секунд не может двигаться, а у Родни на запястьях точно будут синяки. Вот так всегда, раздраженно думает Родни, пытаясь столкнуть с себя обездвиженное тело Джона, чтобы потереться об него, и наслаждаясь тем, как свободно текут мысли, больше не скованные отупляющим страхом, а я как же? Джон, однако, быстро приходит в себя, и через пару секунд уже Родни заходится стоном и пытается вывернуться из рук Джона. Джон не отпускает его, пока не затихают последние судороги, осовело смотрит на Родни, ловит в его глазах досадливый огонек, почти беззвучно говорит:
- Вернулся, - и трется носом о шею Родни.
Они лежат рядом и тяжело дышат – ждут, пока дыхание выровняется само собой, и еще никогда Родни не был так рад едкому раздражению оттого, что Шеппард опять втянул его в какую-то авантюру.
- Больше никогда, ни за что, никуда не отпущу тебя одного, - бормочет Джон. - Обещаю.
Родни стискивает зубы, малодушно и безрезультатно стараясь не верить.
- Не обещай.
- Хорошо, - соглашается Джон, и Родни против воли чувствует себя уязвленным, но Джон добавляет: - Клянусь, - спокойно выдерживает долгий острый взгляд Родни, и Родни наконец высвобождает руки из его захвата и крепко обнимает его.
Джон долго молчит, так долго, что Родни чувствует, что они все крепче приклеиваются друг к другу, а потом прерывающимся голосом обращается к ключице Родни:
- Родни...
Родни вздыхает и пинает лодыжку Джона.
- Да, идиот, конечно, я тебя тоже.
В конце концов, боль всегда идет рядом, явно или незаметно, и вряд ли за всю его жизнь наберется хотя бы год, абсолютно безболезненный. Так что ради таких ночей, как эта, сдерживаемого рвущегося дыхания Джона и его живых глаз Родни готов потерпеть еще чуть-чуть.
Название: Painkiller.
Фандом: Stargate Atlantis.
Герои: Джон Шеппард, Родни МакКей.
Тема: Признание в любви.
Объём: 2715 слов.
Тип: слэш.
Рейтинг: R.
Саммари: Родни поднимает голову и смотрит Джону в глаза, смотрит долго, проваливаясь в глухую тревогу, и наконец протягивает ему поврежденную руку.
Читать- Когда ты один из самых умных людей в мире, причем это почти общепризнанный факт, очень унизительно лежать в дикарской яме-ловушке с вывихнутым плечом и потомком пелионского ясеня в ноге. Очень больно, конечно, но в первую очередь – унизительно, особенно когда на тебя сверху смотрят люди в простынях и переговариваются на мертвом языке, - говорит Родни и улыбается так, что Джон отводит взгляд.
Родни понимает, что Джон понимает, что Родни недоговаривает. Джон видел рыхлую землю, неровным слоем покрывавшую лежащего в яме Родни. Он ни о чем не спросил, но Родни думает, что он знает, что именно так выглядит земля, которую пытаешься, отчаянно цепляясь за вытесняемый ужасом разум, стряхнуть с себя одной рукой, когда не можешь опереться на другую. Джон не мог не заметить, что у псевдоэллинов руки были в земле.
Карсон ждет, пока Родни договорит, разгоняет мини-совещание по подведению неутешительных итогов миссии (Родни – единственный выживший) и выключает свет в палате, оставляя только пару неярких ламп. Джон лежит на соседней койке и смотрит на Родни полуприкрытыми красными веками глазами. Родни улыбается бледной улыбкой и делает вид, что засыпает. Ему кажется, что он слышит, как Джон казнит себя. Но что было делать, если посланная на свежеобнаруженную многообещающую планету группа вернулась ни с чем, не справившись с дверью – входом в громадный скальный комплекс явно авторства Древних, Тейла уже второй день пыталась наладить очередные торговые отношения на другом конце галактики, зачем-то взяв с собой Ронона (Родни подозревал, что причина столь долгих переговоров кроется где-то в непосредственной близости от сатедианца), а Джона все еще заносило на поворотах после контузии недельной давности? Когда группа Родни не вышла на связь, у Джона наверняка было такое лицо, что никому и в голову не пришло удерживать его в городе, но Родни видел, как он борется с тошнотой, прикрывая морпехов, тащивших Родни к прыгуну, до ярко-белых костяшек впиваясь пальцами в рукоятку автомата. Когда Родни вправили руку и перевязали ногу, Карсон дал Джону какие-то таблетки и уложил на соседнюю койку, и тот не сказал ни слова поперек. Глядя в мутные глаза на зеленоватом лице, Родни понял, что традиционного сопротивления не было не только потому, что Джон не хотел оставлять Родни одного. Легче от этого не стало.
Родни слезает с койки утром четвертого дня, через день после того, как совесть Джона пересилила нежелание уходить от Родни. Рядом крутилась медсестра, и Джон, уходя, всего лишь бросил на Родни голодный тоскливый взгляд. Когда он скрылся за дверью, Родни почувствовал, как расслабляется тело, и понял, что все это время даже во сне ждал чего-то плохого, включив сигнализацию, натянув вокруг себя колючую проволоку и постоянно подтягивая ее, чтобы не провисала. Родни очень не понравилось это открытие; на следующее утро он понял, что пора валить из медотсека, если он не хочет быстро и качественно сойти с ума.
Молоденькая медсестра бросается за Карсоном, увидев, что Родни спускает ноги с койки, но ищет его так долго, что Родни успевает добраться до шкафа, в котором висит его одежда, и переодеться, стараясь не растревожить пострадавшие члены.
- Только не надо со мной возиться, - раздраженно говорит Родни Карсону, когда тот открывает рот, и хромает к лабораториям. - Отличная работа, Асклепий, никогда не чувствовал себя лучше, почти готов признать медицину наукой.
Брюзгливые нотки немного успокаивают Карсона, но он некоторое время идет за Родни и внимательно приглядывается к нему. Наконец Родни яростно фыркает, и Карсон отстает.
Лаборатория встречает его сочувствующей настороженностью, и Родни уже неподдельно зло повторяет давешнюю просьбу. Его подчиненные слишком хорошо знают интонации шефа и сразу утыкаются взглядами в мониторы и бумажки. Радек сдержанно кивает и уступает Родни место, не глядя на него и разве что чуть-чуть дальше, чем нужно, отодвинув стул от стола.
Родни уходит в мир приборов и систем Атлантиды с головой, потому что даже болезненные удары током служат напоминанием, что он снова в цивилизованном высокоразвитом мире, где никто не станет разглядывать его с равнодушным любопытством и закапывать заживо. Людям, даже закованным в синтетические ткани и не страдающим политеизмом, пока не удается поддерживать в Родни такую уверенность. Даже Джону, но Джон понимает и не лезет, хотя единственный замечает, как старательно Родни избегает даже случайных прикосновений и как искажается его лицо, когда кому-то все-таки удается дотронуться до него. Слава Богу, он заметил это прежде, чем сам успел протянуть руку к ученому. Родни тщательно отсеивает и уничтожает мысли о том, какое лицо было бы в этом случае у Джона.
Проходят недели, и Родни настолько привыкает к тому, что в его присутствии любой разговор становится едва заметно тише, люди начинают смеяться осторожно, поглядывая на него, словно спрашивая у него разрешения на веселье, что это перестает его раздражать. В конце концов, он так часто мечтал, чтобы его оставили в покое... Конечно, лучше бы исполнение мечты сопровождалось менее травмирующими обстоятельствами, но все равно грех жаловаться. А если бы Джон снова начал улыбаться в отсутствие Родни, было бы совсем идеально. Иногда, например, сидя напротив Джона в столовой и слушая, как спокойно и невозмутимо течет его рассказ о чем-нибудь хорошем и светлом, Родни даже думает, что не возражал бы, если бы Джон захотел поговорить, нарушил негласное соглашение «не возиться» с Родни. Но он каждый раз невероятно тепло улыбается, встает и уходит, и совсем не трогает Родни, которому все чаще становится противно от того, с каким облегчением он каждый раз вздыхает.
Просто он не знает, как будет жить, если не сможет вынести прикосновение Джона.
Однажды над Атлантидой разражается такая гроза, что все как по команде вспоминают первый год в Пегасе. Родни уже не хромает, но нога ноет, и у него ужасное настроение, поэтому Джон сидит в его кресле, перекинув ноги через подлокотник, смотрит в потолок и напевает себе под нос: он знает, что Родни это развлекает. Родни задумчиво стучит по клавишам ноутбука, обрабатывая неисправность одного из транспортеров, и все хорошо, пока он не начинает искать один из своих блокнотов, который, конечно, оказывается на верхней полке стеллажа. Родни уже давно пытается заставить себя хоть немного выпрямить спину, не совсем, но хотя бы вернуться в докатастрофическое состояние, и не может: прямая спина равносильна опущенным щитам и ослабленной бдительности. Поэтому Родни несколько секунд стоит у стеллажа, борясь с собой, возвращается к столу и пытается вытащить нужные данные из памяти.
Наблюдающий за ним Джон неторопливо встает, снимает блокнот с полки и без предупреждения резко бросает его Родни – чтобы Родни не подумал, что Джон жалеет и опекает его.
- Не сутулиться не пробовал? - как обычно невозмутимо спрашивает Джон.
- Старый стал, спина не разгибается.
Джон фыркает.
- Я вообще-то на год старше тебя.
У него очень хорошо получается «не возиться», только в глубине глаз, почти не различимая, черная в черноте зрачка, постоянно и мощно пульсирует тревога, поэтому Родни почти не смотрит Джону в глаза.
- У тебя, между прочим, если сзади смотреть, головы не видно, - говорит он, искоса глядя Джону куда-то в плечо.
- Ну я-то могу разогнуться, когда хочу, - говорит Джон и разгибается.
Родни не успевает отвести взгляд и теперь завороженно смотрит на обтянутую черной футболкой грудь Джона. На секунду вспыхивает полузабытое и от этого странное желание. Это можно было бы назвать хорошим знаком, если бы искра не угасла от одной мысли о телесном контакте.
И все-таки Джон замечает ее, какой бы тусклой она ни была, и ломается, сразу, вдруг, как будто и не держался так долго и так стойко. Он подходит, с трудом переставляя ноги, и останавливается шагах в трех от Родни, упорно листающего дрожащими пальцами исписанные листы.
Сколько ночей прошло? Сколько они не спали вместе?
- Родни, - Джон протягивает к нему руку.
Невозмутимости как не было. Он выглядит испуганным, каким иногда бывал в первые месяцы на Атлантиде, и Родни понимает, что все, плотину прорвало, терпение кончилось, но все равно пробует обратить все в шутку, потому что от страха начинает противно ныть в животе.
- Снова тошнит? - притворно сварливо спрашивает он, делая вид, что не замечает, как дрожит его голос, и бросает в Джона скомканным платком. - Только не на меня.
Джон смотрит на Родни глазами, полными отчаяния, Родни видит это даже боковым зрением и чувствует, как от щек отливает кровь.
- Я так больше не могу. Хочу, чтобы ты снова мне доверял, - шепчет Джон, - целиком и полностью. Как я тебе. Как раньше. Пожалуйста, Родни. Доверься мне. Это же я.
Родни поднимает голову и смотрит Джону в глаза, смотрит долго, проваливаясь в глухую тревогу, и наконец протягивает ему поврежденную руку.
Джон не виноват в том, что случилось. Родни не имеет права так наказывать его.
Это же Джон.
Джон берет Родни за руку, просто подставив под кисть ладонь, и долго стоит неподвижно, давая Родни возможность привыкнуть. Это не так страшно, как казалось, и Джон накрывает руку Родни другой рукой, а потом медленно ведет кончиками пальцев вверх по предплечью, трепеща ресницами и еле-еле дыша ртом. Сердце у Родни заходится так, что, кажется, вот-вот перевернется и насмерть запутается во всех этих кровеносных трубках, отходящих от него, но прикосновения Джона, по крайней мере, не вызывают отвращения, и это не может не радовать. Родни даже чуть-чуть поощряет Джона, придвигаясь на пару дюймов ближе.
Джон осторожно поднимает руку Родни.
- Больно? - тихо спрашивает он.
Родни качает головой, и Джон поднимает руку выше, еще, сгибает локоть, заводит за голову, очень медленно, постоянно спрашивая: «А так?», вглядываясь в лицо Родни, прислушиваясь к нему ушами и пальцами.
Тишину, наполненную шумом дождя, раскалывает раскат грома. Родни вздрагивает, и Джон замирает, вопросительно глядя на него огромными глазами. Родни качает головой – «Это не ты», – и Джон очень осторожно кладет ладони ему на плечи и медленно подходит совсем близко, и еще медленнее трогает губами его губы, просто едва-едва касается, и Родни видит размытые очертания мучительно сведенных бровей. Это не страшно, не больно, и Родни рад, что дыхание Джона рвется из груди, а он сдерживает его, как всегда, когда счастлив. Жаль только, что сам Родни никак не может отпустить себя и поэтому ничего не чувствует.
Но на касание губ он все-таки отвечает, и Джон отстраняется, смотрит на него блестящими глазами, потом на кровать, снова на Родни и задерживает дыхание, не решаясь попросить вслух. Родни пожимает плечами – «Делай, что хочешь», – и Джон снимает футболку с себя, а потом с Родни. Родни нравится этот обмен мыслями через взгляды и движения – как будто все по-старому и не было этих недель на расстоянии.
Джон раздевает его, раздевается сам, и пока он ведет Родни к кровати, ученый скользит взглядом по его телу и понимает, что помнит его до мельчайших подробностей, до детальной истории появления самого крошечного шрама. Ощущение времени, проведенного без Джона, исчезает окончательно, но проклятое боязливое чувство вязко сидит в груди и ни за что не желает рассасываться.
Джон укладывает Родни на кровать и начинает прокладывать дорожки поцелуев по его телу, именно так и именно там, как и где тому нравится. Джон делает все так медленно, что Родни успеет по-своему доказать теорему Ферма, не то что сказать «хватит», если вдруг захочет остановиться. Джон не делает ни одного резкого движения; постепенно приходит уверенность, что и не сделает, и Родни немного расслабляется. Вспыхнувшее накануне желание возвращается и усиливается, и Джон, не сдержавшись, шумно выдыхает, заметив это, и сползает ниже, и обхватывает губами наливающийся кровью член Родни, и отрывается от него прежде, чем Родни начинает задыхаться. Он целует Родни, стоя на четвереньках над ним, и осторожно опускается на него, полностью накрывая телом. Родни старательно прогоняет воспоминание о сыплющейся сверху земле и бьющих по бронежилету слежавшихся комках. Джон внимательно смотрит на него, и Родни опускает ресницы – «Я справляюсь, продолжай».
Джон обхватывает запястья Родни и вжимает их в матрас под подушкой. Приобретенный рефлекс включает сигнал тревоги, и Родни невольно дергает плечами и приподнимает голову: от страха перед такой открытостью и беспомощностью сжимается горло и немеют ноги. Но Джон целует его, долго, по-настоящему, и Родни неожиданно для самого себя глухо стонет и выгибается. Его телу надоело страдать из-за вздорных капризов мозга, оно хочет Джона, хочет так, что перед глазами танцуют черные сияющие точки, и Родни больше не желает истязать Джона: он знает, чего тому стоит сдерживать себя и не тереться твердым членом о бедро Родни, остервенело и рвано.
Джон начинает двигаться, глубоко дыша Родни в висок и шепча на ухо неразборчиво, но успокаивающе. Он двигается мучительно медленно, трется всем телом о тело Родни, не отпуская его запястий, не давая хоть немного закрыться. Родни поворачивает голову и утыкается носом в пахнущие травами спутанные пряди у Джона над виском. Оказывается, «потеряться в ощущениях» – не просто глупое выражение. Ощущений так много, что даже мозг Родни не может зафиксировать все сразу и теряется, как маленькая девочка в волшебном лесу. Когда волна ненадолго откатывает и к Родни возвращается способность думать, он завидует Джону, который, кажется, совсем отключил мозг и просто неограниченно чувствует.
- Родни... - выдыхает Джон, и Родни закусывает губу: ему кажется, что Джон плачет.
Все вдруг становится так реально, что почти больно. Нет никакой легкости, и Родни вдавливает в матрас не только горячая тяжесть тела Джона. Как будто все, что было у них с Джоном раньше, – светлая акварель, расплывающаяся от капли воды, или нежная пастель, осыпающаяся от легчайшего прикосновения, а теперь это масляные краски, жирные, крупные мазки, насыщенные, глубокие цвета на прочном, грубом холсте, хранящие образ годы, десятилетия, века. У Родни сбивается дыхание, и он с силой вскидывает бедра, и Джон вскрикивает и вжимает большие пальцы во влажные ладони Родни.
- Я люблю тебя, - задыхаясь, шепчет он. - Родни, я так люблю тебя.
И вот теперь действительно больно. Родни закрывает глаза и чувствует, как по виску медленно течет слезинка. В другое время он, наверно, потерял бы голову от счастья, потому что уже очень давно ему хочется, чтобы Джон сказал это, хотя он готов к тому, что никогда этого не услышит, но сейчас он на все смотрит по-другому. Теперь все будет очень сложно, часто будет больно, каждый день, и к этой боли не привыкнешь, потому что каждый раз она будет новая, потому что Родни ревнив, он параноик, он всего боится, а Джон слишком ненадежный для него, слишком любит разбрасываться собой, слишком не умеет думать о благе одного человека, а не всего человечества. И уйти у Родни теперь не получится. Эта игра слишком настоящая. Такие не бросают, не пройдя до конца.
Джон начинает крупно вздрагивать, надолго задерживать дыхание и с хрипом выдыхать. С каждым движением он сильнее вжимается в Родни, его пальцы периодически конвульсивно сдавливают запястья ученого и медленно разжимаются явно чудовищным усилием воли. Он сгибает ногу и прижимает мошонку Родни к стволу, и Родни вдруг обжигает первая волна предчувствия развязки. С очередным измученным вдохом Джона он тоже задерживает дыхание. Тут же неожиданно наваливается паника, в нос бьет запах прелой листвы и сухой земли, но сейчас уже неизмеримо легче справляться с этим, и Родни выдыхает только вместе с Джоном и чувствует, как каменеет от этого тело Джона.
- Прости меня, - бормочет он, - прости...
- Ох, замолчи, - выдавливает Родни, извиваясь, - тебе обязательно сейчас?..
Джон захлебывается словами и вдруг как-то странно смеется – как будто стонет. А может, и правда стонет, потому что кончает так, что несколько секунд не может двигаться, а у Родни на запястьях точно будут синяки. Вот так всегда, раздраженно думает Родни, пытаясь столкнуть с себя обездвиженное тело Джона, чтобы потереться об него, и наслаждаясь тем, как свободно текут мысли, больше не скованные отупляющим страхом, а я как же? Джон, однако, быстро приходит в себя, и через пару секунд уже Родни заходится стоном и пытается вывернуться из рук Джона. Джон не отпускает его, пока не затихают последние судороги, осовело смотрит на Родни, ловит в его глазах досадливый огонек, почти беззвучно говорит:
- Вернулся, - и трется носом о шею Родни.
Они лежат рядом и тяжело дышат – ждут, пока дыхание выровняется само собой, и еще никогда Родни не был так рад едкому раздражению оттого, что Шеппард опять втянул его в какую-то авантюру.
- Больше никогда, ни за что, никуда не отпущу тебя одного, - бормочет Джон. - Обещаю.
Родни стискивает зубы, малодушно и безрезультатно стараясь не верить.
- Не обещай.
- Хорошо, - соглашается Джон, и Родни против воли чувствует себя уязвленным, но Джон добавляет: - Клянусь, - спокойно выдерживает долгий острый взгляд Родни, и Родни наконец высвобождает руки из его захвата и крепко обнимает его.
Джон долго молчит, так долго, что Родни чувствует, что они все крепче приклеиваются друг к другу, а потом прерывающимся голосом обращается к ключице Родни:
- Родни...
Родни вздыхает и пинает лодыжку Джона.
- Да, идиот, конечно, я тебя тоже.
В конце концов, боль всегда идет рядом, явно или незаметно, и вряд ли за всю его жизнь наберется хотя бы год, абсолютно безболезненный. Так что ради таких ночей, как эта, сдерживаемого рвущегося дыхания Джона и его живых глаз Родни готов потерпеть еще чуть-чуть.
@темы: .V.2 Штампы, #fandom: Stargate Atlantis, Stargate Atlantis: Джон Шеппард, Родни МакКей. (табл.30)