[fanfic100]

Фандом:Hellsing
Название: "Косы"
Герои: Хайнкель Вольф/Пип Бернадотте
Тема: Волосы
Объём: 1633 слов
Тип: гет
Рейтинг: PG-13
Примечание: вы все еще верите во флёр наемничьей жизни?
Саммари: вы не замечали, что Хайнкель и Пип очень похожи?

Читать дальше

- Просто напомни мне, с чего это началось? – урчаще осведомился Бернадотте, с наслаждением потершись щекой о подушку под собой.
- Ты посол и я посол, - на манер детского стишка произнесла чувственным низким голосом женщина рядом с ним, - у тебя конверт и у меня конверт, у тебя пистолет и у меня пистолет, ты солдат и я солдат, у тебя задержали вылет и у меня задержали вылет. Ты красив, - наклонилась она над спиной очень удачно для них обоих поверженного мужчины, - и я, что уж скрывать, чудо как хороша. Адюльтер был неизбежен, мы изменили собственным начальникам.
- Главное, что не принципам, - назидательно произнес Пип со все нарастающей ленцой. Думать хотелось мало: елозящие по его спине женские бедра этому очень мало способствовали. – Ты мне не выдала никаких имен, паролей или явок? – подозрительно обернулся он через плечо.
- Надейся, - хмыкнула откуда-то слева на удивление подвижная женщина. Насколько она может быть подвижной наемник уже оценил, но по прошествии времени казалось, что не слишком достаточно.
- Тебе могу сказать то же самое, - довольно зевнул мужчина, положив подбородок на локти и довольно щурясь спинке кровати.
Отчасти это приключение было опасным: мало кто погладил бы по головке за связь, пусть и развлечения ради, с телохранителем врага. С другой стороны – разве с наемников берут обещание не лезть в кровать к красивым блондинкам? В контракте этого пункта он точно не помнил.
- Что ты там делаешь? – не выдержал Пип после десяти минут молчания, сосредоточенного пыхтения и прикосновений на грани фола. Не так уж много надо здоровому взрослому мужчине, особенно в такой вот пикантной позиции.
- Любуюсь, - нараспев ответила наемница. Каждая гласная у нее вышла протяжной и ленивой, но восхищение, что удивительно, действительно наличествовало.
- Шрамами? – с ухмылкой спросил Бернадотте.
Отчасти он сам себя стеснялся: выдумка о том, что шрамы украшают, котировалась только в Средние века. В современном мире шрам одинаково уродлив и на женщине, и на мужчине. Может, потому что он знал, что у австрийки – Хайнкель, имя как у самолета, упорства и наглости столько же – вряд ли персиковая кожа с нежным пушком светлых волос, как у иных дамочек, за которыми он в свое время ухлестывал или которых с разным успехом снимал в разное время. Не ошибся, конечно. Зато стесняться себя самого не приходилось: как калеки не смеются друг над другом, так и солдаты редко когда подтрунивают над чужими шрамами, особенно если они глупые. Не признаваться же, в самом деле, что длинный толстый рубец на животе – след от ножевого ранения – на самом деле не отметина от ножа кровожадного голодного зулуса, а неудачная шуточка одного знакомого придурка, осерчавшего на колкую фразу? А в байку о зулусе многие верили: поразительно, насколько порой женщинам нужны герои. Если женщина сама в строю с большой пушкой, то ей врать не придется. Да она и не спросит.
- Волосами, - совершенно серьезно донеслось теперь уже справа. – Мне кое-что вспомнилось.
- Да ну? – перевернуться хотелось все сильнее.
И хотелось опустить руки на крепкие бедра, которые могут так сдавить с боков, что потом долго не говорить, а пищать будешь, провести мозолистыми пальцами по поджарому животу и на удивление крепкой и высокой груди, явно видавшей очень мало ласок: обладательницам подобных тел не до самолюбования и не до шлифовки собственных прелестей, равно как нет у них времени на то, чтобы подобную красоту разделить с кем-то, кроме очередного врага с пистолетом наперевес. Только у того в мыслях не будет, что к подобной женщине можно прикасаться очень осторожно, как к свернувшейся в колечко острозубой ласке.
- Скажи-ка мне, рыжий друг мой, отчего ты так рыж, откуда твои предки? – на манер старой рассказчицы, вопросила Хайнкель. Судя по тому, как легко царапали лопатки ее ногти, она явно плела косу.
- Сейчас уже черт ногу сломит, - пожал, насколько это было возможным, Бернадотте плечами, - вроде бы французы. А может, и евреи. Во всех есть немного от евреев, - заключил он вполне справедливо.
- Значит, норманн, - совершенно неожиданным оказалось прикосновение между лопаток. Острое, хотя ногти у Вольф были аккуратно подстрижены.
Потом – линия вниз, немного в сторону, влево, потом зигзаг: рисунок был сложным и непонятным, легким, как будто по его спине рисовали отточенным пером как по ровному пергаменту.
- В вашем эпосе есть довольно интересная легенда, - таким же низким голосом она постанывала в его плечо. Теперь же голосом пифии сплетала, как отдельные волоски в толстую косу, слова в рассказ. – На севере давным-давно жил огнебородый воин, столь могучий и сильный, что ударом топора мог рассечь столетний дуб пополам. И ни один лист на том дубе не шелохнулся бы. Первого своего врага, захватчика из чужого поселения, пришедшего с целым отрядом, он убил в четырнадцать лет, - Бернадотте едва ощутимо дернулся. Вместе с этим движением пропало желание переворачиваться. – Это прославило его на все земли окрест, его имя славили даже перелетные птицы. Не прошло и года, как воин-мальчишка решил, что ему пора отправляться в свой первый ратный поход. Он присоединился к армии одного уважаемого человека и встал в первые ряды. Смерть обходила его стороной, словно боялась его задора и силы. В сражениях гибли его товарищи, случайная стрела оборвала жизнь его командира, а он все оставался живым. После одного кровопролитного сражения, в котором с обеих сторон в живых осталось не больше десятка человек, выжившие товарищи решили, что именно ему, огнебородому, тогда уже взрослому мужу, предстоит отныне вести их в бой вместо командира, сожженного в ладье после пира, на котором сломался от тяжести снеди не один стол, - мечтательно произнесла Хайнкель, продолжая выводить что-то у него на спине. – Он рисовал на своем щите могучего орла, раскидывающего крылья от края и до края неба. И не было в его время воина более могучего и сильного, славного добротой и отвагой, которых не было даже у богов. Он и умер сражаясь, в глубокой старости, хотя у него были три жены и бесчисленно сыновей и внуков. Жажда подвигов даже при смерти звала его к себе. И чем лежать на перинах, испуская дух при рыдающих женах и детях, он предпочел снова надеть доспех и в последний раз поднять меч, чтобы и к нему пришли девы в сребристых нагрудниках и увели в Вальгаллу. И на его похоронах тоже сломали не один стол, - закончила Хайнкель.
- К чему это было? – спокойно осведомился Бернадотте, у которого от истории мурашки пошли по коже.
И дело даже не в совпадениях. Взять любую сказку о доблестном богатыре – в ней каждый, для кого сражение – способ выжить, увидит множество совпадений с собой. Дело в том, что в школьных книжках по литературе называют моралью и приписывают рядом со смешными стихотворениями. Вспомнился же ей этот воин почему-то.
- У него была привычка, я о ней не сказала, - произнесла Хайнкель почти буднично, - после каждого убитого врага он распускал рыжие пряди, которые не стриг с рождения, и заплетал себе косу. Когда же косы стали толщиной в три волоска, он стал заплетать косы и в бороде, а потом и в усах, - с усмешкой произнесла девушка, - вот только последние он заплести уже не смог – даже если бы у него поднимались руки, больше не было трех свободных волосков. Даже в бороде.
После этих слов Бернадотте все-таки перевернулся, тяжело, рвано перебросив вес сперва на один бок, а только потом – на спину. Хайнкель это «родео» вытерпела с легкостью, загадочно щурясь на наемника из-под взлохмаченной в валяниях на кровати челки.
- А дева в нагруднике была, случайно, не златокудрой? – дернул он уголком рта.
- Златокудрой, - кивнула Хайнкель, - а еще дебелой. Валькириям по статусу положено было быть красивыми, а по тем временам меньше центнера – уже не красавица. Да и нужны были эти дамочки, только чтобы довести до чертогов Одина. Ну, еще подавать там вино. О том, что там эти вояки у Громовержца с «лучшими дочерьми благородных семей» делали, история целомудренных норманнов умалчивает.
- Знаю я одну Валькирию, - усмехнулся наемник, - только она смуглая. И волосы у нее серебристые, а не золотые.
- Представь себе, я тоже работаю на валькирию, - весело хмыкнула наемница.
Бернадотте внимательно всмотрелся в серые глаза девушки, которая явно чего-то от него ждала. И на секунду ему захотелось рассказать ей сказку о храброй воительнице в золотых доспехах, отважно побеждавшей врагов и погибшей в окружении верных товарищей на поле самого доблестного сражения. Вот только их, наемников, смерть обычно встречает в глубоком одиночестве и беспросветной нищете. Это если очень повезет, хотя можно ли постоянный вьетнамский синдром назвать везением? А то и вовсе умрешь от того, что какой-нибудь шахидке не в самый удачный момент захочется сдетонировать рядом с твоим бренным телом.
- К чему такие откровения? – вопросительно изогнул брови Пип.
Хайнкель наклонила голову набок:
- А просто так, обмен опытом, - повела она плечами. В этом движении было заключено очень многое. Жажда сказки со счастливым концом, например.
У единоутробных близнецов есть привычка неосознанно обмениваться взглядами в попытках узнать будущее или следующий шаг своей родной половинки, чтобы скопировать его. Сталкиваясь с чем-то удивительно знакомым, родным и до боли в сердце знакомым, хочется верить, что в чужой жизни, в чужих ошибках и чужих шрамах увидишь собственную судьбу и свое же будущее. Только игра эта обоюдна, а попытки эти превращают встречу в зеркальный лабиринт.
- Заплети мне косички, - неожиданно произносит Пип, снова переворачиваясь на живот.
- Будешь называть имена? – уточняет наемница, отделяя первую прядь без единого вопроса.
- Плети мелко, пока хватает волос, - тяжело отвечает наемник.
В их жизни, в отличие от сказок, некоторые поступки отнюдь не героические, а за каждой косой стоит еще безутешная вдова или оставшийся сиротой ребенок. Каждая косичка пропитана кровью и смердит, как разлагающийся труп. И от веса этого клонит голову к самой земле в попытке забыть тот день, когда оружие впервые оказалось в руке. Вот только ни сил, ни возможности забыть уже не будет. Как не будет дороги назад. Как не будет выигравшего в догонялках с судьбой.
«Еще одна неслучайная встреча», - мысль получится синхронной, не высказанной вслух. В мире, где случайная пули обрывает многие жизни, простых и случайных встреч не существует.
И если цель этой встречи – растравить свои и чужие раны собственной похожестью, то так тому и быть.