[fanfic100]

Название: Начало
Фандом: Bleach
Герои: Роуджиро (Роуз) Оторибаши
Тема: Алкоголь
Объём: 399 слов
Тип: джен
Рейтинг: PG-13 за правду жизни
Саммари: Родители есть у всех...
Авторские примечания: 1. AU; 2. POV; 3. Авторская трактовка характеров, обстоятельств и канона. 4. Автор пафосничает - без злого умысла.

1.
Моя мать была дешевой портовой шлюхой.
Конечно, о матери так не говорят, и мне бы хотелось сказать, что она была красивой куртизанкой с великосветскими манерами. Не сложилось. Она за бесценок продавала своё тело в порту Нагасаки. У нее не было ни образования утонченных гейш, ни их же красоты. Не было у нее и денег. А о своих родителях она не говорила. Впрочем, европейские матросы никогда не отличались разборчивостью в выборе подруг на одну ночь. Какая разница, с кем провести пару часов на суше, когда человеческая плоть так изменчива и требовательна? А так, для молодой бедной девушки могло найтись место под крышей и горстка риса на ужин. Я не упрекаю её – я никогда не знал, что привело её в дом терпимости госпожи Моримото. А госпожа прекрасно знала: чем ниже цена – тем выше спрос. Поэтому всегда шла на уступки клиентам, если у них водилось хоть немного денег.
Не сложно догадаться, что своего отца я не знал. Он не был ни знатен, ни богат. Он плавал на утлом суденышке, и денег у него водилось ровно на одну ночь пребывания в порту: алкоголь, гашиш и молоденькая семнадцатилетняя девчонка с незапоминающимся из-за традиционного макияжа лицом, с которой можно провести несколько приятных часов перед очередным рейдом. У него были белые зубы, волосы цвета осенней осоки и зеленые глаза с искорками азарта. Он был французом и совершенно не понимал по-японски.
Госпожа Моримото говорила, что совместное ложе сближает, ломая языковые барьеры. К 20 годам мать если не говорила, то хотя бы понимала английскую, немецкую, французскую и нидерландскую речь – это её, вероятно, и погубило.
Он пришел уже «навеселе», напившись дешевого подогретого саке после ядреного португальского рома, – и запах перегара смешивающегося со сладковатым дымом чужеземного наркотика. За его ухо был залихватски заправлен бутон чайной розы. Он выбрал, не глядя, первую попавшуюся и всю ночь обещал, что обязательно заберет её к себе, туда, откуда сам родом, обещал маленький домик с мельницей у реки и троих крепких веселых ребятишек. Рано утром он ушел, заплатив госпоже Моримото по договоренности, а матери оставил лишь бутон розы.
Она с самого начала не поверила ему и знала, что он не вернется. Она не ждала его. Она не ждала его через месяц, через два и даже через три. Она не ждала его даже тогда, когда беременность уже не получалось скрывать. Она умерла родами, узнав, что все морские порты закрываются для иностранных судов. Это было в 1637 году по христианскому летоисчислению, на 22-ом году правления сёгуната Токугавы.


Название: Детство
Фандом: Bleach
Герои: Роуджиро (Роуз) Оторибаши +ОЖП и действительно проживавшая в то время личность - массовкой
Тема: Краска
Объём: 926 слов
Тип: джен
Рейтинг: PG-13 за жестокую правду жизни
Саммари: Быт квартала Ёсивара в Эдо.
Авторские примечания: 1. AU; 2. POV; 3. Авторская трактовка характеров, обстоятельств и канона. 4. Автор пафосничает - без злого умысла.

2.
Госпожа Моримото была не только умной, но еще и, в сущности, незлой женщиной.
В том же 1637 году, сразу после смерти матери, собрав весь свой скарб, с маленьким ребенком на руках она перебралась из Нагасаки в молодую столицу – Эдо. Что говорить, но профессию менять она не собиралась. Не прошло и нескольких дней, а госпожа уже обосновалась в районе Ёсивара и устроилась в один из увеселительных салонов, выполняя там роль наставницы и надсмотрщицы. Я думаю, у неё были связи по всей стране, и стоило только захотеть, ей не составило бы труда устроиться и к наложницам сёгуна. Но, с другой стороны, она часто говорила, что женщины правителя страны – самые неблагодарные и самые омерзительные существа, и чем проще покупатель, тем легче работать с запрашиваемым им товаром.
Да, люди были товаром для нее, отчего вдвойне удивляло то, с какой добротой она временами относилась ко мне. Если честно, я до сих пор не понимаю – просто не верю, - что она искренне меня любила. Возможно, так было на самом деле, хотя я не исключаю, что она имела личную заинтересованность: возлагала на меня надежды, что я смогу заботиться о ней в старости или просто просчитывала варианты, чтобы продать подороже. Как бы там ни было, я до сих пор благодарен ей уже за то, что она не бросила меня сразу после смерти матери.
Я рос при салоне, был любимцем девушек, работавших там – меня одевали в женские наряды и никто, кроме посвященных, не мог бы указать с уверенность, девочка перед ним или мальчик. Госпожа Моримото предпочитала скрывать мои истинные корни и говорила, что я – её племянник, оставшийся сиротой. На третьем году жизни, когда отцовские гены стали давать знать о себе, госпожа приняла единственное верное на тот момент решение. В то время иностранцев высылали из страны, и если бы стало известно о моем происхождении, кто знает, чем бы это могло окончиться, поэтому с двухлетнего возраста госпожа стала красить мне волосы хной и басмой, чтобы не привлекать лишнего внимания. Они отрастали быстро – за полторы-две недели, госпожа ругалась и красила заново. И еще она постоянно твердила: «Держи глаза опущенными, как молодая жена в первую брачную ночь – иначе не миновать беды». Учитывая сословие, к которому мы принадлежали, никого такое поведение не удивляло.
В 6 лет я начал получать образование вместе с девочками – воспитанницами госпожи Моримото: игра на сямесене, традиционные танцы, постижение языка жестов и хороших манер, стихосложение, письмо – всему этому девочек учили годами, чтобы потом они могли услаждать взор и слух посетителей. Мне нравились эти уроки: нравилось выводить вязь иероглифов кистью по рисовой бумаге, нравилось, как разлетаются рукава во время исполнения танца «Камень смерти», нравились звуки перебираемых струн…
Кстати, еще одна причина, по которой мне до сих пор кажется, что госпожу посещали мысли о продаже меня в один их салонов в качестве обслуги, это то, что когда девочкам пришло время постигать тайны плотских удовольствий, госпожа настаивала, на моем обязательном посещении оных. Это было странно – и очень двусмысленно, но тогда я в силу возраста не задумывался об этом.
В отличие от учениц салона, у меня была какая-никакая, но свобода.
Во время празднеств и фестивалей мне разрешалось свободно гулять по кварталу, при этом госпожа Моримото не настаивала на обязательном для девочек кимоно. Это были те редкие вечера, когда можно было смыть грим и, почувствовав себя обычным мальчишкой, гулять в толпе.
Так в один из фестивалей мне довелось проскользнуть на спектакль театра Но: я был поражен игрой актером, их движением, голосом, водоворотом разноцветных костюмов и причудливых масок. Но больше всего меня поразило не это. Во время всего выступления я постоянно отвлекался на разглядывание расписных бумажных ширм, вееров в руках актеров, программок в руках зрителей: чистые цвета и восхитительная плавность линий, их гармония и при этом какая-то обыденность вызывали во мне отклик и желание быть причастным.
С того времени это желание следовало за мной повсюду: я рисовал при каждой удобной возможности, ища верные линии и пропорции, пытался делать зарисовки девушек из салона, виды района, растения и животных. К сожалению, кроме обычной туши у меня ничего не было, а мне так хотелось попробовать цвет по-настоящему. А потом, как-то ближе к вечеру, госпожа Моримото дала мне денег и послала за басмой: она недовольно хмурилась и прищелкивала языком, оценивающе глядела на светлые корни волос и качала головой.
Я так и не купил басму – по дороге мне встретилась лавочка с принадлежностями для письма, я зашел только посмотреть – и сам не понял, как деньги оказались у продавца, а я стал обладателем набора туши, нескольких плотных, уже загрунтованных листов бумаги и набора кистей. Я понимал, что наказания не избежать, поэтому спрятался в одном из двориков, уселся в развилке ветвей старой слив, что росла там – и принялся рисовать. Конечно, это было неудобно, и краски были совсем не те, о которых я мечтал, но это было уже что-то. Лишь когда на улице совсем стемнело, я понял, что пора возвращаться. Почему-то ругани я не боялся – возможно, именно это и называют предчувствием.
Зарево я увидел издалека. Словно кто-то подсказывал, что теперь мне не было необходимости спешить, да и некуда, и все равно я шел, чтобы увидеть собственными глазами: не для того, чтобы поверить, но для того, чтобы убедиться, что в живых не осталось никого. Не знаю, как долго я наблюдал за огнем и за тем, как соседи испуганно метались в попытке воспрепятствовать распространению пожара. Один из листов с рисунками валялся у моих ног, а остальные я все еще прижимал к груди, и когда тяжелая ладонь опустилась мне на плечо, я даже не вздрогнул и не перевел взгляд. Мужчина поднял лист, рассматривал его какое-то время, потом опять повернулся ко мне и потянул за собой, в противоположную сторону от пожара.
Так, почти сразу после своего десятилетия, я попал к Матабэю Иваса и переехал в Киото.

АПД.:
Название: Киото
Фандом: Bleach
Герои: Роуджиро (Роуз) Оторибаши, ОЖП
Тема: Кровь
Объём: 502 слова
Тип: джен
Рейтинг: G
Саммари: Пятнадцать лет и один день.
Авторские примечания: 1. AU; 2. POV; 3. Авторская трактовка характеров, обстоятельств и канона. 4. Автор пафосничает - без злого умысла.
+ Раз упоминаю, считаю нужным пояснить:
Легенда о Камне Смерти заимствована из лирической драмы театра Но.

Камень смерти(отрывок)

Камень Смерти

И в зимнюю стужу, и в летний зной
Камень Смерти стоит на болоте в Насу.
Хоть от старости он и порос серым мхом,
Злобный Демон никак не покинет его.

Холодом обдает: печальный крик совы
Раздался хрипло средь стонущих сосен;
По зарослям измельчавших хризантем
Лиса крадется, слышен вой шакала,
Болото освещает лишь тусклый осени свет.

3.
Много времени не понадобилось, чтобы понять, что художник из меня все же посредственный.
Иваса был добр, но отличался несвойственным для людей его склада прагматизмом. Очень быстро он перестал испытывать интерес к моему обучению, как художника. Зато оказалось, что из меня можно сделать неплохого гравера – этим я и занимался. Запах вишневой и самшитовой стружки с раннего утра до позднего вечера и обколотые в кровь пальцы стали неотъемлемой частью моего существования в Киото. Приходилось много работать, чтобы не быть нахлебником, зная, что как бы тяжело не было, вряд ли кто-то сможет оценить мой труд по достоинству. Это было естественно: искусство укиё-э не слишком-то благосклонно относилось к ремесленникам, и если имена художников были на слуху, то нелегкий и кропотливый труд гравера и печатника оставался в тени.
Постоянно приходилось быть внимательным к малейшим оплошностям: нечеткий штрих или неверная глубина надреза могли послужить причиной негодности уже выполненной работы. Кроме того, нельзя было забывать о необходимости следить за тем, чтобы резцы не наткнулись на сучки в доске – в этом случае они соскальзывали, глубоко уходя под кожу, порой прорезая плоть до кости. Именно в то время я научился терпеть боль и не обращать внимания на порезы – разве что тут же, при малейшем кровотечении, откладывал работу, тщательным образом промывал рану настоем, бинтовал – и вновь приниматься за дело. В этом случае нужно было еще и следить, чтобы не испортить проделанную работу кровью: наставники всегда твердили, что к печатнику оттиски должны приходить девственно чистыми – краска не терпит грязи.
Позже, уже в Обществе Душ, мне не хватало только одного: тех шрамов, которые я получил во времена своего ученичества. Именно их отсутствие больше всего смущало меня и приводило к неверным выводам окружающих, относивших меня к аристократии – то ли того, то ли этого света.
***
Пять лет я был учеником, еще десять – подмастерьем, и все равно, когда меня повысили до мастера, позволив работать с оригиналами, я был несказанно удивлен такой чести. Мои учителя и наставники зазывали сходить куда-нибудь, развлечься и отметить очередную ступень в карьере. Выбор места был невелик.
Увеселительный квартал Киото был, не в пример Ёсивара в Эдо, аскетичен и тих. Мне, знавшему о жизни таких мест гораздо больше, чем следовало, казалось там немного унылым. Еще одна причина – воспоминания о пожаре все еще тяготили меня, не смотря на прошедшее с тех пор время. Меня привели в один из лучших салонов, но саке там казалось недостаточно теплым, девушки – недостаточно умелыми, а их кимоно – недостаточно яркими. И когда все забыли о причине, ради которой собрались, на дворе уже стемнело. Я выскользнул на задний двор, прихватив фонарь и расстроенный сямесен, и, устроившись под опавшей сакурой, принялся его настраивать.
Именно тогда она и появилась – в белом кимоно с черными журавлями и оби цвета осенних кленов, с зонтиком, на который падали первые снежинки. Она сказала, что я простужусь, и что настраивать инструмент на морозе – бессмысленная трата времени. Я не ответил – только заиграл тот самый «Камень смерти», который так любил в детстве. Но она оказалась права – не стоило играть на морозе. Еще долго я не мог избавиться от шрама, оставленного лопнувшей струной, а она – от моей крови на своем кимоно.

Название: Замкнутый круг
Фандом: Bleach
Герои: Роуджиро (Роуз) Оторибаши + ОЖП
Тема: Масло
Объём: 474 слова
Тип: джен
Рейтинг: PG-13
Саммари: Жизнь движется если не по кругу, то уж точно по спирали
Авторские примечания: 1. AU; 2. POV; 3. Авторская трактовка характеров, обстоятельств и канона. 4. Автор пафосничает - без злого умысла.

4.
Её звали Хиноэ, она была на 20 лет старше меня и являлась хозяйкой салона.
Нет, не так. Она была женой хозяина салона, но он исчез с год назад. О ней ходило множество слухов. Говорили, что мужа она убила сама. Говорили, что она меняет любовников, как не меняют клиентов девушки в её заведении. Говорили… Много и громко, на фестивалях и рыночных площадях, даже в её собственном салоне. Она проходила мимо, склонив голову и мягко улыбаясь, как и подобает её статусу. Но мне было наплевать, – а простой люд любит поговорить.
И я делал всё, лишь бы она продолжала улыбаться. Я танцевал – только для нее, так, как меня учили когда-то. Тогда она брала сямисен и начинала тихо наигрывать на нём. Я не знал этих мелодий, не знал, откуда она знает их, но ловил ритм и краешком глаза любовался её фигурой, словно выточенной из слоновой кости: она, будто назло слухам и сплетням, предпочитала светлые траурные одежды, и только оби – всегда яркий. Я играл для неё – и когда она начинала тихонечко подпевать, я закрывал глаза, чтобы слышать каждый её вздох.
А по ночам, при свете жаровни, я вдыхал аромат эфирных масел – множество различных и, зачастую, противоречащих друг другу. Жасмин и лаванда, которыми пах футон в небольшой комнатке, на задворках её заведения. Самшит и можжевельник, стружку которых она любила подкладывать в жаровенку, в углу комнаты. Мята и цитрус с медом – от её пальцев, которыми касалась она моих плеч, волосы – ромашка и шиповник, шея – грецкий орех. Её образ был соткан из сотни ароматов – но даже при желании, я бы никогда не смог верно подобрать их все, пусть я никогда и не забуду их. Я не знал, что сходить с ума может быть так приятно.
Я понимал, что долго так продолжаться не может.
***
Вы слышали? Неужели еще не слышали?.. – это толстый торговец золотыми рыбками доверительно шептался со стайкой благочестивых дам, рассказывая, что сын градоначальника, после парочки-другой пиал прекрасного саке, по секрету рассказал своему зятю, достопочтимому казначею, а тот в свою очередь…
Я знал, предчувствовал, но все равно оказался не готов. Я ненавидел страну, ненавидел себя, ненавидел всех известных мне богов, но больше всего я ненавидел сёгуна. Не ходи, говорили мастера. Не ходи, молчал хозяин. Не ходи – видел я в каждом взгляде. Но иначе я не мог. Я бежал, надеясь, что успею, но всё равно опоздал. Приговор зачитывали так, чтобы слышал каждый: правителю нужен был пример того, чего достойные граждане должны опасаться, сегун хотел раз и навсегда утвердить власть и показать, чего стоит его слово.
«… И сказано было, что тот, кто покинет Японию, кто посмеет ослушаться слова нашего – да будет предан смерти. И все в доме его, и мужского, и женского полу, да пойдут по стопам его…»
Последнее, что я помнил – пожар. Салон жгли, предварительно облив его пахучим маслом, которое нашли там же, в комнатах, которое хранилось для лампад – и этот запах я тоже помню: прогорклый, с нотками имбиря и левкоя…


Название: Предтечи
Фандом: Bleach
Герои: Роуджиро (Роуз) Оторибаши и не только.
Тема: Когда закончится канат, завяжи его в узел и держись. Ф. Рузвельт
Объём: 1299 слов.
Тип: джен
Рейтинг: G
Саммари: О том, кого можно встретить в маленькой раменной у большой дороги и чему можно научиться.
Авторские примечания: 1. AU; 2. POV; 3. Авторская трактовка характеров, обстоятельств и канона. 4. Автор пафосничает - без злого умысла.

5.
Последующий после пожара в Киото год, я продолжал работать в мастерских, стараясь не забыть, но понять.
А потом, так ни к чему не придя, одним днем я собрал весь свой скарб, состоящий из инструментов, и ушел. О пяти годах скитаний по дорогам Японии можно рассказывать бесконечно или не рассказывать вовсе. Первое время я перебивался плотницкими работами в селениях и деревнях, избегая больших городов, пока не дошел до Курамы. Там пробыл год – не как послушник, а как наемный рабочий за скудный ужин – вечерами ведя беседы с одним из местных монахов. Он пытался наставлять меня, но я был глух к любым увещеваниям здравого смысла, а может просто старик был хорошим человеком, но плохим проповедником. Но и там я не мог оставаться. Слишком часто придворная знать, жаждавшая выслужиться перед сёгуном, наведывалась в местные храмы, – для них я был желанной добычей: слишком явно проявлялись европейские гены отца, которые не замедлили дать о себе знать, как только я вышел на большую дорогу, ведущую из Киото. Со временем, мне пришлось стал больше ронином, чем плотником, всё лучше осваивая меч и рукопашный бой, которым до этого я уделял не слишком много внимания. Чтобы скрыть светлые корни волос, пришлось полностью обрить голову, а под потрепанным дорожным плащом уже привычно позвякивала катана – безыскусная, но доброй стали. Именно таким – то ли монах, то ли разбойник – я пришел в далекую деревеньку, ютившуюся на окраине провинции Нагато, рядом с разрабатываемым прииском медной руды.
Раменная, в которой я решил перекусить, ютилась в пяти часах ходьбы от города и часе ходьбы от прииска, поэтому была надежда, что скромного содержимого кошелька хватит на скромный обед и бутыль разбавленного саке. Рядом с деревянными столиками, вбитыми в землю, было людно, шумно и, судя по всему, очень весело. Рабочие с рудника то ли что-то чествовали, то ли просто напивались в большой компании. Все места за столами были заняты, как показалось поначалу, но потом чуть поодаль я разглядел свободную лавку в тени раскидистого дуба – словно все посетители перестали замечать её. Когда я подошел ближе, оказалось, что на скамейке уже сидит женщина, ещё не старая, с очень прямой осанкой, выдающей в ней аристократические корни, миловидным лицом и длинными черными волосами; одетая быстрее по-мужски в черные хакама и косоде. Она словно старалась не попадаться никому из присутствующих на глаза, но посетители и сами не удостаивали её даже взглядом.
Я скользнул к ней и, после непродолжительного поклона спросил, не помешаю ли. Она сначала словно не поняла, к кому обращены мои слова, но потом странно взглянула и задумчиво кивнула.
Мы сидели в молчании. Я не хотел привлекать к себе чьё либо внимание, а она смотрела в сторону, где в компании уже нетрезвых рабочих с рудника с тупой методичностью напивался очень заметный непривлекательный мужчина. Когда я вернулся со своим скромным, присутствовавшие продолжали игнорировать женщину, и я, не выдержав, обратился к ней.
Её взгляд, до этого несколько отрешенный, остановившись на мне, стал острый и настороженный. Но от назойливого собеседника избавляться она не стала, напротив – на мои ничего не значащие реплики об урожае и погоде отвечала приветливо и спокойно, но на предложение заказать что-нибудь ответила категоричным отказом, а после предположения о том, что у дамы, возможно, нет денег, прикрыла рот ладошкой и тихо рассмеялась. Мне не оставалось ничего больше, как предложить выпить со мной хотя бы саке, на что она, после непродолжительного раздумья, всё же согласилась. Когда я просил вторую пиалу, хозяин смотрел на меня с легким беспокойством, но просьбу выполнил, что-то пробурчав под нос о странных клиентах. Я чувствовал легкое беспокойство, но по-настоящему меня волновало лишь то, чтобы никто не заметил меч, висящий у меня под плащом на поясе. Женщина тем временем продолжала поглядывать в сторону на того самого мужчину, но он, как и все окружающие, не замечал ни её, ни её взглядов.
- Вы знакомы? – поинтересовался я.
Она ответила утвердительным кивком и полуулыбкой.
- Давно?
- Несколько жизней, – согласилась она мягко.
- Тогда почему… - то ли я смутился собственного любопытства, то ли просто не получилось сформулировать вопрос, но женщина поняла.
- Память не позволяет.
- Наверное, это больно? – Мне пришло в голову, что она выбрала интересную игру слов.
- Нет, – и, внимательно глядя меня, добавила, - Вы ещё молоды и не способны понять. Но я могу подождать. Ещё столько же – или до тех пор, пока он не вспомнит.
- Тогда я восхищаюсь вами.
- Не стоит. Просто живите. – Она ещё внимательней взглянула не меня, а потом вздохнула. – Я могу попробовать научить. Но, хоть я и хороший врач, душевные раны излечивают только время, смерть и мы сами.
- Откуда вы знаете, что у меня есть душевные раны? – я не смог сдержать чуть ехидной усмешки.
- Иначе бы вы здесь не сидели.
- Вы хотите сказать, что меня бы здесь не было?
- Нет, - её взгляд стал острее. – Я хочу сказать, что вы бы не захотели сюда садиться.
Некоторое время мы молчали: я пытался понять, что она имеет в виду, а она - просто ждала ответа.
- Научите, - наконец кивнул я, решив оставить загадки на потом. Наверное, в голосе моем прозвучало слишком много неприкрытого скептицизма.
- Смотрите, - моя случайная собеседница извлекла оттуда-то из складок черный шелковый шнур, очень мягкий, но прочный. – Представьте, что это – жизнь.
- Да уж, верно подмечено, - не удержался я от иронии. – Сплошные черные полосы, а между ними – только тени.
- Не в этом дело, - она качнула головой и указала на его середину. – Возьмите вот здесь и держите.
- Это та точка, в которой я сейчас нахожусь? – уточнил я, небрежно ухватив шнур двумя пальцами.
- Верно, - улыбнулась она и внезапно с немалой силой дернула его на себя. Мягкий шелк исчез, оставив в руке ощущение обидной пустоты. Она улыбалась. – Давайте попробуем ещё раз?
Во время второй и третьей попыток я был готов, но удержать шнур не смог, как ни старался; после четвертой ладонь покраснела; а на пятой я всё же ободрал кожу с указательного пальца. От обиды я даже не подумал о том, что хрупкой женщине физически было бы не под силу такое, не говоря о том, что самого рывка я даже не успевал замечать.
- Хорошо, - улыбнулась она и, забрав у меня конец шнура, быстро скрутила какой-то хитрый узел. – А теперь – будьте внимательны. Попробуем ещё раз?
Я кивнул, хотя руку здорово саднило. И, не смотря на разодранную в нескольких местах до крови ладонь, на этот раз шнур удалось удержать в руке благодаря узлу. Женщина улыбалась, а я всё смотрел на черный шёлк, перепачканный кровью, в своей руке и думал.
- Теперь вам понятно?
- Да, - тихо проговорил я. – Кажется, я кое-что понял.
- Что вы поняли?
- Ну… То, что вы – точно не буддистка, - давно забытая ирония сегодня вновь возвращалась ко мне.
- Верно. За это я научу вас ещё кое-чему. Держите… Только на этот раз - так сильно, как только сможете.
Я послушался и взял шнур опять - и почувствовал невыносимую боль.
…Потом, глядя на свои ободранные руки, меня посетила мысль, что там происходило что-то странное. И пусть жизнь успела мне доказать, что женщины могут быть сильнее, чем кажутся на первый взгляд, я чувствовал что-то неправильное и неправдоподобное во всем происходящем.
А она между тем подняла пиалу с успевшим остыть саке и по-мужски выпила.
- Но это неважно, – проговорила она и от её голоса мурашки побежали по спине. – Скоро вы забудете этот урок, а я – ваше лицо.
- Такое я не забуду.
- Придется, - она качнула головой. - Но если нет, можете при следующей встрече назвать меня сенсеем. Прощайте.
Женщина медленно прошла к выходу, бросив прощальный взгляд в сторону шумной компании рабочих с рудника. И только когда она скрылась в тени деревьев на краю дороги, я понял, что так и не смог запомнить её лица, но в памяти четко отпечатался металлический блеск цубы не закрытого ничем меча.
Рабочие с рудника весело требовали ещё саке, и только мужчина со шрамами оглянулся вокруг и нахмурился, словно пытаясь что-то вспомнить. Хозяин искоса глянул на пустое место за столом напротив меня и покачал головой.