26/100

[fanfic100]

Название: Страх.
Фандом: One piece
Герои: Хоукинс/Киллер, намекаю на Кид\Хоукинс
Тема: IV-6, это дело скверно пахнет
Объём: 1379 слов
Тип: слэш
Рейтинг: NC (и не за счёт порна)
Саммари: Хоукинс, который настолько не одуванчик, что ест людей.
Авторские примечания: Очень неприятный в смысле содержания текст. Эротика в перемешку с каннибализмом. Ещё не читано/не правлено.

Прочитать.

Киллер был совсем не из пугливых. Киллер даже считал себя смелым мужчиной и достойным воином. Он никогда не отказывался от боёв и не преклонялся перед более сильными противниками. Киллер думал, что ничто не может привести его в настоящий ужас, но Хоукинс пугал Киллера до чёртиков. Хоукинс был загадочным и отстранённым, но главное - чертовски странным, странным в квадрате и вакууме. Странности Хоукинса - это не какие-то невинные увлечения, не озабоченность за всеми границами дозволенного, как у Кида, даже его тёмная и не очень магия, даже его силы фрукты уступали его самой странной странности: Хоукинс ел человечину. Варил сердца в молоке, запекал печень с сушёными травами и картофелем, делал удивительно изысканные блюда из тел людей. Однажды Хоукинс даже просил руку Кида, которая, наверняка, осталась где-то в замке, а не на морском дне, как утверждал сам Кид. Но всё это было в некоторой мере эстетично и не так дёргало, как Хоукинс после боёв. Хоукинс после драк рыскал вдоль места боя и отыскивал ещё дышащего, просто тяжело раненного, и опускался перед ним на колени, брал его на свои руки. Хоукинс проводил по его волосам мягким невесомым касанием, убирая волосы с лица, гладил лицо и шею, медленно изящно избавлял тело от одежды. Хоукинс был заботлив и аккуратен, и раненый улыбался, потому что кто угодно улыбался бы от таких касаний. Хоукинс оглаживал кожу на его груди и животе, вёл так, чтобы человек расслабился настолько, насколько мог. А после поднимал его выше, ближе к себе. Хоукинс был невероятно силён и мог себе это позволить. Он приближал человека к себе максимально, и, если у того была открытая рана, проникал в неё пальцами, растягивал, будто мышцы для секса - легко и осторожно, внимательно следя за реакцией. Человек жмурился и стонал от боли. Всё было действительно похоже на эротику и даже эротично. Каждый, кто видел это, готов был выстрелить себе в висок, чтобы избавиться от этих мыслей, но, конечно, не решался. Хоукинс казался в эти моменты воплощённым совершенством, существом ещё прекраснее, чем самые тёмные Боги. Хоукинс склонялся над раненым и держал его очень крепко в своих руках, вёл языком вдоль раны, слизывая кровь и тут же пачкая в ней всё своё лицо. Кровь покрывала его светлые роскошные волосы и белёсые ресницы, тут же слипающиеся, с комочками плоти, как комочками туши. Базиль пачкал нос и губы, весь подбородок и щёки. Он купал своё лицо в чужой крови и облизывался. И раненный уже тогда понимал, что больше ему не жить. Хоукинс был изысканен до крайности, обходителен со своими жертвами, так что, они не могли не получать удовольствия, но их страдания были несравнимы, они были невыносимы. Хоукинс насыщался будто не только кровью, но и этим ощущением. Он кусал изгиб рёбер и легко прокусывал кожу, оттягивал с поверхности кости. Опускал тело умирающего себе на колени и гладил его грудную клетку, пристраивал руки к размерам, проникал кончиками пальцев в место укуса и растягивал кожу, отгибал кости. Хоукинс разрывал грудную клетку с лёгким глухим хрустом, и умирающий ещё дышал - его лёгкие впитывали воздух и выдыхали. Его было уже не спасти на этой стадии, но он мог бы умереть не от болевого шока. Любой наблюдающий готов был убить несчастного, но не хотел вставать на место жертвы Базиля Хоукинса. Хоукинс склонялся совсем низко, и кончики его волос падали на вздымающиеся лёгкие, на уже медленно колотящееся сердце. Хоукинс вылизывал рёбра с внутренней стороны и скользил кончиками пальцев по сердцу. Секунду выжидал - а потом вырывал его одним резким движением. Ещё несколько секунд органы ещё работали, но после всё прекращалось. Базиль укладывал сердце в один мешочек, потом вытаскивал печень и клал в другой. Базиль доставал всё, что могло его заинтересовать, а после вновь поднимал тело убитого, обмякшее, как игрушечное, к себе, снова убирал волосы и целовал в лоб, гладил шею и плечи. Он так благодарил за еду ещё несколько секунд, а после скидывал тело на землю. И так много раз подряд, пока его душа не насытится, а провиантный запас не будет пополнен.
Кид хотел Хоукинса, не смотря на всё это, и Киллера это не удивляло. Его приводило в ужас то, что он, Киллер, тоже хотел Хоукинса. Картинки-воспоминания вставали перед глазами и вызывали отвращение крайней степени, но член стоял колом, и всё внутри жутко хотело попробовать самого Хоукинса. Базиль Хоукинс был, может, самым опасным человеком на свете и был близко-близко, постоянно рядом, на их с Кидом стороне. Кид открыто заявлял Хоукинсу о своём желании, а Киллер только редко дрочил, чтобы снять напряжение от мыслей о Базиле. Но Хоукинс пришёл, как ни странно, именно к Киллеру. Одним из самых тихих вечеров в их замке, весь пропахший невероятными, восхитительными и пленящими запахами трав. Хоукинс пришёл к Киллеру и легко постучался, вошёл, не дождавшись предупреждения, и подошёл к Киллеру сразу. Киллер взметнулся в ответ на такую внезапную опасность и вскочил на ноги, даже попятился назад, упираясь в собственный рабочий стол. Хоукинс просто подошёл вплотную и скользнул пальцами по шее, огладил кожу сзади неё и следом плечи. Киллер обмяк в тот же миг и подумал, что что-то нечисто. Но ему было настолько приятно, что не было никаких сил сопротивляться. Будто бы Хоукинс источал сильнейший подчиняющий наркотик или сам был им. Хоукинс повёл пальцами по рубашке, гладя кожу сквозь неё, проходясь по соскам и изгибу рёбер. Киллеру закололо в солнечном сплетении - до того это было сексуально и страшно. Киллер вздрогнул, когда пальцы Хоукинса скользнули под рубашку и провели линию вдоль линии джинс. Киллер понял, что окончательно теряет себя, когда Хоукинс опустился перед ним на колени и повёл ладонями по внутренней стороне бедра, к выступам коленей. Киллер опал на стол, упираясь в него руками и еле держась в таком положении. Всё его тело пронизывало возбуждение в перемешку с ужасом. Хоукинс, меж тем, обхватывал пальцами ногу Киллера у щиколоток, подхватывал джинсы и вёл вверх, обнажая кожу. Заправлял джинсы так, чтобы они держались, расстёгивал молнию на сапоге дурацкого ковбойского стиля, стаскивал сам сапог, поднимал ногу Киллера к своим губам. Киллер не мог поверить в происходящее. Губы Хоукинса, мягче самого мягкого шёлка, едва шершавые, чуть холодные, коснулись кожи, и Киллера пронизало новой дрожью. Он ухватился за стол крепче, на этот раз действительно боясь упасть. Хоукинс повёл губами выше, легко целуя грубую кожу, доходя до отворота джинс и целуя коленный выступ через ткань, целуя ещё выше, по бедру, до самого ремня. Он с осторожностью взялся расстёгивать ремень и брюки, плавно и медленно, но не мучительно, а сладко. Спустил джинсы к самым щиколоткам, оставил ещё один лёгкий поцелуй выступу кости, едва прикрытой нижним бельём, вернулся к колену и обвёл все изгибы его языком, куснул с внутренней стороны, совсем небольно, мягко-мягко. И Киллер не запреметил подвоха сразу. А понял, что части его плоти уже и нет на месте только когда увидел кровь на губах Хоукинса. Киллер смотрел на лицо Хоукинса и собственную ногу. Откуда-то с икры стекала по ноге кровь, пачкая джинсы и новенький ковёр. Место укуса даже не болело, оно горело, и этот жар отдавался во всём теле приятной истомой. Киллер начинал резко и глубоко дышать, и Хоукинс целовал его под коленом. За дверью слышался шум и яркий, сочный голос Кида. Хоукинс приложил указательный палец к губам, смотря на Киллера важно, завораживающе, но Киллер итак не мог выдавить ни звука. Он понимал, что надо звать на помощь и бежать от этого чёртового фокусника как можно скорее, пока ещё есть, на чём бежать. Но Хоукинс поднимался и нависал над Киллером, шептал ему в губы, так, чтобы Киллер слышал и понимал: "Я не убью тебя сейчас. Даже не раню. Мы союзники." Он посмотрел на дверь выразительно, будто бы хотел предложить Киду войти, а после вновь на Киллера, вновь шептал ему: "Я хочу отпробывать вас обоих. Но не сразу. Ничего не говори, хорошо?" Киллер подумал: "Нет, чёрт возьми!" - но не ответил. Он не мог говорить. В данный момент за него говорило его тело, и оно было на вершине своего напряжения и возбуждения. Хоукинс коснулся губ Киллера своими, и Киллер совсем перестал думать. Он чувствовал привкус собственной крови и Хоукинса - непередаваемый, прекрасный вкус. Киллер не понимал самого себя и ещё меньше понимал, что вообще происходит. Он почему-то верил Хоукинсу, что тот не собирается убивать его и есть полностью. Хоукинс без того поглощал его целиком, все чувства и весь разум, и Киллер внезапно поймал себя на мысли, что уже совсем не боится Хоукинса. Только желает и ненавидит. И прежде, чем он начнёт ненавидеть себя за всё, что произошло, пусть оно происходит, и тянется так же медленно и прекрасно, как до этого...