Сайлент Хилл 004/100

[Линн Бранст]

Название: Записки из блокнота Сибил
Фандом: Сайлент Хилл: фандом в целом
Герои: Сибил
Тема: 4/5 Тишина
Объём: 243 слов
Тип: джен
Рейтинг: R за тематику
Саммари: Мысли девушки
Авторские примечания: не мой мир и не претендую.

Последнее о чем я помню, прежде чем осознала себя сейчас и здесь – это ночная поездка по дороге в город под названием Тихий Холм. Я помню, как ехала по ночной дороге, а потом, сразу, без перехода, поняла, что стою посреди него.
Я попала в аварию и у меня амнезия? Эта, как её называют… не знаю, когда теряешь последние произошедшие события? Если так, то эта запись для меня же, если вдруг забуду и этот миг. А может и для кого-то другого, если со мной случится что-то странное. А я подозреваю, что это может случиться. С городом явно что-то не так.
Итак, мотоцикла рядом со мной нет, я оказалась одна прямо в центре города, как могу судить по прежним воспоминаниям из визитов сюда. Что случилось между этими событиями, я не представляю, но, похоже, я совершенно здорова. На локтевых сгибах и везде, куда я смогла дотянуться посмотреть нет никаких следов инъекций, способных объяснить потерю памяти. А если была авария, то где раны? Одни только вопросы. Но не это тревожит меня больше всего.
Возвращаясь к тому, почему я решила начать делать эти записи – с городом что-то не так. Я пока не разобралась что к чему, но непременно выясню. На самом деле, более всего меня беспокоит тишина. Даже в таком спокойном городке как этот, нет-нет, да слышны звуки. Сейчас этого и в помине нет. Не кричат птицы, не лают собаки, нет звуков машин. Даже рация не работает! В этот есть нечто неестественное, я собираюсь выяснить, что же здесь произошло.

@темы: .IV.5 Звуки, #fandom: Silent Hill, Silent Hill: фэндом в целом (таб.100)

---

[Gally]

Название: Похищение
Фандом: кроссовер George Gently/Place of Execution
Герои: Джордж Джентли, Джон Бакхус, Джордж Беннет
Тема: II.4 - Похищение
Объём: 854 слова
Тип: джен, слэш (но это настолько UST, что его можно проглядеть)
Рейтинг: PG
Саммари: Беннет приходит посоветоваться с Джентли. Бакхус недоволен.
Авторские примечания: действие «Места казни» происходит за год до событий в «Джордже Джентли», Беннета и Бакхуса играет один актер.

Инспектор Джордж Беннет провел в их общем кабинете от силы полчаса, а сержант Джон Бакхус уже успел проникнуться к нему глубочайшей неприязнью. Потому что Беннет уже сделал себе имя тем прошлогодним процессом, Беннет не завалил экзамен на инспектора, у Беннета нет ни жены с ребенком, ни начальника-тестя, мечтающего от него избавиться, и Беннет настолько правильный и настолько лишен склонности к самолюбованию (и даже как будто стесняется своих достижений), что он обязательно понравится Джентли, и это хуже всего. То, что Беннет при этом ненамного старше (возможно, он даже моложе) Бакхуса, тоже его не красит в глазах сержанта.
Если бы он хотя бы источал дружелюбие или пытался произвести впечатление, Бакхус с огромным удовольствием дал бы ему понять, что совершенно не впечатлен, и один отправленный на виселицу педофил еще не повод для уважения, но Беннет по большей части молча курит и коротко отвечает на реплики Бакхуса, безуспешно пытающегося его разговорить.
- Наверное, после Манчестера Дарем кажется совсем убогой дырой? – спрашивает Бакхус.
Беннет пожимает плечами.
Это тоже раздражает Бакхуса – больше всего на свете он хотел бы уехать отсюда (в Лондон, и больше никуда, но даже Манчестер кажется по контрасту привлекательным) и навсегда забыть про Северо-Восток, но если бы Беннет ответил утвердительно, это говорило бы о том, что он хоть в чем-то неидеален, что он считает себя лучше местных жителей, что есть в нем что-то, что совершенно точно не понравится Джентли. Если бы он ответил отрицательно, можно было бы счесть его идиотом и успокоиться. Беннет же попросту ушел от ответа.
Бакхус, тихонько скрипнув зубами, собирается предпринять последнюю попытку, когда дверь наконец-то распахивается и входит (хотя лучше бы он не приходил, думает Бакхус) Джентли.
- Инспектор Беннет, - радуется Джентли, - простите, что заставил вас ждать.
- Я ждал недолго, сэр, - отвечает Беннет.
Последующие полчаса Бакхус изнывает еще больше прежнего. Джентли и Беннет обсуждают исчезновение Элисон Картер и болота вокруг деревни, где она жила, Беннет с глубокомысленным видом говорит о чем-то, запомнившемся со времен университетской практики, а Джентли — Джентли его внимательно слушает. И соглашается!
Бакхус демонстративно углубляется в свои бумаги.
Наконец, Беннет уходит, попрощавшись. Бакхус мычит в ответ что-то нечленораздельное, даже не взглянув на него.
В кабинете повисает тишина. Бакхус знает, что Джентли смотрит на него, и продолжает делать вид, что с интересом изучает свидетельство об осмотре заброшенного дома, снесенного десять лет назад. Наконец, он с фальшивой небрежностью произносит:
- Спрашивается, и зачем только приходил? Посоветоваться насчет собственного расследования, которое решил открыть заново.
Он хмыкает.
Джентли молчит.
Бакхус вытаскивает из стопки листки с записями показаний соседа подруги прабабушки убитого и продолжает:
- Многому же его научили в этом его университете. Не хотел бы я быть инспектором, который так справляется со своей работой.
- Это тебе не грозит, - отвечает Джентли.
Бакхус поднимает, наконец, голову и встречается с ним взглядом. Взгляд старшего инспектора не предвещает ничего хорошего.
- Пора бы тебе уже знать, - продолжает он, - что обратиться за помощью не стыдно. Стыдно этого не сделать, хотя чувствуешь, что не можешь сам разобраться, и в итоге по собственной вине все загубить.
- Что Беннет и сделал.
- Нет, это то, чего Беннету хватает ума не делать.
Бакхус катает по столу ручку.
- Ума ему точно не занимать, - мстительно заявляет он в конце концов, - история-то, насколько помню, довольно темная. Говорят, он сам подделал фотографии, чтобы отправить Филипа Хокина на виселицу. Говорят, если кто и виноват в исчезновении Элисон Картер, то это он. Говорят...
- Да, сержант, а еще некоторые люди говорят, что вы — подающий надежды молодой полицейский, - перебивает его Джентли. - Как вам кажется, не ввел ли их кто-то в заблуждение?
- Хотел бы я видеть хотя бы одного из этих людей, - бросает Бакхус. – В последнее время я вижу и слышу только вас, а от вас доброго слова не дождешься.
- Значит, не заслужил.
Бакхус втягивает воздух, словно от удара, но продолжает, хотя и слегка понизив голос:
- Подумайте: Беннет мог похитить Элисон, обвинить в этом Хокина и сфабриковать улики. А Элисон убежала от Беннета и потерялась на болотах. Все говорят, что он был ей практически одержим.
- С таким воображением, - говорит Джентли, - тебе следовало бы не служить в полиции, а писать бульварные романы. Думаю, читатели нашлись бы. И я очень надеюсь, что больше не услышу от тебя этого «говорят». Во-первых – кто именно говорит? Во-вторых, умение критически оценивать и информацию, и сам ее источник, может оказаться полезным даже в обычной жизни.
Бакхус молча кивает.
- Что до твоей версии, - продолжает Джентли, присаживаясь на край его стола, - то Джордж Беннет не так давно приехал сюда из Манчестера. Он никогда раньше не был в той деревне, а, так как Элисон Картер вряд ли когда-либо выезжала за ее пределы, будет не слишком смелым предположить, что он впервые услышал о ней, только когда ее мать позвонила в полицию.
Бакхус слушает его не перебивая.
- Что же касается «одержимости», - говорит Джентли, - то не забывай, что это едва ли не первое его расследование подобного рода, и он взялся за него с большим увлечением и энтузиазмом. И я не считаю, что в сопереживании пропавшему и, скорее всего, похищенному ребенку следует усматривать что-то порочное.
- Да, сэр, - отвечает Бакхус.
Джентли улыбается и переводит разговор на убитого старьевщика.

@темы: .II.4 Детектив/преступление, #fandom: George Gently, George Gently: фэндом в целом (таб.30)

---

"Человек без жизни" - бэт-комиксы

[Tykki]

Название: Человек без жизни
Фандом: DC Comics
Герои: Жан-Поль Вэлли (Азраил, некоторое время - и.о. Бэтмена), с многочисленными упоминаниями Бэтмена.
Тема: Сострадание
Объём: 466 слов.
Тип: джен
Рейтинг: PG.
Саммари: Эпитафия одному из трёх любимых мужчин в бэт-вселенной.
Авторские примечания: я дочитал серию "Азраила", и мне грустно.

читать

Жан-Поль Вэлли - не из тех героев, что знают и любят в Готэме. Хотя бывали и с ним минуты славы, но бывали и минуты позора, и они давят на весы с большей тяжестью.
Он всё-таки принадлежал к бэт-семье, хотя и много раз нарушил её основное правило, то самое, что взято из первой заповеди. Не он единственный, впрочем, но иногда его труднее всего оправдать.
Вероятно, ошибкой было поверить, что он когда-либо сможет решать что-то самостоятельно.
Откуда бы этому взяться? Его модифицировали и запрограммировали ещё до его рождения, и его всегда ждала роль часовой бомбы и бессловесного инструмента. Ах, простите, не совсем бессловесного: своим жертвам он обязан был сообщать, что они согрешили против ордена Святого Дюма.
Но не более того.
Ничего другого судьба ему не предназначила. И то, что вмешался Брюс, было нарушением её планов, но полностью их отложить так никогда и не удалось.
Брюсу повезло. Ему всегда везёт, пока он не воспримет что-то личным и близким. Азраил к таким категориям не относился, и его только-только включили, он ещё не освоился с работой механизма, и винтик, на котором держались шестерёнки, ещё можно было вывинтить.
Но Жан-Поль Вэлли был уже частично стёрт и поглощён.
Следовало ли пытаться его вернуть и исцелить?
Конечно.
Но Брюс этого не умеет. Ни для себя, ни для других.
Вместо этого он дал Полю занятие. Ведь Азраил сделал его сильным.
Но что будет с ребёнком, которому вдруг вручат плащ Бэтмена?
Брюс не подумал об этом.
Жан-Поль пал и так никогда от падения и не оправился.
Он многого из своего прошлого не помнил и плохо понимал, что такое люди. Он мало с кем из них сходился. И не понимал, зачем это нужно.
Из мужчин он знал Брюса, так и не поняв, с какой лёгкостью достался ему секрет двойной жизни. В чём-то правильно было думать о Брюсе, как об отце, ведь настоящий отец - предыдущий Азраил - и был тем, кто его запрограммировал. Но Брюс как отец - это немного странно, ведь он всего на пару лет старше.
Брайан был другом. Спартанец, наверное, тоже. Робин был младшим братом, жаль, что недолго.
Ле Ха и Скрэтч были врагами. Хотя Скрэтч однажды излучал тепло, которого так не хватало.
Из женщин были важны Лесли, Лилхи, Оракул и Бэтгёл.
Лесли слишком добрая. Её законы не действуют в этом мире. Она была почти как мать.
Лилхи была порождением того же Ордена. Её он тоже исказил.
Оракул... не приняла его любовь.
Бэтгёл была совсем как он. Они начинали учить, что такое жизнь, вместе. Но, кажется, ей удалось лучше.
Поль многое забывал за свою недолгую жизнь. Увы, и то, что стоило помнить.
Он даже не знает все свои убийства - убийства без всяких причин.
Он иногда не помнит тех, кого спас.
Хотя возвращения из могилы и случаются, но вряд ли так будет с ним.
Он просто не был создан для этого мира.
Бедный Жан-Поль.

@темы: .I.1 Эмоции, #fandom: DC Comics, DC Comics (комиксы): фэндом в целом (таб.100)

---

[[Victory]]

Название: "Всегда"
Фандом: Lost
Герои: Ричард Альперт, Кейт
Тема: III.3. Лес
Объём: 749 слов
Тип: джен с намёками на гет
Рейтинг: PG-13
Авторские примечания: Спойлеры к 4х12, 5х15, 5х16.

Посвящается  .bored.

...

“Человеческие истины — это неопровержимые человеческие заблуждения” (c) Ф.Ницше

...

-Единственное, чего я не могу понять… - она сделала короткую паузу, словно споткнувшись о несуразность только что сказанного, -
- Зачем вы всё это делаете?

-Что?

Ричард смотрит на неё удивлённо, его тёмные густые брови приподнимаются в недоумении. Одним словом он ставит её в тупик, и она вдруг чувствует, что сказала какую-то несусветную чушь.

Несколько минут они идут по джунглям в полном молчании, лишь листва шуршит под ногами, и среди мягкого ковра изредка попадаются ветки, разрывая бархатный шёпот своим сухим треском.

Они шагают вровень, его спокойные глаза скользят по однообразным зелёным стенам, и взгляд не цепляется к деталям – колышущаяся на ветру лиственная масса для него точно сливается в выкрашенные масляной краской монохромные своды.

Он смотрит сквозь, видит изнутри, но и то, что скрывается за преградой джунглей, не вызывает его интереса, как что-то давно знакомое, как мелкие цветочки на пожелтевших обоях в холле квартиры, как привычный ворчливый лай ленивой соседской собаки за дверью.

Он неожиданно усмехается своим мыслям, легко поводит головой, отгоняя их, и бросает короткий взгляд на Кейт.

В его чёрных бездонных зрачках отражается непроницаемая водяная толща времени, и ни одной будничной мысли, ни еле заметного отблеска настроения, лишь время, превратившее их в зеркало, затянувшее в свою пропасть. В этих глазах что-то не человеческое, они – не гладь, рябью по которой душа посылает позывы, они – осколки бесконечности.

Понимаешь, Кейт, здесь, в этом необычном месте, многие вопросы не имеют смысла. Со временем слишком многое теряет смысл, тлеет ночами в погасших кострах закатов, превращается в пыль, рассыпается прахом. Что-то остаётся – оно незыблемо, не поддаётся объяснению и сомнению, истина не толкуется словами.

Она бредёт, уставившись себе под ноги, сверля глазами пыльные ботинки. И она понимает, что соврала. Его немотивированное рвение вырвать Бена из рук людей Уидмора – далеко не единственное, чего она не может понять.

И всё же она исподлобья, с упрямой интонацией, начинает разъяснять, что имела ввиду.

-Зачем спасаете Бена? Люди не делают что-то, если не ожидают для себя выгоды. Если они в этом не заинтересованы. Так зачем?

-Защищать лидера – моя обязанность.

Кейт кивает головой в ответ, но вовсе не в знак согласия или понимания. Наверное, в этом есть особенная сладость, в статическом спокойствии, когда ты чётко осознаешь, что должен делать, тогда жизнь не кажется столь никчёмной. А ведь она ей такой кажется - запутанной, неясной и никчёмной. Мечутся, разбегаются мысли в своём хаотичном броуновском движении. И это столь контрастно на фоне простой фразы “моя обязанность”.

Нет. Нет, она однозначно ничего не понимает.

…

Верёвки врезаются в запястья, грубая бечевка растирает кожу до жжения. Все её мысли сосредоточены в горящих клетках, ещё немного, и жёсткие волокна окрасит красным.

Элоиз говорила о чём-то с затащившим их сюда кудрявым ублюдком. Она тихо отвечает на его реплики, но недовольная морщинка на лбу и дрогнувшие уголки губ выдают еле сдерживаемое раздражение.

“Как ты отнесёшься к тому, чтобы отвести к запрятанной годами назад водородной бомбе людей в униформе Дхармы, пару минут назад прятавшихся по кустам вокруг нашего лагеря, утверждающих, что они из будущего, а я только что застрелила своего собственного сына?”, - Кейт на секунду представила себе эту беседу.

В нескольких метрах от неё на сырой земле валяется прикрытое серым походным одеялом тело Фарадея. Десять минут назад он с горящими глазами говорил им об изменении будущего…

Она почувствовала, как голова кружится.

Бред… Мать вашу, когда закончится этот дурной сон?

Кейт закрывает глаза, и по телу пробегает дрожь, отдавая отрезвляющей болью. Кто-то аккуратно тянет за верёвку.

Во снах ты не чувствуешь, как кровоточат запястья.

Ричард развязывает туго стянутые узлы.

Нечего не меняется: он методично развязывает верёвки, он защищает лидера. Её жизнь рушиться, её хотят стереть, а он… Сколько раз он наблюдал, как разлетаются осколками судьбы таких, как она? Нет счёта? Привычно быть наблюдателем, правда?

Солнце бьёт в глаза, всё вокруг подёрнуто дымкой, и она только чувствует его холодные руки. Последним движением он освобождает её, резко дёрнув узел и невольно приближая её к себе.

…

-А зачем вы так хотите вернуться туда?

И она не знает, что ответить.

Больше они не произнесут ни слова, пока не дойдут до места.

…

Факелы освещали берег рядом с обиталищем Джейкоба, море лениво наступало на него и отступало вновь, разнеженное, согретое янтарным светом пропавшего за горизонтом солнца. Монотонный ритм волн не нарушит ни что, даже скопление тяжёлых тёмных мыслей этой ночью, принесённых вторгшимися сюда, ничего не понимающими людьми.

Они приходят. Они борются. Они уничтожают.

Ричард захватил ладонью горстку песка. Он поднял руку, и песчинки струёй начали утекать сквозь пальцы.

Они всегда будут искать истину. Будут мучиться, страдать от ниспосланной им возможности осознания своей слабости.

А он всегда будет сопровождать их в этих бессмысленных поисках.

...

The End.

@темы: .III.3 Места, #fandom: Lost, Lost: фэндом в целом (таб.30)

---

[Maranta]

Название: Там водятся чудовища.
Фандом: Axis Powers Hetalia.
Герои: Америка.
Тема: II, 3/10 – Герой.
Объём: 297 слов.
Тип: джен.
Рейтинг: G.
Саммари:
Авторские примечания: хронологически в районе Второй Мировой.
Дисклеймер: все уже украдено до нас.

Иногда Америке кажется, что он появился на свет слишком поздно. На карте совсем не осталось белых пятен, и все уже много веков как знакомы.
Он-то из младшеньких, из новичков, всеобщий племянник и братец – не в самом деле, а так, вроде игры в семью. Куча народу в Европе может похвастаться, что угощали его леденцами или по макушке трепали – когда Англия, жадина, его еще не забрал для себя.
В общем-то, хоть и жаден донельзя, Англия был неплохим братом – у Америки вышло правильное детство, жалко, короткое. Игрушечные солдатики, сказки на ночь – о рыцарях и монстрах, и в конце добро побеждало, и еще там были принцессы, конечно, сказочно прекрасные. Все как у настоящих детей.
Это потом оказалось, что принцессы редко бывают красивы, да и тех почти не осталось; рыцари вымерли, как мамонты, и монстров забрали с собой. Все интересное, думает Америка, досталось тем, кто старше, кто раньше родился, а ему что оставили, кроме оловянных солдатиков и обещанных когда-то Англией некрасивых принцесс?
Единственное утешение Альфреда, мстительное по-детски – те, кто старше, кто трепал его по макушке, состарятся прежде него и уже выдохлись, ослабели, не годятся в рыцари, их теперь самих спасать. «Союзники», в общем, красивое слово – но много ли толку от старикашек; а он молод, он в расцвете сил, это его время.
И пусть войны с людьми, не чудовищами – это скучно и совсем не романтично, ладно, он будет не рыцарем, просто героем, сам придумает правила. Латы, между прочим, тяжелые и давно не в моде; да и оружие у Америки есть куда как прикольнее, чем у древних Ланселотов.

Греция сказал бы, что герои всегда безумны и не получают награды при жизни, он-то знает, он носит имя Геракл; и Россия добавил бы – герои всегда умирают. Впрочем, Альфред считает себя уже слишком взрослым, чтобы кого-то слушать.
…К тому же.
Очертания России на карте напоминают затаившееся чудовище.

@темы: #fandom: Axis Power Hetalia, .II.3 Фэнтези, Axis Powers Hetalia: союзники (таб.30)

---

[LunaYan]

Название: «Реквием»
Фандом: Code Geass
Герои: Сузаку, Лелуш
Тема: I, 5/4 - Перелом
Объём: 1018 слов
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Саммари: до Реквиема два месяца
Авторские примечания:
1) возможен ООС, а я вижу их такими
2) пишется последовательно по таблице

02. Перелом

02. Перелом

Лелуш отрывает взгляд от стола, когда массивная дверь скрывает за собой фигуру Рыцаря Куруруги. Дышать становиться легче. Медленно, отставая от секундной стрелки висящих на стене часов, Император глубоко дышит, не зная, как замедлить удары сердца. Сузаку покинул кабинет, спросив на это разрешение. У Лелуша не было причины оставить его здесь, за своей спиной. Он не пытался найти повода оставить Куруруги при себе – ему хотелось так думать. Он хотел сказать Сузаку, что тот может не переживать, но сам Лелуш не понимал по какому поводу Куруруги переживает. Ведь переживает, упрямо игнорируя внимание со стороны Императора. Сузаку не боится Лелуша, он просто терпит его и этот пост. Неужели он думает, что Лелуш соврет? Что не будет никакого Реквиема? Неужели он так сильно любил Юфи? Любит по сей день.
Лелуш испытывает разочарование и горечь. С каждым днем они оседают на его теле, забиваясь в нос, рот, оставляя после себя неприятный привкус. Заливая в рот воды, Император знает, что от этого так просто не избавиться, но это непривычно: видеть, как ломается сильный Сузаку.
Осталось всего полтора месяца, Сузаку, потерпи – он, разумеется, не скажет ничего подобного Куруруги. Но было бы приятно видеть, как в немом вопросе брови Сузаку сойдутся к переносице, и он замрет на короткие секунды, в зеленых глазах ураганом пронесутся все эмоции, лишенные контроля, и Лелушу должно хватить этих нескольких секунд, чтобы понять все верно.
Император закрывает глаза: у него хорошее воображение. Но сознание отказывается воспринимать придуманное Лелушем. Он чувствует чужое дыхание на своей щеке. Он хочет, чтобы это был Сузаку.
- Какой ты лентяй. – Раздается совсем рядом голос С.С.
- Возможно. – Устало отмахивается в ответ Лелуш, отворачиваясь. – Не тебе судить меня, Ведьма.
И снова разочарование. А С.С. все равно, она жует кусок пиццы, держа в одной руке коробку, пустую наполовину, выпрямляя спину.
- О чем ты думал, Лелуш?
У нее глубокий голос, он нравится ему.
- О финале, не более.

Лелуша не устраивает жизнь во дворце, поэтому с минимальным количеством прислуги он перебирается в небольшой особняк на территории Сикоку. Точное местонахождение Императора известно лишь самым близким подчиненным. С.С. предполагает, что свои последние дни Лелуш хочет провести вдали от закованных в цепи и побежденных родственников и членов Ордена. Он любит Нанналли так, как и два года назад любил, только сейчас не время демонстрировать свои братские чувства. Игра близится к концу, никто не хочет завалить ее финальную часть, поэтому на лице Лелуша – отвращение, Сузаку и С.С. подыгрывают ему.

- Надо поговорить. – Тон, которым это сказано, отметает любые возражения. Он никогда раньше не приходил к Сузаку, разве что с С.С. То дневное время, которое Рыцарь проводил рядом со своим Императором, казалось насмешкой для двух сторон. Они оба беспокоились. И пусть беспокойство порождали разные причины, они были слишком похожи, чтобы не замечать этого. Куруруги мог сколько угодно улыбаться своей беззаботной улыбкой «у меня все замечательно, о чем ты, Лелуш?», а Император мог кивать, с такой же улыбкой на тонких губах «я верю тебе».
Черт, как они заврались. Осталось так мало времени, почему они не могут просто быть рядом друг с другом? Дело ведь не только в Юфемии, о мертвых нельзя думать долго, это опасно, это неправильно. Это ранит Лелуша. Ему хочется встряхнуть Куруруги, отвесить ему пощечину и наорать на него, чтобы тот выкинул из головы глупую, нет, мертвую девчонку!
- О чем поговорить? – Сузаку сидит на кровати, застеленной голубым покрывалом в полосках золота. За окном серые тучи закрывают луну, звезд не видно. Лелуш опускает кнопку вниз и свет в спальне гаснет. Темный везде, около окна он приобретает оттенки серого. Мальчишка бесшумно скользит босыми ступнями по ковру. Сузаку чувствует, как под его весом прогибается матрац, совсем немного, ведь Лелуш худой. Даже хрупкий.
- О том, что между нами происходит. – Лелуш забирается на кровать с ногами. Здесь, рядом с Сузаку он впервые чувствует себя спокойно. Он не видит лица Сузаку – и, наверное, это одна из главных причин его спокойствия. – Точнее, между нами ничего не происходит.
- А должно?
Ты должен ненавидеть меня, Сузаку. Должен показывать это. Должен, мать твою, хоть что-то испытывать ко мне, а не сносить все к холодной вежливости! Это не ты, черт возьми, не ты…
- Да.
- Это все?
За стеклом – раскаты грома.
- Нет.
Они молчат долго. Лелуш рассеянным взглядом скользит по обоям. Он так и не сказал ему. Он подумал при нем, но Сузаку не читает мысли. Как жаль, что не читает.
Тишина рисует в императорском сознании Сузаку, а потом рядом с ним появляется силуэт Юфемии. Даже не телесная оболочка. Просто оболочка духовная. Она приклеена к Куруруги, следует за ним везде. Лелуш прогоняет ведение, смотрит на Сузаку, и его просто бьет дрожь, когда он замечает рядом с Куруруги белое пятно. Белым пятном оказывается светящийся дисплей мобильного телефона Рыцаря на прикроватной тумбочке.
Лелуш жмурится. Перед ним и Сузаку – стена. Кто-то должен сделать попытку сломать ее первым, так не может продолжаться… Нет, может, но Лелуш этого не хочет.
Он в тишине поддается вперед, наугад находя в темноте ладонями лицо Сузаку. Их губы встречаются уверенно, словно они делали это миллион и один раз. Сузаку отвечает на поцелуй, и Лелуш видит, как по воображаемой стене идет трещина. Ведь Сузаку может сейчас сжать его в объятиях, прижав собственным телом к постели, и целовать до потери пульса, пока Лелуш не задохнется у него в руках. Он может стиснуть мальчишку так, что хрупкие косточки захрустят, ломаясь, крошась внутри, и это будет не обычными переломами, пусть смертельными. Сузаку убьет его, отомстив за Юфемию, уничтожит, сотрет. Но он не делает этого. Возможно, ему не по душе такая легкая месть. Может, идея с Реквиемом нравится ему больше.
Перелома не происходит в реальности, хотя кости Лелуша скрипят, когда Сузаку наваливается на него сверху, и Император слышит треск. Что-то внутри них ломается, обрушивает понастроенные барьеры с одной стороны и мысли с другой. Лелушу даже обидно. Они могли проводить с Сузаку время подобным образом и два месяца назад, а сейчас времени в два с половиной раза меньше. Его недовольство написано на лице, оно тонет в темных глазах.
- Что? – Сузаку не отрывается от его рта, просто спрашивает, зализывая губы: нижнюю, затем верхнюю.
- Мы с тобой глупы немного, знаешь?
Куруруги медлит с ответом, всматривается в лицо Лелуша, а затем улыбается, как-то очаровательно и даже ласково, а может в темноте видно плохо…
- Знаю.

@темы: .I.5 Хёрт/комфорт, #fandom: Code Geass, Code Geass: Сузаку, Лелуш (таб.30)

---

[gerrhonotus]

Название: Хиберд один дома
Фандом: Katekyoshi Hitman Reborn
Герои: Хибари, Дино.
Тема: V.1 - Не думай, а делай.
Объём: 189 слов.
Тип: джен
Рейтинг: G
Предупреждение: автор уже начинает сомневаться в вхарактерности своих персонажей. Здесь тотальный OOC Хибари. Achtung!

После хорошего спарринга и Кею, и Дино всегда тянет поговорить. И, да, хотя Хибари ни одно травоядное даже слушать не станет, Дино, почему-то, результатом долгих проб и ошибок, оказался его единственным и незаменимым консультантом по личным делам (то бишь, психологом). Это все спарринг виноват.
- У меня проблемы в личной жизни, - начинает Кея. У него такое чувство, словно эти слова говорит не он, а кто-то стоит за его спиной и говорит его голосом.
- Ха. И как ее зовут? - смеется Дино.
Кея молчит.
- Его? - Дино делает вид, что удивляется.
Кея молчит.
- Ладно. Оставим имя и пол твоего загадочного поклонника. Вы долго встречаетесь уже?
- Да прилично. - память на даты у Хибари совершенно нулевая. - Я думаю, нам надо сменить обстановку.
- Ты не думай, а действуй. - Дино облокачивается на поручень и созерцает небо. - Ладно, оставь, я займусь. Устрою вам такую смену обстановки, что всю жизнь помнить будете. И, может, все-таки скажешь мне его имя? Ее имя?
- Размечтался, - бросает Хибари и быстро уходит с крыши школы обратно в здание.
Хиберд один дома сейчас, надо к нему. А то, небось, скучает.

@темы: .V.1 Фразы, #fandom: Katekyo Hitman Reborn, Katekyo Hitman Reborn: Хибари, Хиберд (таб.30)

---

[Saint-Olga]

Название: Через тысячу лет
Фандом: Doctor Who/Torchwood
Герои: Джек, Янто (упоминается Доктор)
Тема: Путешествия во времени
Объём: 1654 знака
Тип: слэш
Рейтинг: G
Саммари: Хэппи-энд к Torchwood: Children of Earth Day Four
Авторские примечания: Спойлеры к Torchwood 3x04.
Флафф, бессмысленный и беспощадный.
Терапевтический драббл.
Идея - Эдвин Друд.

A thousand year's time...you won't remember me.
Yes, I will. I promise. I will.

Спальня пахнет пылью, несмотря на открытое окно. Как будто здесь давно никто не живет. Это почти правда - Янто слишком редко бывает в своей квартире.
Засыпая, он думает, похожа ли смерть на сон. Потом наступает темнота.
Темнота длится целую вечность.
Длится одно мгновение.
Янто открывает глаза.
Мягкий свет заполняет белую комнату. Ничуть не похожую на его спальню. Пахнет свежестью открытого всем ветрам поля, но ветра нет. Джек сидит рядом с кроватью и смотрит на Янто. У него седые виски.
- Джек? - недоуменно спрашивает Янто, машинально протягивая к нему руку и так же машинально останавливая себя.
- Да, - выдыхает Джек. По его щекам катятся слезы.

* * *

- Три тысячи девятый год, - повторяет Янто, глядя в окно на невероятный футуристический пейзаж. Ему все еще кажется, что он спит, и сейчас этот сон превратится в какой-нибудь привычный кошмар. Джек превратится в Лизу. Или умрет.
Джек стоит рядом, положив руку ему на плечо, и смотрит на него, не отрываясь, но отворачивается, стоит Янто обернуться к нему.
- Я не забывал. Никогда, - невпопад говорит Джек.
На подоконнике лежит телепортатор. Сейчас все ими пользуются. Сейчас, в три тысячи девятом. Доктор отвез Джека в две тысячи девятый. Телепортатор записал память Янто. Личность. Тело восстановили из образца ДНК.
Это похоже на сюжет фантастического фильма. Янто смотрит на свои руки. Они выглядят в точности такими, какими он их помнил.
- Я умер... - Произносить это странно. Янто думает, так ли ощущает себя Джек после каждой смерти?
Джек стискивает пальцы на его плече.
- Я не помню, - говорит Янто и разворачивается к нему.
- Я расскажу, - отвечает Джек. - Я все расскажу. У нас есть время...

@темы: Dr. Who-niverse: Доктор, Джек Харкнесс (таб.30), #fandom: Dr. Who, #fandom: Torchwood, .II.2 Научная фантастика

---

Сайлент Хилл 003/100

[Линн Бранст]

Название: Лиза Гарлэнд
Фандом: Сайлент Хилл: фэндом в целом
Герои: Лиза Гарлэнд
Тема: Обними меня
Объём: 3526 слов
Тип: джен
Рейтинг: R за тематику
Саммари: Мысли девушки
Авторские примечания: не мой мир и не претендую. И я пишу фик, а не анализ событий. На всякий случай. Гета здесь нет. В моем понимании "она хочет избавления", "он хочет найти дочь" гетом не является.

Это страшно, работая в ночь, прикорнуть в родной больнице в кабинете на диванчике, а проснутся в мире, где все мертвы.
Когда Лиза засыпала, ничего не предвещало беды, а вот когда проснулась, всё было именно так. Хотя нет, «страшно» не подходящее слово, оно не способно точно отразить её чувства. Чтобы немного объяснить ситуацию, стоит привести пример:
Каждому из нас когда-либо снились кошмары. Вам наверняка знакомо ощущение, когда подскакиваешь на кровати с бешено колотящимся сердцем, не соображая, жив ты или уже нет, и тут понимаешь, что всего лишь сон. Помните ведь? Тогда вам легче будет представить: просыпаетесь в холодном поту, оглядываетесь в надежде увидеть свою комнату, мягкую постель и, быть может, любимого человека рядом, ведь тогда можно будет успокоиться, расслабиться… и вот вы оглядываетесь, а их нет. Вообще ничего привычного нет, кошмар не торопиться выпускать вас из своих лап.
Ужас сжимает ваше горло холодными костлявыми лапами, вы силитесь в этот раз по-настоящему проснуться, но этот сон и есть ваша сегодняшняя реальность. Ваша комната, в которой провели столько прекрасных дней, обжитое, уютное местечко, ныне напоминает подвал палача, с засохшей кровью на полу, стенах и даже потолке. Любимое белье и покрывала исчезли, оставив на кровати вместо себя сырые грязные простыни, которые непонятно кто и когда последний раз стирал, если их вообще когда-нибудь стирали. Вместо ковра и теплого пола теперь решетка и металлические листы, липкие от грязи, всё той же крови, и ещё чего-то мерзкого, о чем даже думать не хочется. И под этим всем, где-то вдалеке, внизу, полыхает огонь. Не самое приятное место для пробуждения, не так ли?
Наконец, собравшись с силами, вы решаетесь выйти из комнаты, хотя это безумно пугает, но и оставаться здесь страшно, ведь в любой момент Некто может прийти сюда. Тот, кто сотворил всё это с вами. Некто, в чьих добрых намерениях у вас большие сомнения. И когда это случиться, что вы будете делать тогда?
Страх гонит вас наружу, заставляет справиться с омерзением, охватившим, едва ладонь коснулась влажной ручки, и вам совсем не хочется думать о том, в чем именно она испачкана. Преодолев желание отдернуть ладонь, вы нажимаете ручку, открывая дверь и делаете несмелый шаг вперед. Проходите коротким коридором, и там, за дверью, вас поджидают живые мертвецы.
И вам бы хотелось думать, что вы ошиблись, и это вовсе не трупы, что это розыгрыш, но поза, кровь на их груди и лице, остановившийся взгляд, разве может быть таким живой человек? Хотя сперва вам хочется думать так, и вы кладете ладонь человеку на плечо, чтобы тряхнуть, заставить прекратить затянувшуюся глупую шутку. И тогда вы все весело рассмеетесь, и кошмар закончится. Но ладонь ощущает холод, а мужчина поднимает лицо, и вы видите подернутые поволокой глаза, и, поскольку вы уже не раз видели мертвецов, сомнений у вас не остается – давно прошло то время, когда этот человек был жив. А рядом с ним стоит такая же женщина, очень хорошо знакомая вам. И позади них ещё и ещё. А потом, когда один из них поворачивается к вам спиной, вы видите омерзительный розовый нарост охватывающий плечо, шею и руку слева, и даже пульсирующий подобно биению сердца. Сомнений не остается, человек точно мертв. И вы сломя голову бросаетесь назад, в комнату, где проснулись, там тоже страшно, но там хотя бы нет их!
Ну как, представили? Думаю теперь вам немного понятнее, что ощутила Лиза, проснувшись и увидев всё это наяву. Правда ей было всё же труднее, ведь проснулась она в больнице, где работало множество человек, и всех их девушка знала. Вот только, несколько часов назад, она смеялась и шутила вместе с ними, а сейчас она смотрела на покрытые кровью тела, передергивалась от гримас боли перекашивающих их лица, и понимала со всей определенностью – они все мертвы, чтобы их ни убило, лишь она одна выжила.
Мертвецы не нападали, и не пытались войти к ней, но самого факта наличия их рядом было более чем достаточно, чтобы напугать до полусмерти. Девушка сидела в комнате и пыталась понять, что же ей делать? Лиза бросилась бы домой, но зачем? За окном кромешная тема, непонятные тени шуршат под окнами, а дома всё равно никто не ждет и вряд ли кто-либо поможет. А вдруг и там так же? Бежать из одной западни в другую? А зачем? Тем более, здесь Лиза чувствовала себя почти спокойно, если владевший ею страх можно так назвать. Хотя нет, более точным словом будет «уместно». Что бы оно ни значило. По крайней мере, ужас, который она испытывала лишь от одной мысли о том, что надо выйти из госпиталя в эту жуткую темноту, был несравним с ужасом от возможности дождаться здесь Кого-то.
Так прошло некоторое время, достаточно для того, чтобы прикинуть, что же делать дальше. И вот, когда ей почти удалось примириться с реальностью и быть может, даже начать думать о том, как отсюда можно выбраться, ведь когда-то это обязательно надо будет сделать, за дверью раздались шаги. Не тихая шаркающая походка, какой ныне ходили по госпиталю все медсестры и доктора, а твердые шаги живого человека.
И неожиданно эти шаги напугали Лизу больше, чем всё произошедшее в больнице. Ведь это может быть человек ответственный за всё? Быть может он идет именно для того, чтобы проделать подобное и с ней? Посадить на спину того паразита, и просто дождаться, когда же она умрет и посмеяться когда она будет бесцельно шляться по коридорам подобно остальным. Вот только зачем ему это делать? Но с другими то он это сделал!
А может это некто такой же выживший как она и сможет помочь, спасти её? Если немного подождать он придет сюда и всё проясниться. Так ждать или нет?
За неё всё решил страх. Девушка бросилась к двери, и повернула защелку, закрывая замок. Гипотетической смерти она боялась больше, чем верила в неожиданное спасение. А потом девушка бросилась к столу и забралась под него, словно он мог помочь против человека способного проделать всё это с целой больницей! Лиза вполне осознавала нелепость собственных действий, но поделать ничего не могла. Ей просто было страшно.
Ручка двери повернулась раз, другой, человек с другой стороны двери рванул её на себя, но дверь выдержала. Лиза под столом замерла, забыв как дышать. Но, на её счастье, человек не стал ломиться дальше и, немного потоптавшись в коридоре, просто ушел. Лизе захотелось плакать и смеяться одновременно. Это явно не был тот, кто проделал всё это с больницей, такого вряд ли задержала бы какая-то дверь. И это был живой человек, точно. Вот только друг или враг? Ведь живые тоже могут желать зла? Так бежать или прятаться? Лиза не знала. Неизвестно, кто и почему мог ещё остаться в живых. Кто знает, зачем этот человек сюда пришел. И ещё, Лиза явно слышала выстрелы, неужели это он стрелял? Он отстреливал бродящих по госпиталю людей? Но они не нападают, зачем их убивать? Не захочет ли он убить заодно и её?
Лиза бросилась к двери, проверила ещё раз, хорошо ли та заперта, потом проверила другие двери, они тоже были закрыты. Это немного успокоило. Потом девушка начала обследовать комнату, надеясь обнаружить здесь хоть что-нибудь, что можно использовать как оружие. Но ничего такого не оказалась. Нет, она могла бы кинуть в пришельца шкаф, или там кровать, при мысли об этом Лиза хихикнула, обеспокоено отметив, что у неё начинается истерика, да сил на это у неё явно было недостаточно. Оставалось сидеть и надеяться, что пришелец найдет то, зачем он сюда пришел и спокойно уйдет, оставив её в покое. Был и другой вариант - решиться выбраться наружу, молясь не наткнуться ни на кого из других выживших.
На второй вариант она так и не решилась, а первый вполне мог бы сработать. Но это было бы слишком просто, если бы так и случилось. Спустя какое-то время за дверью вновь послышались шаги. Всё тот же человек или кто-то другой? Снова прятаться или открыть дверь?
Могла ли она решить иначе? Лиза вновь забилась под стол в надежде, что человек наткнувшись на закрытую дверь уйдет, а если даже войдет, проломив дверь, то не заметит её и просто пойдет по своим делам дальше. Она почти уверилась, что всё именно так и будет. Да и потом, ей не о чем беспокоится – дверь заперта и она крепкая! Значит, ей ничего не угрожает. Но не успела девушка расслабиться, как в замочной скважине скрипнул ключ, ручка медленно повернулась вниз, и дверь начала отворяться.
Сначала Лиза едва не ослепла от света фонарика прикрепленного к куртке мужчины, но вошедшей и не думал нападать, давая глазам привыкнуть к свету. И вот уже удалось разглядеть его. Молодой привлекательный мужчина не делал никаких попыток убить, и Лиза облегченно всхлипнув, бросилась ему на шею. Неужели друг?
Гарри успокаивающе гладил по голове, рассказал про дочку, которую искал здесь, упомянул подвал,… а потом вдруг исчез.
Вот просто взял и исчез. Предварительно упав на пол и схватившись за голову. Но люди ведь так просто не исчезают!! Лизе хотелось плакать и кричать, хотелось броситься искать Гарри, но, боясь привлечь внимание неведомого Того, кто сотворил это всё и оказался способен заставить человека исчезнуть, она только и смогла, что броситься к двери, вытащить с другой стороны ключ и вновь запереться. А ещё она подумала, что если Гарри решит вновь найти её, то, скорее всего, пойдет именно сюда.
И Лиза осталась дожидаться, когда Гарри вновь появится рядом. Она, почему-то была уверенна, что всё так и будет. Да и куда она могла отсюда уйти? Быть может, кто-то из вас был бы достаточно смел, чтобы пойти обследовать местность самостоятельно. А Лизе на это не хватало храбрости. Эх, ей бы сейчас чего-то, что делает мир резким и реальным, а проблемы мнимыми! Вдруг так резко захотелось увидеть Кауфмана!
Девушка удивилась всплывшему имени, минуту назад она не помнила ничего о нем, а тут вдруг хочет увидеть? Но это ведь не нормально, правда? Не помнить, что их двоих связывало. Вот сестер и докторов в коридорах она помнила хорошо, помнила всё, что их связывало, а этот человек был словно черная дыра. Дыра манила и затягивала, но Лиза почему-то думала, что стоит ей вспомнить, что же именно их связывало, как случится беда. Большая. Просто катастрофа.
Вот только этого и не хватало в этом безумном мире. Большой тайны и связанной с ней беды. Как жаль, что нельзя заставить себя не вспоминать! Хотя, говорят, если ты забудешь свою боль, ты обречена вновь её испытать? К чему это пришло в голову?
Лизе не удалось додумать мысль. Неожиданно, так же как и пропал, Гарри вновь возник рядом, и снова ниоткуда, как и исчез. Вот только его не было, и тут же они сидят рядом и беседуют словно ничего и не произошло, а за окошком вместо непроглядной темного, как мгновение назад, вполне себе светло.
Это плохо, конечно же плохо, скачки времени и событий, люди способные исчезать в никуда и так же появляться обратно, наверняка что-то с ней не так, раз она видит то, чего не бывает. Но Лиза была рада. Хотя бы тому, что можно не думать о Кауфмане. И ещё, рядом с Гарри было так безмятежно.
В этот раз им удалось поговорить почти спокойно. Лиза рассказывала о прошлом города, о культе, о погибшей девочке (что-то вновь неприятно резануло сердце). Она всё говорила и говорила, словно бы это могло удержать Гарри Мейсона рядом с ней. И словно отражение её страхов, стоило ей замолчать, чтобы набрать в грудь воздуха, как Гарри вновь растворился в нигде. Она вновь оказалась в этом страшном месте одна.
Лиза заплакала. Теперь, когда никого рядом не было, она вспомнила, что связывало её с Кауфманом, вот когда рассказывала Гарри о наркотиках, тогда что-то и кольнуло, а теперь она вспомнила. Всё. Даже в последний раз, перед тем как очнутся в этом мире Лиза, перед тем как лечь, приняла таблетку. Наркотик, если быть точнее. Точнее не так, она её выпила, и как обычно ей на некоторое время стало легче, а потом Лиза уснула, чтобы проснутся здесь. Так это всё галлюцинации вызванные наркотиками? А кто же тогда Гарри? Быть может, она приняла слишком большую дозу и Гарри врач, который её откачивает? Но в их больнице нет врача по имени Гарри Мейсон. Её бы тогда откачивал кто-то из своих. Тогда кто же он? Ангел смерти пришедший за ней? Готовый спасти из этого безумного мира? Как давно мечтала Лиза, чтобы кто-то пришел и спас её! Неужели её мольбы услышаны? Девушка вытерла слезы. Если это так, и к ней пришел добрый и нежный ангел, готовый спасти её от этого безумного мира, то она должна выглядеть лучше всех! И когда он в следующий раз придет за ней, и решит закончить её нелепое ужасное существование, она не будет сопротивляться и позволит увести себя с собой в свет. Да-да, точно, именно в свет, ведь вся её жизнь здесь была полна боли страха и предательства, она заслужила хороший конец. Лиза улыбнулась, решив так, она привела себя в порядок и приготовилась ждать. Жизнь, большую часть которой она провела в наркотическом дурмане, по вине Кауфмана, не то, за что стоило цепляться.
Но Гарри всё не шел и не шел, и Лиза засомневалась. Она даже решила выйти к нему навстречу. Ей даже удалось почти дойти до выхода из больницы, но за дверью послышалось рычание, а перед глазами всё поплыло, и девушка решила вернуться назад. Как бы то ни было, но здесь на неё никто не нападает, в отличие от тех, кто поджидает на улице. А ещё этот подвал… Лиза вновь вспомнила, как Гарри говорил, будто там кого-то держали. И вновь, как с Кауфманом инстинкт самосохранения требовал: «Не вспоминай!» Лиза постаралась выбросить мысли из головы. Ничего, немного осталось, вот придет Гарри и всё закончится.
И он действительно пришел, только вместо быстрой и безболезненной смерти он предложил пойти с ним наружу. Туда где рычали звери и туда, где ноги переставали держать, норовя подкоситься. Туда, где продолжались опасность и страх. И наверняка была бы новая боль. Какой же он после этого ангел? Он просто человек. Хотя милый и готовый помочь. Может быть, стоит решиться и вырваться из этого кошмара? Ведь даже если за дверьми больницы ждет смерть, это будет окончанием боли скрутившей тело. (Организм опять требовал наркотик, очередную дозу).
Лиза не пошла. Она позволила Гарри уйти, а он пообещал, что, как только найдет дочь, тут же за ней вернется. Лиза поверила ему, и некоторое время даже просто ждала. Но чем дальше, тем труднее становилось сидеть на месте, всё мысли занял подвал, вся её сущность стремилась к нему, скорее, она должна скорее прийти туда, чтобы узнать… что? Сейчас Лиза ничего не могла с собой поделать. Странным образом подвал ассоциировался с избавлением от боли. И хотя она понимала, что это опасно, знала, что воспоминание о Кауфмане не принесло ей ничего кроме боли, но всё равно устремилась туда. Подвал звал и манил её. А после прогулки Гарри по коридорам не осталось почти никого способного напугать. Так что дорога была совсем не страшна. Её не сложившийся ангел действительно убивал всех встреченных людей. Быть может, он их освобождал? От этого места, где они не могли сами умереть? Быть может его стоит попросить, чтобы он убил и её? Она не может жить здесь Так.
Нет, даже не стоит думать о подобном!
Тем временем Лиза шла в подвал, ноги подгибались, но она продолжала двигаться к цели, желая и боясь узнать правду. Она просто знала, что подвал и есть цель её пути и смысл существования здесь, и она больше не сопротивлялась зову. И хотя по дороге никто не встретился, Лиза слышала шуршание по углам, они все освободили путь! Похоже, здесь всё еще был кто-то способный если не жить, то хотя бы двигаться.
К её удивлению она сразу же нашла место, о котором говорил Гарри, хотя вроде и не помнила его. Спустившись вниз и пройдя по коридору, она открыла дверь и тут же поняла, что это место ей знакомо. Воспоминания хлынули в голову потоком, оказавшись одно болезненней другого. Как же хотелось это прекратить!
Испугавшись возвращающейся памяти, девушка бросилась назад, в смотровую комнату, место, казавшееся безопасным, несмотря на полную нелепость этой мысли. Словно там она бы смогла забыть. Но как Лиза не бежала, от себя и своих воспоминаний убежать ей не удалось. Она вспомнила всё, и девочку, за которой ухаживала – Алессу, и наркотический дурман в котором держал её Кауфман, лишь бы она не ушла с работы или не разболтала кому-нибудь страшную тайну о странной пациентке, и то, как хотела освободиться и уйти. День за днем в её памяти восстановилось всё.
Кровь, страх, гной, и это продолжалось день за днем, и смерть не приходила чтобы избавить девочку. Лиза стонала, пытаясь избавиться от этих воспоминаний, в ужасе комкая грязные простыни на топчане, но не могла остановить поток. Вновь хотелось то ли плакать, то ли истерически смеяться, и не понятно чего больше. И вот сейчас, когда казалось бы, вот-вот должен был восстановиться в памяти момент, с чего всё началось, точнее, когда именно начался этот кошмар, и то, как она оказалась здесь в этом страшном месте…
Поток воспоминаний опять прервался, и снова из-за Гарри, появившегося, как повелось, словно из воздуха, правда, на этот раз без сознания. Она попыталась привести его в чувство. Ведь если не он, то кто спасет её?
И тут это случилось в первый раз.
У Лизы начал дергаться левый глаз, когда она поняла, Что хочет от него. Но ей удалось с собой справиться, а потом странное ощущение и вовсе забылось. По крайней мере, на короткое время. Гарри даже не заметил её маленькой заминки, да он вообще мог думать лишь об одном, он всё так же искал дочь и поэтому опять ушел, прежде, чем она смогла хоть что-то сказать. Опять захотелось плакать.
И едва она осталась одна, воспоминания вновь потоком рванулись в голову, словно его появление и не прерывало их. Не в силах выносить этого, Лиза бросилась за мужчиной вслед. Если он способен остановить это одним только своим присутствием, то пусть остановит! В этот раз она готова была идти с ним, в какое бы страшное место он не пошел.
Вот только за знакомой дверью не оказалось знакомого коридора. Но даже это не остановило девушку, она больше не хотела ничего помнить, боятся, и оставаться одна.
Ей не сразу удалось найти мужчину в странном переплетение городских зон, кое, на данный момент представляло это место. Но она всё же увидела Гарри, когда он вошел в морг, увидела и последовала за ним.
Она уже хотела войти в последнюю дверь и встретиться с ним, обнять его, но какая-то книжка привлекла её внимание. «Стой, не бери, не открывай!» - просила она себя, но рука уже потянулась и взяла дневник. Как оказалось, её собственный дневник. Она перелистнула страницу, прочитала несколько слов. И вот тогда всё встало на свои места. Слезы подошли к горлу, она прислонилась к холодной стене. Ну что же, теперь, когда она всё вспомнила и поняла, выход может быть только один…
- Лиза? – Гарри удивленно смотрел на девушку отважившуюся покинуть комнату.
- Я всё поняла, Гарри. Я такая же, как они,… - голос Лизы дрожал, она пыталась не позволить слезам выдать её боль. Она протянула руки к единственному человеку, рядом с которым всё всегда становилось хорошо, - пожалуйста, обними меня.
Ей казалось, что стоит Гарри обнять её, и реальность отступит, покажется глупым сном, и всё снова будет хорошо. А потом, возможно, они вместе уедут отсюда. Ей так хотелось, чтобы кто-то сейчас приласкал. Неужели она не заслужила этого после всей пережитой боли? Но Гарри оттолкнул, единственная помощь, которую она видела для себя, то, что казалось бы способно утолить её боль – живая плоть, была недоступна!
Нет, о чем она думает! Гарри может спасти её! Лиза вновь пошла к Гарри, каждый шаг давался с трудом, от жажды всё плыло перед глазами, но она всё ещё видела его, такого желанного, такого живого. Всё, что ей было надо, это лишь, чтобы Гарри её обнял, тогда они смогут быть вместе, навсегда! Но перед глазами что-то мелькнуло, и хлопнула, закрываясь, дверь.
- Гарри, - из последних сил прохрипела девушка, колотясь в дверь, но легкие подвели её, не желая расправляться и гнать воздух наружу. Реальность взяла своё, она уже давно была мертва, а мертвым не нужно дышать. Она ударила в дверь раз, другой и остановилась.
«Кауфман», - промелькнуло в мозгу, это его вина, что она стала такой. И раз за Гарри она не могла пойти, то она может отправиться искать доктора. Девушка знала, что он всё ещё жив. Он жив… и он за всё ответит.
Всё те же коридоры, решетки под которыми что-то горело, но теперь это не тревожило девушку. Ведь она точно знала, что ей здесь самое место. Она даже чувствовала себя уютно здесь. И боль не казалась слишком сильно, всё было почти нормально, вот только Кауфман будоражил сознание. Это последняя, единственная мысль, которая ей оставалось от прежней жизни. И тут она почувствовала его.
Она выбиралась через сломанную решетку, пока Кауфман наблюдал за делом рук своих. Гарри и здесь очень помог, он отвлекал доктора, сражаясь с монстром, хотя вряд ли знал, что это помогает и девушке. Что-то шевельнулось в душе Лизы, если бы она была жива, то переживала бы сейчас за него и его дочку, за будущее которое у них могло бы быть, не которого не будет. Но разве мог монстр вроде неё переживать? Это просто память тела всё ещё не желающего признать смерть. И всё же битва увлекла её.
Гарри победил, и снова какая-то часть сознания Лизы умудрилась порадоваться за него, но тут на глаза вновь попался Кауфман! Добрый доктор, дававший медсестричке наркотики, чтобы была послушной. Ненависть и жажда придали сил, и пока Гарри, получив ребенка, убегал, она выбралась-таки из лаза, откуда, как, оказалось, следила за сражением, забыв первоначальную цель. И пока Кауфман не сбежал, получила приз – живое теплое тело доктора.
Никого уже не было рядом, когда её зубы перегрызли жилу на шее, и в горло хлынула кровь, а с ней и жизнь этого человека. Кровь Кауфмана смешалась на её груди с её же собственной кровью, жизнь медленными толчками вытекала из него, он становился таким же, как она. Лиза была счастлива.

@темы: .I.5 Хёрт/комфорт, #fandom: Silent Hill, Silent Hill: фэндом в целом (таб.100)

---

#2

[Kenren]

Название: Бессонница #2
Фандом: Katekyoshi Hitman Reborn
Герои: Мукуро
Тема: IV.3.Чай
Объём: 251 слово
Тип: слэш
Рейтинг: G
Саммари: Вторая часть истории.
Авторские примечания: Присутствует АУ, а если конкретно, то встречи Мукуро и Хибари в Кокуе никогда не было.

- Уже прошла неделя, а результата мы так и не получили.
- Объект превзошел все мои ожидания. Два дня. Я гарантирую, - рука в кожаной перчатке поднесла чашку к губам, пробуя напиток.
Главное правило Рокудо Мукуро - никогда не оставлять следов.
Человек перед ним был не просто богат - сказочно богат. Но подчеркнуто бережлив. Офис обустроен весьма скромно, никаких массивных столов из красного дерева и мягких кожаных диванов. Вместо этого простая мебель из прессованных опилок и удобные стулья. Даже чайный сервиз является образцом экономии, а не вычурного показного богатства.
Мукуро привык к роскоши итальянской мафии, поэтому аскетизм якудза приятно удивил. И тем не менее человек перед ним был не только сказочно богат, но и влиятелен далеко за пределами Японии.
- Позвольте один вопрос, Мукуро-сан, - подчеркнуто вежливо произнес мужчина. - Почему вы взялись за наш заказ? Я прекрасно осведомлен о вашем отношении к мафии. Все наши предыдущие попытки сотрудничать обернулись полным провалом.
Губы сами собой растянулись в улыбке.
- Личный интерес, не более того, - взмахнув рукой, не давая вставить слово, Мукуро продолжил. - Но на нашем контракте это никак не отразится. Можете не беспокоиться.
Японец кивнул и отвернулся к окну, давая понять, что прием окончен.
Тщательно стерев отпечаток губ, Мукуро поставил чашку на стол и вышел.
Когда стрелки часов показали одиннадцать часов вечера, он неспешно надел узкие брюки на бедрах и отправился на место встречи.
Выхватив глазами знакомую фигуру у стойки бара, Мукуро соблазнительно улыбнулся.
- Соскучился по мне? - Губы прижались к чуть солоноватой коже.
Одно из главных правил Рокудо Мукуро так же гласило, что любое начатое дело нужно довести до конца.

@темы: .IV.3 Жидкости, #fandom: Katekyo Hitman Reborn, Katekyo Hitman Reborn: Rokudo Mukuro (таб.30)

---

[Saint-Olga]

Название: Menage a Cinq
Фандом: Doctor Who/Torchwood
Герои: Доктор/Мастер/Джек/Янто/Харт. Да, одновременно. Нет, не обязательно в этой последовательности.
Тема: Любовный треугольник
Объём: 38 400 знаков
Тип: слэш
Рейтинг: NC-17
Саммари: Однажды Доктор, Мастер, Джек, Янто и Харт оказались в одном месте в одно время и решили заняться групповым сексом. Нет, я не шучу.
Авторские примечания:
1. Я не знаю, как эти пять гуманоидов оказались в одном месте в одно время, почему они друг друга не переубивали (или почему некоторые из них вообще живы), и что привело их в общую постель. Поскольку мне не хочется ссылаться на рифт, путешествия во времени и инопланетные афродизиаки, обоснуя нет и не будет.
2. В моей голове все происходит в условном пространстве, в котором в числе прочего есть дефолтная кровать. На полу все-таки неудобно.
3. Я не пишу про презервативы, потому что мне лень вписывать их в текст, так что будем исходить из того, что тайм-лорды человеческим венерическим заболеваниям не подвержены, а у людей из пятьдесят первого века на них иммунитет. Есть, конечно, некоторая вероятность беременности, но ее мы сочтем незначительной.
4. Я исхожу из того, что у людей из пятьдесят первого века физиология плюс-минус человеческая. У тайм-лордов тоже, внешне. При этом по канону у них два сердца (и, соответственно, двойная кровеносная система), низкая температура тела в нормальном состоянии (15 градусов Цельсия), и дышать им не обязательно. Остальная специфика физиологии тайм-лордов в тексте – мои домыслы.
5. Автор благодарит свою бету Helga за самоотверженный труд, Irit за вдохновение и своих первых читателей, которые читали этот фик в процессе (простите, что не перечисляю поименно) – за долготерпение
Disclaimer: Они принадлежат BBC, РТД и коллективному сознанию Британской Империи. Поиграю и отдам.

Let’s all have sex.

...Харт прерывает затянувшееся ожидание, резким движением притягивая в поцелуй – неожиданно для остальных – Доктора. У того брови взлетают вверх, и он мычит что-то невнятное и как будто собирается сопротивляться, но Харт успевает сдернуть с него пиджак до половины, надежно спутав руки.
Бесцеремонный до грубости поцелуй останавливает Джек, практически отшвырнув Харта и проводив его темным взглядом, в котором читается: «Держись подальше». Доктор не успевает перевести дыхание, когда Джек обнимает его лицо ладонями, осознанно или нет, но повторяя жест, знакомый одному по прошлой, другому – по первой жизни, и смотрит в глаза, и открывает рот, словно хочет сказать что-то, но в последний момент отказывается от этой мысли и просто целует – нежно, бережно, осторожно, как тогда и не как тогда. Доктор дергается в узах собственной одежды, а потом, словно усилием воли, расслабляется, подчиняясь – но не отвечая.
Мастер презрительно хмыкает у Джека за спиной и делает шаг к ним, но его останавливает Янто, который наблюдает за этой сценой с совершенно каменным выражением лица, и только ноздри раздуваются да подрагивают пальцы. А потом дрожь прячется в сжатые кулаки – когда Доктор открывает глаза и смотрит через плечо Джека на Мастера, и в этом взгляде так много запертых, смятых, больных эмоций, что Янто срывается с места и тянет Джека к себе, выдергивая из прошлого, из оставшегося за смертным порогом поцелуя – в настоящее.
Ему приходится силой поворачивать в свою сторону лицо Джека, который все еще смотрит на замершего с остекленевшим взглядом и темным влажным ртом Доктора. Потом Джек закрывает глаза, делает глубокий вдох – и шагает ближе к Янто, вслепую скользит губами по его щеке.
– Думаю, теперь моя очередь, – насмешливо тянет Мастер, подходя к Доктору, словно охотник к застывшей на месте добыче. Джек разом выворачивается из рук Янто и оказывается между ними – яростный блеск в глазах, мышцы ходят под рубашкой, губы готовы разойтись в оскале.
– Не надо, Джек, – раздается у него из-за спины. Доктор обходит его, прямой и пытающийся выглядеть собранным; галстук сбился набок, а от пиджака он избавился. Он встает лицом к лицу с Мастером, и во взгляде у него – вызов.
У Мастера точно такой же взгляд. В этот момент два тайм-лорда очень похожи.
И нужно быть тайм-лордом, чтобы уловить разницу в доли секунды между движениями, чтобы понять, кто из них подается первым в поцелуй.
На поцелуй, впрочем, это похоже лишь в первые мгновения; потом начинается схватка за главенство, отчаянная и жадная; не ради удовольствия, а для доказательства силы и права – и трудно порой понять, чего хотят участники больше, словно в каждом стремление к победе борется с желанием поражения. Губы сминают губы, пальцы тянутся к вискам, их отталкивают, стискивая запястья, не позволяя выйти за границы физического контакта, и это выглядит так, словно им, мучившимся жаждой несколько столетий, дали наконец глоток воды – один на двоих.
Харт улюлюкает и хищно ухмыляется Джеку, у которого на лице смесь отвращения, зависти и боли. Янто стоит рядом, чувствуя тепло его тела, но медлит прикоснуться. Наконец он поднимает руку, медленно кладет Джеку на затылок... и рывком тянет его к себе, впивается в губы, обвивает другой рукой талию, разворачивая спиной к тайм-лордам, и целует, целует, целует – словно ставит клеймо, словно подтверждает свое право. Словно до боли боится это право потерять.
Несколько бесконечных секунд спустя Джек отвечает на поцелуй, хватаясь за его плечи, как за спасительную соломинку, оставляя синяки. Янто не отпускает его даже тогда, когда к спине прижимается жилистое крепкое тело, когда чьи-то – Харта – руки пробираются под одежду и возле уха раздается змеиный шепот:
– Ревность – это старомодно, Конфетка.
А потом жесткие пальцы вцепляются Янто в волосы, запрокидывая его голову и отрывая его от Джека. Непонятно, как невысокий по сравнению с ними Харт умудряется дотянуться, но он перехватывает поцелуй, не дав Джеку прийти в себя. Янто не видит этого, вырываясь из безжалостной хватки, но слышит каждый влажный звук, каждый стон, и его окутывает облако проклятых феромонов...
Он бьет Харта локтем в солнечное сплетение, отшвыривая прочь. Харт заходится сначала смехом, потом кашлем.
Джек переводит дыхание, смотрит в сторону и морщится, выкручиваясь из рук Янто. Янто оборачивается на забытую ими пару.
Доктор стоит перед Мастером на коленях, выгнувшись так, что больно смотреть, и хватая ртом воздух. На лице Мастера выражение глубочайшего наслаждения. Они оба еще одеты, хотя одежда заметно растрепана, и оттого картина выглядит еще непристойнее.
Пальцы Мастера лежат у Доктора на висках.
– Оставь свои штучки! – рычит Джек, налетая на Мастера, и почти сбивает его с ног, разрывая контакт. Впечатывает в стену, держа за горло и приподнимая над землей; в физической схватке разница в росте и весе дает ему несомненное преимущество, и Мастер хоть и пытается ухмыляться, но неубедительно. Доктор выпрямляется, как отпущенная пружина, и тут же скручивается, схватившись за голову.
– Ты... – сквозь зубы произносит Джек почти мирно – и очень, очень страшно.
Мастер кривится, скалится, перехватывает запястье Джека – и Джек вдруг сдавленно шипит и разжимает пальцы. Обретя под ногами почву, Мастер не ослабляет нечеловеческую хватку, пока не начинает казаться, что вот-вот затрещат кости... Доктор хрипло зовет его, поднимаясь с колен, но шатается так, что Янто приходится его поддержать.
– Эй, хватит развлекаться вдвоем! – театрально восклицает Харт, небрежно сбрасывает доломан и вклинивается между ними, обнимает Джека за талию и протискивает другую руку куда-то под одежду Мастера. – И вы там тоже, подключайтесь, – бросает он через плечо Янто и Доктору и тут же как будто теряет к ним интерес, пробираясь под все еще сцепленные руки и пытаясь дотянуться до губ Мастера. Мастер ухмыляется и целует его сам, демонстративно и высокомерно. Джек с отвращением выдергивает свою руку из хватки Мастера и делает шаг назад, но Харт не пускает; разворачивается, ужом втираясь между ними, вцепляется в рубашку Джека и притягивает к себе, прижимаясь губами к шее. Мастер над его плечом смеется и обнимает Харта, сквозь ткань выкручивая соски. Джек дергается от вибрирующего по коже стона; он все еще смотрит на Мастера, и в его взгляде глухая потерянная ненависть.
Мастер смотрит мимо него. На Доктора.
– Совсем немного телепатического контакта, и ты уже расклеился? Теряешь форму. Старость не радость?
Доктор выпрямляется, освобождаясь от поддержки Янто. Качает головой, открывает рот, но как будто не находит слов – для тех, кто его знает, это должно стать неожиданностью. Джек оборачивается, ткань рубашки трещит, потому что Харт не отпускает его...
– Пойдемте, – тихо говорит Янто Доктору, обгоняет его, мягко, но решительно стряхивает руки Харта с Джека и обнимает его сам. Его губы стирают кусачие поцелуи Харта с кожи Джека; его руки быстро сталкивают подтяжки с плеч, вытаскивают рубашку из-под ремня... его прикосновения и ласки привычны, как бывает, когда ласкают не в первый раз, зная, что делать и чего ожидать, и Джек расслабляется навстречу им и отвечает тем же. Они сдвигаются, не заметив, кто первым сделал шаг в сторону, и разворачиваются, Джек прижимает Янто к стене, сдирая с него галстук. Янто склоняет голову набок, подставляя открывшиеся из-под расстегнутого воротника ключицы горячему рту.
Харт запрокидывает голову Мастеру на плечо, чтобы наблюдать за ними, а потом резко отворачивается к застывшему рядом – руки в карманах, хмурый взгляд в сторону – Доктору. Кладет руку ему на пах прямолинейным жестом, втирается задом в стоящего за спиной Мастера и хмыкает:
– Не так уж вы от нас отличаетесь, тайм-лорды.
– Не так уж вы от нас отличаетесь, люди... – бормочет Доктор, пытаясь – все еще! – уйти от прикосновений, но его ловят и затягивают в сплетение тел, несмотря на возмущенный вопль. В четыре руки Харт и Мастер гладят, раздевают, разворачивают его, как игрушку, и попытки заговорить теряются в смешках и комментариях, в его собственных невольно прорывающихся вздохах и стонах... Трудно понять, где чьи ладони и пальцы, где чьи прикосновения – и только когда рука с тяжелым перстнем крадется к виску Доктора, ее убирает другая, с кожаным браслетом.
Янто обнимает лицо Джека ладонями, целуя его и не позволяя замечать, что происходит совсем рядом, зато сам следит сквозь полуопущенные ресницы. Харт, который вылизывает бледную кожу над выступающей бедренной косточкой Доктора, ловит его взгляд, ухмыляется и наклоняет голову, чтобы ему было лучше видно. Янто поджимает губы – снова размыкает их в беззвучном возгласе, когда Джек коротко прикусывает его сосок – и кивает в сторону кровати. Потом ему становится на время не до троицы. Когда удается снова сосредоточиться, он видит, что они разметили сброшенной одеждой дорогу до «королевского», но кажущегося слишком маленьким для такого количества... особей ложа, и продолжили свое занятие там.
Причем Доктор – наконец-то! – принимает в нем активное участие, находя еще одно применение (о котором, вероятно, случалось подумать всякому, кто с ним встречался) своему бойкому языку.
И совершенно очевидно, что по внешним признакам тайм-лорды ничуть не отличаются от людей.
У Янто слабеют колени – от того, что делает Джек, и от того, что он видит – и он плавно сползает по стенке, собираясь взять пример с Доктора, но тут с кровати доносится возмущенный возглас Мастера и приглушенное бормотание «Мне жаль...» Доктора, и Джек замирает и оглядывается как раз вовремя, чтобы увидеть: Доктор свернулся между раздвинутых ног Мастера, прижимаясь щекой к его бедру, и украшенная перстнем рука цепко держит его за волосы, заставляя смотреть вверх, Мастеру в лицо. Харт полулежит рядом с ними, по-хозяйски гладя Доктора по спине.
Янто единственный слышит глухое рычание, поднимающееся из груди Джека. Но не успевает его удержать.
В следующую секунду Джек оказывается у кровати, его ладонь смыкается на запястье Мастера, заставляя разжать пальцы, другой рукой он отстраняет Доктора – удивительно мягко, учитывая, как закаменело лицо.
– Джек, все в порядке, – говорит Доктор, но, видимо, его голос звучит недостаточно убедительно при таком сбитом дыхании, или взгляд не так внушителен, когда губы влажны и темны. Джек только смотрит на него мгновение и чуть заметно качает головой.
...И опрокидывает Мастера на кровать, вжимает руки в простыни, вминает своим весом, втискиваясь между бесстыдно раздвинутых бедер.
– Джек! – восклицает Доктор. Харт залихватски свистит.
– Думаешь справиться со мной, Ошибка? – издевательски цедит Мастер, и Джек затыкает его рот своим, но поцелуем это назвать невозможно. Доктор рвется к ним, но Харт обхватывает его двумя руками, не пуская. Янто, который сам не заметил, как оказался рядом, медленно переводит с Джека на них взгляд, в котором ничего нельзя прочитать – а потом упирается коленом в кровать, помогая Харту держать Доктора. Харт подмигивает ему, но у него слишком серьезные глаза.
Под крупным, с рельефно проступающими под кожей мышцами, телом Джека Мастера почти не видно. Широкая ладонь стискивает оба его запястья, так, что кажется – должны захрустеть кости; другая шарит по его телу, тянет колено вверх и в сторону, заставляя раскрыться еще сильнее. Резкие, судорожные движения, вбивающие тело Мастера в кровать, заглушенные стоны... но это не секс. Янто не может подобрать название, как ни пытается, перебирая слова в попытке отвлечься от мысли: что должно было произойти с Джеком, чтобы заставить его вести себя так.
Джека, который занимается сексом как дышит, который каждый акт, даже короткую дрочку в углу архива, умеет превратить в нечто особенное, и который презирает тех, кто превращает секс в насилие.
У Янто сухо в горле, он не может смотреть на происходящее – и не может не смотреть; и не знает, как это остановить – и нужно ли. Джек сжимает ягодицы Мастера, оставляя не синяки даже – глубокие царапины от ногтей. Мастер хрипло вскрикивает ему в рот – или смеется?
– Джек, нет! – кричит Доктор. – Нет, Джек. Ты лучше этого.
И Джек замирает.
Побелевшие пальцы впиваются в кожу Мастера; дрожат капли пота между лопатками. Потом он рывком выпрямляется на вытянутых руках и скатывается в сторону, закрывая ладонью лицо и тяжело дыша. Мастер приподнимается на локтях, шумно втягивая воздух.
– «Ты лучше этого»! – все еще задыхаясь, передразнивает он, издевательски кривя истерзанный рот. – Ты бесполезен, Ошибка. Ты год клялся, что убьешь меня – и не смог. Теперь даже трахнуть не можешь?
Но Джек не смотрит в его сторону. Он садится, тихо бросает Янто и Харту:
– Пустите его.
Освобожденный Доктор неловко проводит руками по бедрам, словно не знает, куда их деть. Джек смотрит на него исподлобья, прижимает ладонь к щеке, притягивая к себе – но не целует, только гладит скулу большим пальцем.
– Спасибо, Док.
Мастер фыркает, но на него никто не обращает внимания. Джек криво улыбается Янто, подается к нему – но в последний момент разворачивается и звериным движением сшибает Харта на кровать, тяжело наваливаясь сверху. Картина похожа на то, что происходило всего минуту назад: один вжимает другого в матрас, ловит запястья, вгоняет колено между ног... Но Мастер лежал неподвижно, не пытаясь остановить Джека. Позволяя ему делать то, что потом Джек бы себе не простил.
Харт издает вопль, похожий на боевой клич, и начинает сопротивляться.
Поджарое тело бьется, извивается в попытке избавиться от навалившейся тяжести. Ускользнувшие от захвата руки бьют, толкают, царапают... Впрочем, если приглядеться, становится очевидно, что, отбиваясь, Харт не стремится отбиться. Отталкивая, он задерживает ладони на коже Джека чуть дольше необходимого; вырываясь, втирается в него пахом и обхватывает талию ногами; кусая, зализывает оставленные следы.
Янто наблюдает за ними, сидя на краю кровати, с непроницаемым выражением лица, которое стало привычной маской в год после Кэнери-Уорф. Он видит, что Джек прикасается к Харту жестко, но не жестоко; он видит, что Харт точно знает, где и как нужно его тронуть, чтобы вызвать стоны не боли, но удовольствия. Сцепившиеся мужчины похожи на двух дерущихся хищников... на тигра и рысь; рыча и впиваясь друг в друга зубами и пальцами, они в пылу схватки лишь чудом не сталкивают остальных с кровати. Сквозь частое дыхание и хриплые возгласы обоих прорываются слова на языке, которого Янто никогда не слышал.
Улучив момент, Харт умудряется перевернуться и оказывается верхом на Джеке, прижимая одну его руку коленом к боку и удерживая другую. Джек скалится, пытаясь сбросить его или снова подмять под себя, но Харт танцует на нем, не поддаваясь.
– Теряешь хватку, – ухмыляется он и кончиком языка слизывает кровь с то ли разбитой, то ли прокушенной губы. – Помню, ты хвастался, что знаешь все мои кнопки.
– У меня был большой перерыв, знаешь ли, – огрызается Джек, и Харт на секунду мрачнеет. Потом наклоняется ниже и медленно, глубоко целует Джека, и качает бедрами, прижимаясь пахом… Янто отводит глаза, впервые за некоторое время – недолгое, если объективно – обращая внимание на вторую пару на кровати. Хмурится. И встает, направляясь к своему костюму, оставшемуся неаккуратным ворохом валяться у стены.
С некоторых пор он каждое утро проверяет наличие в карманах чистого носового платка и смазки.
Пока он роется в карманах, за спиной раздается шуршание простыней, сдавленная ругань и звонкий шлепок. Янто оборачивается: мизансцена изменилась. Харт вжат в постель лицом, и Джек надежно придерживает его за загривок. Но смотрит он не на него.
Доктор снова склоняется перед раскинувшимся на подушках Мастером, и проходится по его члену быстрыми движениями острого языка. Мастер смотрит на него свысока и говорит что-то, что Янто не понимает, хотя вполне может представить примерный смысл по интонации. А Джек, судя по всему, понимает каждое слово. Ему явно нужно усилие, чтобы оторвать взгляд; и в том, как он облизывает собственные пальцы, мало эротики – только техническая необходимость.
Коленом разводя ноги Харта в стороны, Джек вгоняет в него сразу два пальца. Харт скребет простыни, но подается навстречу. Джек не тянет с подготовкой: минимально необходимые, быстрые и четкие движения. Янто подает ему открытый флакон со смазкой; Джек забирает его не глядя. Янто устраивается на кровати между парами. От двух людей из пятьдесят первого века исходит облако феромонов, вызывающее у него головокружение; кожа тайм-лордов, к которой он прикасается мимоходом, неожиданно холодна.
– Джек! – говорит он. – Джек, посмотри на меня.
Тот поворачивает голову словно нехотя; но Янто хорошо знает этот его взгляд, означающий, что Джек зол, но не может найти выход своей злости. Что того, кто ее вызвал, почему-то нельзя убить.
– Отъебись, Конфетка, – сдавленно бормочет Харт, но Янто не слушает его. Удерживая взгляд Джека, он аккуратно наносит смазку на свою ладонь и затем обнимает его член, проводит по всей длине, тщательно распределяя гель. Потом отодвигается, садясь на колени, словно готовится смотреть на предстоящее зрелище.
Джек не отпускает загривок Харта, даже когда подготовка закончена, и входит быстрыми короткими толчками, почти сразу – до конца, и начинает двигаться в резком жестком темпе. Впрочем, Харта это устраивает, судя по хриплым стонам и тому, как он подается навстречу, раздвигает шире колени, прогибается...
Янто опирается на одну руку, другая медленно скользит по бедру к паху. Он не может понять, чего больше сейчас в охватывающих его чувствах – тщательно сдерживаемой злой ревности или возбуждения. Он переводит взгляд с Джека, забывшегося в яростном ритме, выдыхающего сквозь оскаленные зубы, на Харта, который едва не скулит, отдаваясь настолько самозабвенно, что вызвал бы зависть и желание у кого угодно.
Густой запах секса и мужского пота вместе с саундтреком, который сделал бы кассу любому порнофильму, побеждают. Янто проводит кончиками пальцев по своему члену, прежде чем обхватить его ладонью – и откидывает голову, невольно застонав: до сих пор ему удавалось игнорировать то, насколько сильно он возбужден, но первое же прикосновение срывает остатки его хваленого самоконтроля.
Он не утруждается тонкой игрой, сжимая член сразу плотно и широко, и мгновенно переходя к ритму, быстро сгущающему наслаждение. Он кусает губы, глотая рвущиеся из горла звуки – обычно, чтобы заставить Янто отказаться от сдержанности и дать волю голосу, Джеку приходится долго играть с ним, дразня и оттягивая желаемое. Сейчас Джек не прикасается к нему, Джек не с ним, Джек трахает Харта прямо перед ним; и по телу Янто пробегает крупная дрожь от одной этой мысли. Он смотрит, как член Джека ходит туда-обратно, он всегда только представлял это, но никогда не видел, зато очень хорошо знает, как это ощущается, и протягивает руку – тронуть растянутую вокруг него плоть. Потом ведет линию пальцами между ягодиц, от копчика вверх – вдоль позвоночника, по выгнутой спине Харта, между лопатками... оставляет там ладонь, чувствуя, как расширяется под вздохами грудная клетка и как яростно колотится сердце.
Неожиданное прикосновение к бедру ощущается как электрический шок, позволяя вырваться стону. Еще одному открывает путь на волю удивление, когда Янто понимает, что пальцы, уверенно погладившие его бедро и подхватившие мошонку, принадлежат Харту. Поймав его взгляд, Харт развратно усмехается и перекатывает его яички в ладони, вызывая прерывистый вздох. Янто не мешает ему. Только раздвигает чуть шире ноги, открывая доступ. Харт играет с ним – и жадно облизывает губы, и взгляд у него становится голодным. Вздернув уголки рта в подобии улыбки, Янто перехватывает руку Джека, вжимающую Харта в кровать.
– Янто!.. – в хриплом голосе Джека звучат грозные, тревожные ноты.
– Пусти, – отзывается Янто так же хрипло. – Пусть... пусть он... – «отсосет мне», не договаривает он, потому что Джек отпускает Харта, и Янто чувствует, как скользит покрытая потом кожа под его ладонью, а потом – горячее дыхание на своем члене, и горячий язык, и горячие губы.
Сейчас всем не до долгих игр, и Янто быстро обнаруживает, что глотка Харта приспособлена не только для того, чтобы прятать там ключи. Он ахает и запускает руку в волнистые волосы – не столько чтобы подтолкнуть, сколько чтобы удержать – но Харт принимается за дело с таким энтузиазмом, что Янто забывается, зажмуривается, сжимает пальцы в каштановых прядях.
Ритм, который они находят, вторит злому и жесткому ритму, выбранному Джеком. Янто чувствует, как Харт впивается ногтями ему в бедро, но он уже дошел до того состояния, когда боль и наслаждение теряют смысл, остаются только ощущения, острый и пряный коктейль. Их с Джеком руки сталкиваются на спине Харта, и Янто вслепую прослеживает руку Джека до плеча, и кладет ладонь ему на шею, и тянет его к себе. Колкая щетина и мягкие влажные губы – это тоже ощущения, которые уже не нуждаются в определениях; вкус дыхания Джека и феромонный аромат едва не лишают Янто сознания.
В эту секунду Джек кончает, стиснув зубы и низко застонав.
Судорожные толчки его бедер порождают в горле Харта глубокий низкий звук, и эта вибрация пронизывает Янто, сталкивая за грань наслаждения. Он даже не пытается отодвинуться, наоборот – удерживает руку на затылке Харта, выплескиваясь глубоко в его горло, и Харт принимает это, и Янто запрокидывает голову, чтобы скрыть маленькую улыбку триумфа. Из-под опущенных ресниц он видит, как Харт пробирается рукой себе под живот, и снова чувствует эту низкую бархатную вибрацию, которая теперь ощущается почти болезненно – а потом Харт отодвигается наконец и выстанывает собственный оргазм.
Подчиняясь заполняющей тело томной тяжести, Янто опускается на постель. Харт медленно моргает и кокетливым жестом утирает губы, потом облизывает палец, словно леденец, и подмигивает Янто:
– Конфетка!
Янто лениво усмехается. Харт щурится, словно кот, и перекатывается на спину рядом с ним. Смотрит вверх:
– Джек?
Джек все еще сидит на коленях, и в его позе нет расслабленности, которую должен был принести секс. Внезапно он хватает смазку и кидает куда-то Янто за спину, рявкнув вслед:
– Возьми!
Янто перекатывается на бок, чтобы посмотреть.
Оказывается, что Доктор лежит совсем рядом с ним, выгибается и комкает одной рукой простыни за головой. Он весь – острые неровные линии и углы: выступ кадыка, узловатые локти, выпирающие под бледной кожей ребра. Из приоткрытых ярких губ вырываются хриплые вздохи, и порой мелькает быстрый язык. Мастер, склонившийся над ним, трет скулу, по которой Джек попал флаконом, и улыбается так, что мороз по коже.
– Только попробуй причинить ему боль, – тихо говорит сквозь зубы Джек. Мастер ухмыляется; но Янто приподнимается на локте, подбирается, стряхивая истому и готовясь к броску, если что-то пойдет не так. Харт не меняет позу, но его словно пронизывает напряжение, превращая в натянутую струну.
И Мастер отступает. С сияющей улыбкой, высокомерно вздернув голову, но его отступление – не сдача! – ощутимо. Оно отзывается в Янто и Харте возможностью расслабиться; но Джек все еще похож на встревоженного зверя, ждущего повода напасть. Янто перебирается через Харта и устраивается рядом с Джеком, не спеша прикасаться, но ощущая его тепло рядом и делясь своим. И вскоре рука Джека находит его, пальцы переплетаются; Янто наклоняется для поцелуя и пропускает момент, когда Доктор ахает от первого проникновения.
Обхватив ногами талию Мастера, он принимает его в себя и торопит, подаваясь навстречу сквозь боль. Удивительно, но Мастер не спешит сам, наоборот – придерживает Доктора, давая ему время привыкнуть. Длинные пальцы по-паучьи пробегают по руке Мастера, по плечу, прижимаются и словно врастают в его висок, и оба тайм-лорда закрывают глаза, одновременно сладко выдыхая. И их тела начинают двигаться в идеально состроенном, быстром и четком ритме на четыре такта.
Вытянувшись вдоль спины Джека, Янто неторопливо ведет губами по его плечу, наблюдая за тайм-лордами и в то же время прислушиваясь к тому, как звучит дыхание Джека, внимательно следя за его изменениями. Вот оно чуть сбилось – это Доктор прошептал что-то на непонятном Янто языке, и еще раз, и Мастер начал двигаться быстрее... Янто оглаживает сосок Джека, отвлекая внимание. Проводит ладонью по ребрам, по животу, находит участок кожи, прикосновение к которому вызывает у Джека тихий стон. Сейчас, когда первое напряжение снято, торопиться некуда, и Янто играет на ставшем чувствительнее теле любовника.
Теперь между двумя парами оказался Харт; приподнявшись на локте, он переводит взгляд с одних на других и медленно облизывает губы. Доктор тихо стонет с Мастером в унисон, его член прижимается к белому впалому животу, длинный и налитой. Янто обвивает руками Джека сзади, принимая на себя часть его веса и скользя пальцами по коже.
– Как трудно выбрать. Почему нельзя себя клонировать? – Харт косится на Джека, словно эта реплика, произнесенная в воздух, на самом деле адресована ему.
– Твои клоны никогда не могут определиться, кому достанется лучшее, и заканчивается все дракой, – отзывается Джек и кладет руку ему на грудь. Тот накрывает ее своей, на секунду зажмурившись, а потом сдвигает вниз по животу к снова начинающему твердеть члену.
Янто все еще удивляется порой тому, как естественно эти люди из будущего относятся к сексу. Он считал, что та свобода, которую демонстрировал Джек – его индивидуальное свойство; но глядя на него и Харта вместе, Янто видит общие черты. Люди пятьдесят первого века ласкают и принимают ласки как дышат, не играя в игры власти или эмоций, просто отдаваясь ощущениям и щедро делясь ими.
Харт тянется бедрами к руке Джека, снова жмурится и перекатывается на бок; его пальцы, протянутые вслепую, натыкаются на пальцы Янто. Харт открывает глаза и сталкивается с Янто взглядом.
Если Джек и замечает безмолвное объявление войны, то не пытается их остановить, раскрываясь навстречу обрушившемуся на него потоку ласк.
Оба прекрасно знают его тело; обоих только подогревает то, как приходится порой отталкивать друг друга, спеша первым добраться до облюбованных местечек. Янто настойчив и методичен, Харт действует быстрее и с большим напором – и оба, поглощенные своим занятием, тем не менее следят друг за другом, перенимая и присваивая уловки и тонкости.
Джек безудержно громко стонет к тому моменту, когда Мастер невероятно ускоряет темп, так что в нем сотрясается вся кровать, и расплывается в торжествующей улыбке – и Доктор выгибается, выплескивая золотистую влагу себе на живот. Мастер ахает и замирает, и его ритм теряет барабанную четкость. Улыбка становится искренне счастливой и потерянной.
– Они замолчали, – едва слышно произносит Мастер. И кончает.
Руки Доктора соскальзывают с его висков на плечи, притягивают вниз. Несколько секунд Мастер лежит у него на груди, с тем же непередаваемым выражением на лице, и у него странно блестят глаза. Потом его пальцы дергаются – раз-два-три-ЧЕТЫРЕ – и он взвивается, едва не отскакивая от Доктора, цинично кривит рот.
– Ты победил, – безмятежно говорит Доктор, на лету срезая его готовую вырваться реплику. Сладко потягивается и садится на кровати, оборачиваясь к троим людям:
– Аллон-зи! – с ослепительной улыбкой восклицает он, окидывая их взглядом.
Посмотреть есть на что: Джек выгнулся дугой, подставляя грудь жадному рту Харта и запустив пальцы в короткие волосы Янто, который приник губами к его шее. Их ноги переплетены, член Янто трется между ягодиц Джека, а Харт успевает ласкать обоих, умело перекатывая яички в ладони. На глазах у Доктора он прокладывает цепочку то ли поцелуев, то ли укусов от соска Джека вверх и встречается губами с Янто над его плечом; ни один из них не делает ни малейшей паузы, прежде чем слиться в горячем жестком поцелуе.
Доктор не осознает, что облизывает губы. Но это видит Джек – и нерешительно протягивает к нему руку. Помедлив, Доктор вкладывает в нее свои пальцы и подбирается поближе. Янто с помощью Джека перетаскивает Харта на свою сторону, освобождая место.
Отчаяние, проступавшее в скованности Доктора раньше, исчезло; по его лицу блуждает диковатая усмешка, глаза ярко блестят, его переполняет энергия, и он торопится выплеснуть хотя бы часть ее, жадно набрасываясь на Джека. Джек обнимает его, оглаживает острые лопатки, прослеживает линию позвонков – трудно представить, что это не человеческое тело, оно выглядит совсем земным, от редкой поросли волос на груди до родинки между лопаток, прикосновение к которой вызывает волну дрожи. Джек перекатывается на спину и обхватывает лицо Доктора ладонями, целуя его, как пьют воду в пустыне. Но Доктор словно спешит куда-то; недолго отвечая на поцелуй, он высвобождается и принимается вылизывать охотно подставленное Джеком горло, временами останавливаясь и прикрывая глаза с задумчивым видом, словно пытается проанализировать вкус.
Янто с некоторым усилием отцепляет Харта от себя и указывает на Мастера. Тот сидит в стороне, прикусив губу, и его глаза полны того же маниакального блеска, что и у Доктора. Несмотря на недавний оргазм, он откровенно возбужден, но как будто не замечает этого.
– Тащи его сюда, – командует Янто.
Харт ухмыляется.
– Хочешь его трахнуть? – он сопровождает слова плавным движением бедер, втираясь пахом в пах Янто. Но после Джека смутить Янто трудно; кроме того, он набрался у любовника некоторых полезных привычек, в частности, прямоты в постели.
– Хочу трахнуть тебя, пока ты трахаешь его, – информирует он Харта, и тот широко раскрывает глаза, словно уже видит эту картину, а потом перебирается через Джека и Доктора к Мастеру.
– Не стоит скучать в одиночестве, – протяжно мурлычет Харт, бесцеремонно хватая его за член. Мастер вздрагивает и вцепляется в его запястье, пытаясь избавиться от прикосновения, но Харт обнимает, обвивает, прижимается... в его уверенных до наглости движениях очевиден опыт, и сейчас даже Мастер не может ему противостоять. Его пронизывает та же бьющая через край энергия, что и Доктора, и каждое прикосновение Харта только усиливает ее поток.
Янто, опираясь на локоть, наблюдает и за ними, и за Джеком и Доктором. Улучив момент, он наклоняется и сцеловывает капли пота у Джека на виске; тот вслепую смазывает его губами по щеке. Янто отвечает мимолетной улыбкой и придвигается ближе, в кольцо рук Джека и проводит кончиками пальцев по губам Доктора, настойчиво толкаясь внутрь. Сейчас кожа Доктора теплая, как у человека; из-за расширившихся зрачков глаза кажутся бездонно черными, движения языка, обвивающего пальцы Янто, почти звериные. Он включился в человеческую игру под названием «секс» и предается ей увлеченно, с обычным своим шальным задором.
Джек приподнимает голову, смотрит, как Янто трахает пальцами рот Доктора, и глухо стонет, снова падая на подушки и отчаянно вскидывая бедра.
– Расслабься, – шепчет ему Янто, заставляя его согнуть ногу и вталкивая влажные пальцы между ягодиц, сразу вглубь. Джек уже практически готов, он шипит ругательства и трется о бедро Доктора, умоляя его, Янто, обоих, поторопиться. Но Янто только успокаивающе гладит его по колену и педантично добавляет к слюне смазку.
– Доктор, – говорит он, и когда тот поднимает голову, отвлекаясь от своего занятия – у него настоящая оральная фиксация, судя по тому, что он выделывает языком, – Янто коротко целует его, остро прикусывая губу, и шепчет на ухо: – Он ваш. Только на этот раз.
Доктор хмурится, встречая его строгий взгляд – а потом Янто отодвигается, оставляя руку на бедре Джека, пока тот вцепляется в ягодицы Доктора, почти принуждая его войти в себя, обнимает его ногами и выдыхает сквозь стиснутые зубы. Но когда они находят свой ритм, быстрый, очень быстрый, полный отчаянной энергии с обеих сторон, Янто отворачивается, снова обращая внимание на Харта с Мастером.
Эти двое тоже не теряют время зря; Янто выгибает бровь, молча одобряя успехи Харта. Тайм-лорд и тайм-агент сложились в классическую позу «69» и явно увлечены процессом. Пока Янто перебирается к ним, Харт откидывается на спину и восклицает:
– Черт возьми, так нечестно! Тебе не нужно дышать!
– Стоило уточнять условия заранее, – усмехается Мастер, положив голову ему на бедро.
Потом он замечает Янто:
– Мистер Джонс, – в интонации звучит нечто зловещее, и у Янто вдоль позвоночника пробегает ничуть не эротическая дрожь. – Забыл сказать, как приятно видеть вас... снова.
– Не говори... – рычит Джек, и Янто оборачивается, посылая ему одобрительную улыбку. Он не понимает, о чем речь, но знает, что всегда успеет выяснить подробности у Джека.
– Не думаю, что сейчас подходящее время для воспоминаний, Мастер, – отвечает он, вкладывая в обращение ощутимую долю иронии. И проверяет возникшее у него подозрение, проводя кончиками пальцев по боку Мастера. Тот стонет, откидывая голову, и пытается перехватить запястье Янто, чтобы избавиться от его руки.
– Доктор, – интересуется Янто, – тайм-лорды всегда так чувствительны?
– Возбуждение вызывает ускорение кровотока, обострение чувствительности нервных окончаний, – скороговоркой отвечает Доктор, – подъем температуры тела, учащение сердцебиения...
– К черту лекцию, – стонет Джек и рявкает: – Да, Янто. Если их разогреть...
– Я так и думал, – кивает Янто и медленно, хищно улыбается Мастеру. – Капитан Харт, – говорит он ласково, – действуем по плану.
Мастер может быть сильнее, но не сейчас, когда тело предает его, подаваясь навстречу любому прикосновению. Тщательность Янто и опыт Харта снова играют против их общей жертвы, и пока Джек успешно отвлекает Доктора, который поначалу косится на то, что происходит рядом, они вдвоем лишают Мастера всякой возможности сопротивляться. Поняв это, он перестает бороться с ними и начинает извлекать из ситуации максимум полезного – или, в данном случае, приятного. Поэтому он принимает их ласки и отвечает на них, порой оставляя синяки, и устраивает настоящее шоу, целуя Янто перед Джеком, глубоко и нарочито сладко, так что никто не знает, чем вызваны стоны и проклятия Джека – желанием убить кого-то, как он обещает, или просто желанием, а Янто начинает прикидывать перемены в «плане», прежде чем возбуждение лишает его способности думать. Ему остается наблюдать, машинально лаская себя, как Харт встает на колени, и Мастер опирается на его бедро, медленно опускаясь на него, спиной к груди; как он закрывает глаза, кривит губы в усмешке, поднимается тремя короткими рывками и опускается обратно – снова, и снова, и снова, в собственном узнаваемом ритме. А потом Харт обхватывает его руками и удерживает, нарушая ритм резким толчком, и еще одним, и Мастер запрокидывает голову Харту на плечо, вцепляется ему в волосы и принимает его.
Янто некоторое время любуется зрелищем, прежде чем желание присоединиться становится нестерпимым. Он перебирается за спину Харту и нажимает ему ладонью между лопаток, толкая вперед и его, и Мастера; Мастер упирается в кровать, и Харт сдавленно ругается и кусает его за плечо, заставляя наклониться ниже.
Харт еще растянутый и влажный; Янто легко входит в него, кладет одну ладонь на бедро ему, другую – Мастеру. Мастер снова пытается сбросить руки людей с себя, снова пытается навязать им свой ритм; Харт двигается порывисто и жадно, насаживаясь на Янто, и тому приходится его удерживать. Наконец они сходятся на общем ритме, и Янто с каждым толчком погружается все глубже, чувствуя, как его движение передается через Харта Мастеру и вызывает у того глубокие стоны. Он закрывает глаза, наслаждаясь чистыми ощущениями, вслушиваясь в звуки и вздохи; а когда открывает, то ловит расфокусированный взгляд Джека, неожиданно близко – каким-то образом они сдвинулись в процессе и сейчас находятся совсем рядом. Янто облизывает губы и обнимает обоих своих партнеров, ускоряя движения.
– Доктор... – выдыхает Джек, пытаясь коснуться своего члена; но Доктор перехватывает его запястье и строго качает головой.
– Не сейчас, – говорит он, и Джек закатывает глаза, бессильно комкая простыни. Доктор разворачивается к тем троим, что двигаются сейчас как одно целое рядом с ними, наклоняется и протягивает к ним руку, пробегая пальцами по скользкой от пота коже – рука Мастера, плечо Харта, щека Янто... Доктор прикрывает глаза и трогает его висок, и Янто едва успевает заметить, что Мастер так же вскидывает руку к виску Доктора, как вдруг словно проваливается в бесконечную воронку, в невероятное удовольствие, и кончает с хриплым бессодержательным воплем.
Доктор и Мастер одновременно содрогаются в эхе его наслаждения, Джек зовет его, срывая голос, но Доктор шепчет: «Все хорошо, все хорошо», и Янто, который едва удерживается в сознании после пережитых ощущений, повторяет онемевшими губами: «Все хорошо».
– Вашу мать! – почти воет Харт, сам на грани оргазма, и пальцы Доктора перебираются к нему на висок, наконец позволяя Янто без сил упасть на кровать. В следующую секунду Харт выгибается, вбиваясь в Мастера последними судорожными рывками. Джек стонет, глядя на него и принимая толчки Доктора, и вцепляется Доктору в спину так, что ногти белеют, чтобы не дотронуться до себя, не нарушить запрет. Харт присоединяется к Янто, а Доктор притягивает освободившегося Мастера, обнимая за плечи и разворачивая к себе лицом. В глазах Джека бесконечная любовь и безнадежная ненависть. Доктор бережно гладит его губы кончиками пальцев, затем касается ладонью щеки и говорит:
– Сейчас, Джек.
На секунду во взгляде Джека остается только любовь; потом веки опускаются, и он кончает.
Доктор и Мастер следуют за ним, уже не руками – просто виском к виску; их кожа словно светится бледным золотом. Доктор бессильно повисает в руках Мастера, и тот не спешит оттолкнуть его, а бережно помогает опуститься на кровать, прежде чем самому рухнуть рядом. Янто, успевший перевести дыхание, подбирается ближе, вытягивается между ними и Джеком, пробуя кончиком языка капли пота у того на плече. Джек вслепую подтягивает его к себе, ворошит волосы привычным жестом. С другой стороны от него оказывается Харт – укладывается щекой на грудь, распластывает пальцы по залитому спермой животу. Видя, как уютно тот устроился, Янто чувствует укол ревности, но у него слишком мало сил, чтобы что-то с этим делать; он только целует Джека в шею и закрывает глаза, вдыхая его запах. И чувствует, как его волос касаются ответным поцелуем.
– Эти двое нас обошли, – бормочет Харт. – Сколько вам досталось на каждого?
– Дело не в количестве, а в качестве, – отзывается Джек сонно, словно продолжая какой-то давний спор, а Доктор приподнимает голову и ухмыляется:
– Человеческих сил не хватит, чтобы, м-м, утомить тайм-лорда, так что приходится умножать эффект. Телепатический контакт помогает передать ощущения, ускоряя процесс достижения...
– Заткнись! – говорит Мастер и для верности закрывает ему рот рукой, опрокидывая обратно на подушку.
– Поспорим, что моих сил хватит? – игриво спрашивает Харт, но ему уже никто не отвечает. Через пару секунд засыпает и он.

@темы: Dr. Who-niverse: Доктор, Джек Харкнесс (таб.30), #fandom: Dr. Who, .V.2 Штампы, #fandom: Torchwood

---

[hitamyu]

Название: Светлое нефильтрованное
Фандом: Axis Powers Hetalia
Герои: Пруссия, Чехия
Тема: Прага
Объём: 276 слов
Тип: гет. ФЛАФФ ИН КЭПИТАЛ ЛЕТТЕРЗ.
Рейтинг: PG-13
Саммари: как ни странно, это война за австрийское наследство. для  flower dust in your eyes и группы Franz Ferdinand

А что – Родерих? Родерих сопляк. Кого вообще интересует Родерих? Отбросив дуру Елизавету, получаем очевидный ответ – никого.
И босс у него последний был сопляк. Вот теперь и дерут от Родериха все, что плохо лежало.
«У меня-то лучше прилежалась», - ухмыльнулся пьяновато Пруссия, взлохматив резким жестом волосы спящей Чехии. Потом протянул руку над ее головой и взял со стола кружку с пивом – чешским.
Гилберт никогда не позволил бы узнать этот секрет даже старому доброму Фрицу, но чешское пиво нравилось Пруссии гораздо больше немецкого. Может, отчасти из-за того, что от чешского Гилберт быстрее размякал и ударялся в немножко сентиментальные воспоминания.
Ну то есть, воспоминание о том, как он прошагал быстрым маршем к Праге и получил там резкую пощечину от Катерины, вряд ли оценили бы будущие родоначальники сентиментализма в литературе, но для самого Пруссии оно было очень нежным и приятным, потому что вот ведь к чему привело-то.
Он крепко сжал свободной рукой без кружки талию девушки. Та глубоко вздохнула во сне и повернулась к нему спиной. Гилберт хмыкнул и осторожно тронул ее за плечо.
- Эй, - сказал он, дыша Катерине на лицо, - поцелуй еще разок хоть, а?
Чехия сонно выпростала руку из-под одеяла и вяло влепила ему оплеуху еще раз.
- Пивом несет опять, - сказала она. – Дурак ты, Гилберт.
- Твое ж пиво-то, родное, - хохотнул Гилберт и одним глотком допил то, что оставалось в кружке. Поставил ее на стол, обнял Катерину и сказал:
- Ладно, из Праги, может, и уйдем. Но что-то я таки заберу у сопляка Родериха. Вот Силезия… Отдашь Силезию, например.
«Да что мне Силезия уже», - подумала Катерина, чувствуя, как ей опять ерошат волосы и целуют в шею, одновременно обдавая мощным запахом пива.

@темы: Axis Powers Hetalia: фэндом в целом (таб.50), #fandom: Axis Power Hetalia, .III.1 Путешествия

---

[Сехмет]

Название: День мертвых
Фандом: Герои
Герои: Ной/Клэр
Тема: II: 4: 5 - Контрабанда
Объём: 945 слов
Тип: гет
Рейтинг: PG/mild PG-13
Авторские примечания: Предупреждения: все-таки AU, ООС, квазиинцест, смерть персонажа, что-то вроде некрофетишизма, можно усмотреть мерисьюризм. Ну и постмодернизм. В тексте цитируется песня Бритни Спирс «Girl in the Mirror».

В доме Ведьмы каждый день – День Мертвых. И в Великий Пост, и на Пасху, она делает черепа и скелеты из сахара – белые, чуть розоватые и карамельно-коричнивые, пахнущие ванилью, они появляются каждый день на пыльном колченогом столике у ее дома, привлекая птиц, пчел, бабочек и детей. У каждого черепа на лбу написано одно и то же имя. Служанка Ведьмы – молоденькая блондинка, живущая с ней вместе – говорит, что так звали единственного человека, которого Ведьма любила.
Поговаривают, что Ведьма, когда только приехала из Штатов, была такой же молодой и светловолосой, но, теперь, должно быть, превратилась в старую каргу. Нынешнюю служанку зовут Кэтти, и она говорит, что Ведьма даст ей расчет, едва увидит, что она стала старше.
Сколько бы ни пытались мальчишки заглянуть в окно грязной, обветшалой хибары, им удавалось разглядеть только всегда выключенный телевизор, восьмиконечное, крестообразное светлое пятно, там, где раньше висело распятие, да подносы с черепами.
Кажется, Ведьма не ест ничего, кроме этих черепов: служанка покупает совсем немного еды.
Некоторые говорят, что, на самом деле, Ведьма давно уже мертва, а ее служанка сама наряжается в ветхие, бурые тряпки, чтобы выйти утром из дома и оставить черепа на столе.

* * *

Когда время теряет всякое значение, бессмысленной становится и привычка цепляться за имя, которое уже никто не помнит, но Клэр Беннет продолжает хранить свое имя, не для других – так для себя, точно цветок, засушенный в книге.
Каждый вечер она вешает на гвоздь, когда-то державший на себе распятие, старую рамку с фотографией отца, и бережно вытаскивает из шкафа большую деревянную шкатулку, похожую на детский гроб. Напевая какую-нибудь давно забытую всеми песенку, она вынимает оттуда кости и осторожно выкладывает на кровать: череп – на подушку, ниже – связанную проволокой грудную клетку, и позвоночник, рядом – руки, где не хватает нескольких мелких костей, которые пришлось заменить грубыми копиями, слепленными из муки и клея, еще ниже – таз и ноги. Ее аккуратные движения неспешны – впереди ведь вся ночь, одна из бесконечного множества.
Клэр берет с тумбочки очки, опускает их на лежащий глазницами вверх череп, и говорит с улыбкой:
– Здравствуй, папа.
Продолжая напевать – «девушка в моем зеркале льет по тебе слезы» - она трет его кости сухой тряпкой и думает о том, что, рано или поздно, те истончатся от слишком многих касаний, а затем исчезнут, и тогда у нее не останется ничего, кроме воспоминаний.
Когда-то Клэр по привычке боялась смерти, но Мрачный Жнец прошел мимо нее, собрав свой урожай, и стал такой же выдумкой, как Санта-Клаус и Зубная Фея.
Она гладит кончиками пальцев ребра, прижимается губами к пальцам, чувствуя привкус меди между костями. Сквозь опущенные ресницы ей кажется, что отец нежно улыбается – как в те жни, когда пытался уберечь семью от неприятной правды, пачкающей все, точно смола.
Полусидя на кровати рядом с ним, она негромко рассказывает что-то – в жизни ведьмы, продающей снадобья и гадающей по ладони, никогда не открывающей лица и не снимающей перчаток, ничего не происходит, даже слухи – о войне в Европе, об эпидемиях и катастрофах – обходят ее стороной, но всегда можно что-то придумать или вспомнить. Для простого разговора этого достаточно.
В Техасе, в Калифорнии, в Нью-Йорке говорят: мертвых не вернуть; но здесь, в Мексике, люди выносят на улицы сахарные черепа, на которых написаны имена, чтобы умершие знали: их здесь ждут. И могли вернуться.
Поэтому Клэр ждет, каждую ночь и каждый день, что он постучит в ее дверь или окно, или, быть может, восстанет, как Лазарь, из голых костей, которые снова покроются плотью и кожей.
Однажды он уже воскрес после того, как его прах развеяли по ветру, и Клэр верит, что он сможет это сделать еще раз, просто, должно быть, ему нужно время.
Именно ради этого ожидания – оно показалось бы долгим тем, кто может состариться или умереть – она и провезла через границу то, что осталось от тела ее отца. Вероятно, это назвали бы «осквернением могилы» и «контрабандой человеческих останков» – а до этого были и убийства, и кражи, и подделка документов. Клэр – дочь своего отца, и, когда-то, верная слуга тех, кто пускал его по следу, точно опытную охотничью собаку. Тех, из-за кого его убили, точно так же, как маму и Лайла.
Теперь этих людей уже нет в живых, а в Мексике не принято держать зло на умерших.
Закончив привычный обряд, Клэр снимает фотографию со стены, точно икону, и, еще раз проверив, надежно ли закрыта дверь, плотно ли зашторены окна, ложится спать.
– Спокойной ночи, – говорит она, касаясь губами височной кости отца.
Засыпая, она почти слышит его «спокойной ночи, медвежонок».
Всю ночь она лежит неподвижно, точно мертвая, и лишь неглубокое дыхание выдает в ней живую.
Ее сны невнятны, иногда в них много боли, много чьих-то лиц и голосов, когда-то принадлежавших кому-то, имевших значение, когда-то живых. Память Клэр превратила их в призраков.
Потом к ней приходит отец. Клэр никогда не называет его по имени – в отличие от того, другого, которого так и не смогла полюбить, и быстро забыла. В мире родилась и умерла не одна сотня тысяч мистеров Ноев Беннетов, но только один был ее папой.
Иногда она открывает глаза, видит костяные пальцы, обмотанные проволокой, у своих сосков – и не понимает, сон это, или уже реальность.
Когда сумерки рассеиваются, наступает утро, и, просыпаясь, Клэр думает: может быть, он приходил этой ночью, может быть, это был настоящий он – но потом она вспоминает, что папа не мог не оставить ей какой-нибудь знак, даже если и сумел войти, оставив нетронутыми все замки.
Нельзя прекращать ждать. Он придет сегодня вечером, или через месяц, или через еще пятьдесят лет – может быть, он не всегда держал свои обещания, но всегда возвращался, рано или поздно.
Убирая кости в шкатулку и застилая постель, Клэр почему-то вспоминает, что когда-то спала с плюшевыми мишками.

* * *

К полудню Ведьма выставляет наружу новый поднос с сахарными черепами и на лбу у каждого выведено глазурью или вырезано одно и то же имя. Она не хочет, чтобы ее отец – настоящий отец – заблудился, когда будет возвращаться к ней.

Fin.

Название: Сгоревший дом
Фандом: Герои + Пила (Saw)
Герои: Корбетт, Молли, прочие (ОЖП, Ной, Мэтт, косвенно Хоффман и Сайлар)
Тема: IV: 5: 1 - Смех
Объём: 1514 слова
Тип: джен с фемслэшными намеками
Рейтинг: PG
Авторские примечания: Предупреждения: кроссорвер. AU, преимущественно таймлайновое, ООС, неучет EU, самая капелька чернушки, скверный стиль. Кто захочет увидеть намеки на фемслэш, тот их увидит.

Что же!
И в доме, который выгорел,
Иногда живут бездомные бродяги!
(Владимир Маяковский)


Корбетт Денлон – четырнадцать лет, а Молли Уокер – пятнадцать. Они не похожи друг на друга ничем, кроме того, что их родители погибли от рук серийных убийц.
Мертвые родители – плохая тема для разговора.
Конечно, у них еще есть их герои, спасители, открывшие все запертые двери, но когда Молли рассказывает Корбетт о Мэтте, та только дергает плечами и невнятно бормочет: «детектив Хоффман не убийца» или что-то похожее, а в ответ на рассказ о Мохиндере, тихо говорит:
– Он умирал от рака. Тот, кто убил маму и папу.
Больше они не говорят о таких вещах.

* * *

Молли всеми силами пытается изображать жизнерадостного подростка – как и примерно треть пациенток клиники святой Урсулы Британской. Клинику называют «санаторием», но, на самом деле, это что-то вроде психушки для девочек, которых насиловали отцы, продавали незнакомым мужчинам, за пару мятых и мокрых от пота десяток, матери, и для тех, кого макали головой в унитаз одноклассницы, и для тех, кто пытался покончить с собой, из-за того, что все смеялись над их кривыми ногами, или над очками, или прыщами, или лишним весом. Некоторые пытаются делать вид, что ничего плохого в их жизни никогда не случалось, и все ненавидят друг друга.
На сеансах групповой терапии они пытаются плюнуть друг другу в душу. Доктор Кэтрин Блэк, невысокая улыбчивая блондинка, смотрит в глаза сидящим напротив нее шести девочкам, и спрашивает:
– Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать?
У Тары родители погибли в автокатастрофе. У Люси – на пожаре. Томасину мать бросила, а отец умер от передозировки. Родители Пэт погибли в Международном Торговом Центре, и ее воспитывали бабушка с дедушкой, которые тоже умерли, от старости. Недавно она переехала к дяде.
В больнице святой Урсулы стараются помочь всем.
– Я все еще чувствую себя немного мертвой, – говорит Молли. – Я живу дальше, как могу, но иногда мне кажется, что тогда мне так и не удалось спастись.
Доктор Блэк переводит взгляд с Люси на Пэт и обратно.
– А я чувствую себя живой, – говорит Корбетт. – Может быть, даже слишком живой.
Молли отчего-то становится неловко. Доктор Блэк неожиданно поворачивается к Томасине, и смотрит на нее, пристально, как жаба на муху.
– Хотела бы я быть немного мертвее, – добавляет Корбетт. – Не умереть, а просто чувствовать себя немного менее живой.

* * *

Однажды к Молли приходит мистер Беннет. Он выглядит похудевшим и уставшим, она узнает его только по очкам; глядя на его перебинтованные руки, она почему-то не сразу понимает, что у него нет больших и указательных пальцев.
Уходя из комнаты, Корбетт смотрит на его бинты, на глубокие порезы на лице, шов у самого уха – и улыбается, точно знает какой-то недоступный Молли секрет.
Мистер Беннет просит Молли найти Чудовище, и она соглашается. Иногда ей кажется, что она всю жизнь будет искать его, снова и снова, пока он, наконец, ее не настигнет.
– Вот здесь, – говорит она, – в Нью-Йорке.
Поздним вечером она снова достает атлас, и ищет: сначала Мэтта – он в Балтиморе, а потом Мохиндера – его нигде нет. Мохиндера нигде нет уже два месяца, и Молли знает, что это значит, но продолжает искать.

* * *

– Расскажите о своих кошмарах, – говорит доктор Блэк. Ей нравится расспрашивать о таких вещах, точно так же, как доктор Джонатан Томпсон в северном крыле любит выпытывать все самые грязные подробности у жертв изнасилований.
– Мне снится мой старый дом, – говорит Люси. – Уже сгоревший. Почему-то больше негде жить, и мне приходится жить там, рядом с мертвыми мамой и папой.
Молли долго думает о том, что ответить. В ее самых страшных кошмарах незнакомцы – сначала это были только Чудовище и отец Мэтта, но потом стали появляться все новые и новые – лезут ей в голову, точно под одежду, щупают каждую мысль, запускают свои грязные пальцы в самые сокровенные и нежные места.
Еще иногда ей снится, что она сидит дома, за обеденным столом, рядом с папой и мамой. Чудовище все-таки убило ее, вытащило мозг из головы, и от этого глаза провалились внутрь черепа.
– Мне снится кровь, – говорит она, наконец, – так много, что я вот-вот утону в ней.
– Мне снится детектив Хоффман, – говорит Корбетт. – Мне снится, чир… знаете, это так ужасно, узнать, что тебя спас убийца.
Молли кажется, что она иронизирует.

* * *

– Кого ты любишь больше? – спрашивает Корбетт, – Бога или того, кто тебя спас?
Молли ничего не говорит. Она хочет не думать о таких вещах, хочет мечтать о новом айподе, а не о смерти Чудовища, хочет отмотать пленку далеко назад, и никогда не становиться особенной.
Она живет в больнице – в санатории – в ожидании того дня, когда кто-нибудь заберет ее к себе, как котенка из приюта. Корбетт, с которой она делит комнату – никто никогда не называет их «палатами», потому, что к каждой прилагается ванная комната, а на окнах нет решеток – иногда ее пугает: слишком уж часто не пытается быть нормальной, слишком много чертит в толстых тетрадках мышеловок и капканов.
Корбетт сюда отправила тетка, чтобы «немного подлечить нервы».
– Бог не пришел к тебе, а он – пришел, – продолжает Корбетт.
Уокеры не были религиозной семьей, но, сидя в чулане, Молли молилась, звала ангелов. Ангелы не отперли дверь – ее отпер Мэтт.
С тех пор она не верит в ангелов, она верит в Мэтта.
– Если бы он пошел против Бога, против закона, против всех, ты ведь все равно выбрала бы его, верно?
– Он не монстр, – Молли невольно передразнивает Корбетт, – он просто полицейский.
Она читала про детектива Хоффмана. В той газетной статье говорилось, что Хоффман, «ученик Пилы» – самый опасный серийный убийца, из гуляющих на свободе, и, возможно, самый жестокий. Какой-то доктор Уоллес утверждал, что, «если сравнить убийства ученика Пилы с убийствами Сайлара, считающимися в современной криминальной психологии, образцами жестокости, то можно увидеть, что ученик Пилы куда более жесток, его жертвы испытывали перед смертью несравненно большие мучения. Но, стоит отметить, что Сайлар, очевидно, причинял жертвам боль из эгоистических соображений, в то время как ученик Пилы, как его наставник, руководствуется неким извращенным альтруизмом, желанием дать жертвам почувствовать подлинную цену жизни».
Молли думает, что если бы ее спас такой человек, она, наверное, сошла бы с ума.

* * *

Корбетт спит игрушечным кроликом, старым, потертым, непонятного выгоревшего цвета. Она кладет его себе то на грудь, то под голову, то на живот, иногда стискивая во сне коленями.
Молли не хочет знать, что или кто ей снится.

* * *

Мэтт появляется четвертого сентября. В его грязных волосах блестит седина, и Молли как-то неожиданно вспоминает, что он спас ее вовсе не вчера, и не на прошлой неделе.
– Мы заберем тебя к себе. Я и моя жена, как я тебе и обещал. Через несколько дней.
Он чувствует себя неловко, то ли натыкаясь на что-то странное в мыслях окружающих, то ли просто потому, что устал.
– Знаешь, а Мохиндер…
– Я знаю, – кивает Молли. – Давно уже.
– Но мы убили Сайлара, – случайно услышавший эти слова мог бы подумать, что речь о каком-то больном или опасном животном. Мэтт никогда не боялся Чудовища: презирал, ненавидел, хотел уничтожить – но не боялся.
Молли обнимает его, и понимает, что ее память похожа на тот сгоревший дом, который снится Люси – стены местами обуглились почти до дыр, но кое-где еще остались вздувшиеся краска и штукатурка.
Она живет в этом анатомированном огнем здании, потому, что ей больше некуда пойти. Теперь, когда все уже закончилось хорошо, у нее есть только память, и больше ей не из чего выстроить свое будущее.

* * *

Молли чуть не умирает за день до того, как Мэтт забирает ее к себе. Она ложится в наполняющуюся водой ванну, прикрыв глаза, делает глубокий вдох, и чувствует, как нечто тяжелое опускается на нее.
Кто-то давит ей на грудь и шею, не давая подняться. Вода повсюду – в носу, во рту, в ушах, просачивается под плотно сомкнутые веки – Молли не хочет знать, кто это, боится увидеть лицо, знакомое или нет. Она пытается вырваться, но у нее не хватает сил, ноги впустую молотят эмалированный чугун ванны. Вода прибывает, бурлит, точно кипяток, и, наверное, вот-вот перельется через бортик.
И, когда Молли кажется, что все закончилось, и она умирает, тяжесть исчезает, чья-то рука, не очень сильно, но решительно, тянет ее за волосы, и она, точно нехотя, выныривает.
Рядом стоит Корбетт.
– Теперь ты чувствуешь себя живой? – спрашивает она, намокшая, со сбивающимся дыханием, абсолютно спокойная.
Точно со стороны, еще сквозь воду, Молли слышит собственный смех. Смех облегчения.
Не сразу понимая, в чем дело, она точно видит медленно удаляющуюся фигуру Смерти, разом похожую и на Чудовище, и на Мэтта, и на детектива Хоффмана с фотографии в газете. За один удар сердца до так и не наступившего конца, Молли почувствовала, что была живой и даже не замечала этого.
Пытаясь смахнуть с ресниц воду, она вдруг понимает, что Корбетт права – она действительно чувствует себя живой. Может быть, живее, чем когда бы то ни было еще.
В конце концов, в сгоревшем доме тоже можно жить.

* * *

Даже десять лет спустя, сгоревший дом ничуть не хуже новых, в него тоже можно принести новую мебель, и даже выкрасить покоробленные стены в какой-нибудь яркий цвет. Можно сделать крышу и вставить окна, взамен старых, расплавившихся. Запах гари останется навсегда, но с ним можно смириться.
Молли ложится в ванну, и, задержав дыхание, вжимается в дно.
Она узнает об убийствах «нового ученика Пилы» из газет. Однажды ей перестали сниться кошмары. Разве что изредка, перед рассветом, приходит заводной кролик, который смотрит ей в глаза, точно доктор Блэк, и голосом Корбетт, говорит: «здравствуй, Молли. Я хочу поиграть с тобой в одну игру».
Тогда она встает среди ночи, достает атлас, и, шепотом сказав: «Корбетт Денлон», проводит острием кнопки по штатам и городам. Только найдя ее, снова, она может спокойно спать дальше.
Они – желанные гостьи в сгоревших домах друг друга.

Fin.

@темы: Heroes: Ной Беннет (таб.30), .II.4 Детектив/преступление, .IV.5 Звуки, #fandom: Heroes

---

[Kami Shiroi]

№ 7

Название: Первый поцелуй
Фандом: Сайнт Сэйя
Герои: Хьёга, Камью, эпизодически – Мило, Шун, Афродита и прочие святые
Тема: 5.2. Пьяный поцелуй
Объем: 758 слов
Тип: яой
Рейтинг: РG
Саммари: первый поцелуй – это ТАК романтично *_*
Авторские примечания: АУ, ОТП автора ^^ ня. 1ое сентября - день рождения Афины.

В Святилище рождество справляли осенью. И каждый год, ровно первого сентября, в еще короткие осенние ночи небо над храмовой землей расцветало множеством цветов – святые баловались фейерверками, используя и хлопушки с ракетами, и космо. Особым шиком считалось спроецировать изображение собственного знака – внешний облик созвездия ограничивался лишь фантазией, а потому эта забава никому не надоедала.
Когда наступило время праздновать, Шион распорядился выкатить бочки с вином из личных папских запасов, заботливо собираемых его предшественниками; Доко и Мю доставили из Горохо какую-то особенную сливовую наливку – на нее подсели дамы. Приглашенные из Родорио музыканты играли веселую музыку, и со всех сторон раздавались тосты и поздравления имениннице.
В розовом саду у Дома Рыб желающие играли в фанты. Из желающих были Мило, который, собственно, начал забаву, Афродита, который хотел повеселиться, Камью и Шура, которых не спрашивали, и еще Андромеда с Драконом и пара серебряных за компанию.
– Объясняю правила! – Мило продемонстрировал всем кувшин, в котором тихонько шуршали бумажки с вызовами. – Каждый по очереди вытягивает бумажку и выполняет написанное на ней. Если же кто-то отказывается, – он отошел в сторону, показывая большой серебряный кубок на постаменте, с горкой наполненный какой-то жидкостью, – то пьет штрафную. Между прочим, чистый спирт.
Шун ойкнул и осторожно огляделся, прикидывая, как бы понезаметнее слинять. Вызовы они писали сами, и он отчетливо представлял, что могли потребовать Мило с Дитой.
Неожиданно на его плечи легли ладони, сжав не хуже пыточных тисков, Афродита прижался к нему всем телом и ласково пропел:
– Куда это ты намылился, сладкий?
– Ни-сама… спаси меня…
Мило объявил первый тур. Игроки по очереди кинули кости, и почетное право первым вытянуть вызов выпало Шуну. Юноша нервно сглотнул и осторожно сунул руку в кувшин, с таким выражением лица, будто ожидал там нашарить ядовитых змей, не меньше. Он выудил бумажный шарик и дрожащими от страха и напряжения руками развернул его, чудом умудрившись не порвать.
– Ну?
Шун всхлипнул.
– «Нарядиться девочкой и в таком виде ходить неделю, говоря о себе в женском роде», – прочел он. – Ни-сама…
Одобрительный свист встретил его слова. Афродита же ехидно заметил:
– Ну и подумаешь. Ты и так на девчонку похож.
– Я парень! – вскинулся Андромеда.
– Ну да, конечно. Иди давай, переодевайся.
Когда Андромеда, облаченный в длинный хитон нежного персикового цвета, с диадемой в прическе и накрашенным личиком, вернулся к играющим, его встретили восторженными аплодисментами и криками одобрения. Пока он переодевался, уже прошло два следующих тура, и Шура как раз заканчивал петь – текст, как и ожидалось, был похабным, а вот голос у Козерога оказался неожиданно приятным и чувственным, что нисколько не вязалось с образом сурового воителя.
Следующая очередь выпала Камью. Водолей без тени сомнения и колебаний вытащил вызов, прочел и с тем же непроницаемым выражением лица опрокинул в себя штрафную.
Игроки ошарашено замолчали. Он же утер рот и, жестом подозвав мальчишку-ученика с подносом еды, в сторонке принялся уничтожать закуску.
Мило проводил его долгим взглядом, кашлянул, прочищая горло и заявил, разбивая неловкую паузу:
– Продолжим!
Игра в фанты затянулась почти до утра. Штрафной кубок снова наполнили, но никто больше не пытался повторить водолейский подвиг, хотя выпавший ему вызов так и остался тайной за семью печатями. Изредка другие Святые вступали в игру, и к утру все разбрелись до домам.
Хьёга быстро спускался по лестнице от дворца Папы. Под конец его припахали помогать с уборкой, но ему удалось свалить пораньше, в отличие от Ширью и Шуна, обремененных чувством большей ответственности. Безудержно зевая, он мечтал о том, чтобы поскорее попасть в постель и, наконец, уснуть.
На ступенях Дома Водолея сидел Камью. Он смотрел на звезды и изредка прикладывался к горлышку небольшой бутыли, оплетенной тростником.
Лебедь подошел к нему.
– Камью? Ты чего еще не спишь?
Водолей оторвался от бутыли и посмотрел на него долгим взглядом, от чего юноше стало слегка не по себе. В лунном свете глаза наставника казались бездонными омутами, в которых так и хотелось навечно утонуть. Камью потянулся, беря его за руку, и усадил рядом с собой. От него отчетливо пахло вином.
– Ты пьян.
– Совсем немного, – Водолей приобнял его одной рукой за плечи, другой придерживая за подбородок, и легонько поцеловал. Это было простое касание губ, но Хьёга неожиданно почувствовал, будто готов растаять. Если бы он стоял, то непременно упал, потому что ноги его вдруг сделались слабыми и тяжелыми, а внутри все одновременно похолодело и взорвалось от восторга, заставляя кровь быстрее бежать по венам, а голову кружиться. Не встретив сопротивления, Камью углубил поцелуй, вместе с тем начав гладить юношу по спине и плечам, успокаивая, лаская. И Хьёга доверчиво прижался к нему, весь отдавшись на волю друга.
Когда они прервали поцелуй, чтобы перевести дыхание, Камью признался:
– Я продул в фанты. Пришлось пить штрафную.
– Да как можно проиграть в фанты?
Он улыбнулся.
– Я подумал, ты не захочешь делать наш первый поцелуй достоянием всего Святилища.

№ 8

Название: Рыбья дружба
Фандом: Сайнт Сэйя
Герои: Афродита, Шура, Близнецы на фоне
Тема: 4.6. От волос
Объем: 194 слова
Тип: джен
Рейтинг: G
Саммари: про то, как дружат Рыбы
Авторские примечания: АУ. Автор допускает, что не все Рыбы такие вредные, как описано в данном тексте ^^

– Дита, какими духами ты пользуешься? – как-то спросил Козерог у Рыб. В то утро на планерке он выглядел неважнецки: глаза красные, лоб в испарине, взгляд бешеный и ноздри нервно дергаются. Водолей рядом поглядывал удивленно, но признаков беспокойства не проявлял: воспитанный в Сибири, он отличался богатырским здоровьем.
Афродита заулыбался, весьма польщенный вниманием.
– Тебе понравилось? – проворковал он, нежно припав к плечу приятеля и заглядывая тому в глаза.
– Дита, – отстранив его, заявил Шура, – ты мне просто скажи, что за духи. Ими разит от тебя уже неделю.
– Что значит «разит»? – ощерился красавец. – Я только волосы попшикал! Это тонкий, Аид тебя забери, изысканный аромат! Он не может разить! Понимаешь, дубина?!
– У меня аллергия на твой тонкий изысканный аромат! – заорал в ответ Шура. Беседующие вдалеке Близнецы удивленно обернулись: орущий от бешенства Козерог редкостное зрелище в Святилище. Реже этого можно только Шаку в чулках увидеть. – Понял?!
Афродита тут же притих и с нарочитой лаской вновь заворковал:
– Ах ты моя бедняжечка! А я думал, ты заболееееел. Я сейчас же помою голову. Пойдем, выберешь, на какие духи у тебя нет аллергии, ладно, милый? – он схватил Шуру за руку и потащил за собой во Дворец Рыб.
Несчастного Козерога ждала целая батарея разнообразных флакончиков и пузырьков.

№ 9

Название: Как бросить курить
Фандом: Сайнт Сэйя
Герои: Шура, Десмаск, Афродита
Тема: 4.6. Сигареты
Объем: 298 слов
Тип: джен
Рейтинг: G
Саммари: все есть яд и все есть лекарство. Главное – доза.
Авторские примечания: АУ. В тексте упоминается ОЖП, это ссылка на приквел к манге «Сайнт Сэйя: Потерянный Холст», где была чудесная девочка, влюбленная в Святого Рыб. Ня ^^

Стоило Десмаску щелкнуть зажигалкой, вызвав на ее кончике веселенький голубой огонек, как Афродита, недовольно поджав губы, отодвинулся на другой край скамейки. Середину тут же занял Шура – и тоже с сигаретой в зубах.
– Курить вредно, – менторским тоном заявил красавец. Демонстративным жестом он извлек из-под попы глянцевый журнальчик и принялся им обмахиваться. – И запрещено. Указ Святого Отца от прошлого года за номером 98.
Рак отмахнулся сигаретой, виртуозно отправив шлейф дыма в сторону друга.
– Да ладно тебе. Еще нудеть будешь. Хуже Шаки, в самом деле.
– И как твоя подружка тебя выносит? – не преминул добавить Козерог. В его памяти еще было живо недавнее издевательство с батареей духов и туалетной воды.
Красавец фыркнул негодующе и сменил журнал на ярко-алую розу, которая возникла в его руке сама собой. По воздуху поплыли сверкающие крупинки пыльцы. Они кружились в клубах дыма, посверкивая и помигивая, (словно звезды в туманности Андромеды, меланхолично подумал Афродита), и незаметно окутали обоих курильщиков газовой вуалью.
Неладное оба заметили слишком поздно. Не до конца прогоревшая сигарета вдруг вывалилась из ослабевших пальцев. Рак нагнулся поднять ее и свалился следом, неспособный двинуться.
– Дита, ты!... – вскинулся Козерог, но яд уже проник и в его легкие, и он тоже упал без сознания.
Спустя минуту оба крепко спали. Когда они проснутся, то остатки ядовитой пыльцы вознаградят их двухдневной мигренью, и курить они в конце концов бросят. С серебряными так получилось, почему бы и не с золотыми?
Афродита еще немножко помахал цветком над спящими, рассеивая остатки пыльцы, аккуратно загасил окурки и с чувством выполненного долга расположился в плетеном кресле прямо у входа в Дом Рака. Положительно, отсюда открывался самый красивый вид на Родорио, поселок в Нижнем Святилище. С учетом того, что у него скоро свидание Коринной, а она пока занята на работе, крайне важно не пропустить ее. Он и так замучался, выращивая в своей оранжерее самые обычные, неядовитые розы.

@темы: Saint Seiya: фэндом в целом (таб.50), .IV.6 Запах, .V.2 Штампы, #fandom: Saint Seiya

---

[Кьярра]

Название: Запах яблок, полыни и сигарет
Фандом: Kuroshitsuji
Герои: Уильям Т. Спирс, Грелль Сатклифф
Тема: Запах сигарет
Объём: 1450 слов
Тип: слэш
Рейтинг: R
Саммари: "Ревность - это страсть, которая со рвением ищет то, что причиняет страдания" (с)
Дисклеймер: герои не мои, а жаль.

Грелль Сатклифф – весь недоразумение, порыв, хаос, вызов правилам и заведенному в его Департаменте порядку. Грелль Сатклифф – его полная противоположность. И мало что раздражает Уильяма Т. Спирса больше, чем этот легкомысленный, дурно воспитанный жнец с волосами цвета крови.

Грелль Сатклифф – воплощенный кошмар любого руководителя, а Уильям Т. Спирс – воплощенный идеал этого руководителя, поэтому Сатклиффу, как ни крути, приходится быть идеальным кошмаром.

Грелль Сатклифф говорит манерным, мерзким голосом, растягивая гласные и раздавая всем вокруг ласковые прозвища, больше похожие на клички. Грелль Сатклифф заходит в его кабинет так, будто к шесту для танцев идет – чуть качая бедрами, чуть пританцовывая, покачиваясь на своих недопустимо высоких каблуках. И приближается при этом недопустимо близко – так, что можно уловить запах его кожи, запах длинных красных волос.

От Грелля пахнет морским песком, яблоками, корицей, горькой полынью, чем-то еще терпким, неопознанным, к этим запахам примешивается запах кожи, нагретой солнцем, коктейль, от которого у Ти Спирса кружится голова, поэтому на всякий случай лучше держаться подальше от подчиненного – и уж конечно, не подходить к нему вплотную.

Как будто его желания имеют какое-то значение для наглой, настырной красноволосой бестии.

- Уи-и-и-ильям! – раздается знакомый манерный голос, и хоть что ты делай, а он все равно выбежит на встречу и попытается повиснуть на шее, заглядывая в глаза, словно проверяя – рад ли ему начальник, словно не зная, что он там увидит - в очередной раз.
- Сатклифф, уберите руки!
- М-м-м-м… Уилли, ты не рад меня видеть? Я думал, ты специально вышел, чтобы встретить меня здесь!
- В следующий раз, диспетчер, я встречу вас Косой смерти, - обещает Уильям, но где там… Сатклифф, радостно хохоча, уже бежит куда-то, на ходу успевая отвечать на приветствия жнецов.

Ритуал их встречи однообразен в основной фабуле, но детали довольно часто отличаются – например, в прошлый раз Грелль попытался его поцеловать, в позапрошлый – обнял его сзади, закрыв глаза руками, а еще два возвращения назад, проштрафившийся на очередном задании, он сходу рухнул на колени, обнимая начальника, прижимаясь пышной красной челкой к его бедрам. Прикосновения Грелля бывают разными – легкими, как крыло мотылька, сильными и жесткими, как когти Смерти, страстными, как объятия любовника, и нежными, как самый мягкий шелк.

С недавнего времени он собирает и прикосновения, и запахи, с недавнего времени он замечает мелкие детали в гардеробе Сатклиффа, с недавнего времени он видит все перемены в настроении Сатклиффа. Последнее его раздражает – он понимает, что жнец то пылает к кому-то страстью, то ждет от кого-то ответа, то страдает от невзаимной любви, и когда он следит за развитием этого невидимого романа, что-то у него внутри с лязгом защелкивается – безжалостный металлический звук. Первые пару раз он даже оборачивается, чтоб посмотреть на свою Косу, однако та остается вне подозрений.

С каким-то тайным удовлетворением Уильям Т. Спирс видит, что любовь диспетчера Сатклиффа остается неразделенной. Грелль вздыхает, страдает, томится, и в его глазах читается вполне объяснимый голод. Тем легче его распознать, если ты и сам видишь… в зеркале, когда как следует приглядишься, и снимешь очки… Ти Спирс поправляет упомянутые очки твердой рукой и запрещает себе думать об этом.

До возвращения Сатклиффа остается всего час-полтора, и Уильям даже позволяет себе посмотреть на часы – все как положено, строгий начальник ждет возвращения непунктуального подчиненного. Но Грелль возвращается вовремя.

- Уи-и-и-ильям!

Вихрь красных волос, тепло чужого тела сквозь ткань костюма, запах дорожной пыли, яблок, полыни. И табака. Ти Спирс даже сам не понимает, что он делает, но он тут же хватает Грелля – а у него действительно железная хватка – и наклоняется к длинным алым прядям. Так и есть. Табак. Запах этих отвратительных, длинных, тонких… как их там? Сигарет.

- Я ничего не делал, - на всякий случай повторяет Сатклифф, испуганный внезапным порывом вечно невозмутимого начальника.

А тот уже ничего не слышит, кроме металлического лязга, и ничего не видит, кроме огромных зеленых глаз, таких распутных и вовсе не таких голодных, как всего неделю назад. Всего за неделю, да как он успел, драный мартовский кот?

Диспетчер Сатклифф не курит. Это, пожалуй, единственный порок, которому не нашлось места в списке тайных и явных увлечений Сатклиффа.

Теперь металлический звук становится вполне реальным и даже объяснимым – это закрывается дверь в его кабинете, отсекая путь к отступлению. Сатклифф обескуражен и испуган, но Уильяма Т. Спирса это только радует: едва различимый запах страха витает по комнате, оттеняя уже привычные запахи яблок, корицы и полыни, и даже новый, ненавистный запах ненавистных сигарет.

Он курит? Кто он такой? Откуда? Как вы познакомились? Почему ты с ним связался? Как долго это продолжается? Полный список вопросов, которые он не имеет права задать своему легкомысленному подчиненному. Насколько у вас все серьезно? Почему он? Почему не я? Почему ты все время ходишь вокруг меня, как кот вокруг сметаны, но так ни разу всерьез и не решился меня соблазнить, а этого, неизвестного, недостойного – захотел и смог? – вот список вопросов, которые он не озвучивает даже в собственной голове. Или его не нужно соблазнять – он курит, возможно, что он ведет распутный образ жизни, может, для него это обычное дело. Да, эта мысль определенно нравится Уильяму Т. Спирсу. Это какой-нибудь развратник, рядом с которым его подчиненному делать нечего.

А пока вереница этих суматошных мыслей проносится у него в голове, он продолжает крепко держать Грелля за локоть – так, на всякий случай. И стоит рядом с ним – почти вплотную. И вдыхает запах этих волос, и запах теплой кожи, и запах страха. У любой брони есть предел прочности, и то, на что не способна давно и тщательно скрываемая страсть, ревность совершает всего за пару мгновений. Он кажется самому себе хищником, который поймал столь желанную жертву. Поймал, так поймал – схватить покрепче, подтянуть к себе, запретно близко, так, чтобы края их оправ соприкоснулись, глаза в глаза, и вот он уже целует своего невыносимого подчиненного – жестко, грубо, по-хозяйски прижимая к себе, раздвигая губы языком, показывая и доказывая себе, что только он один может это делать. Кусает губы, внутренне торжествуя. Так долго хотел это сделать, так долго мечтал об этом. Голод, спрятанный на дне его глаз, наверное, виден теперь и Сатклиффу. И что же он – будет сопротивляться? Бесполезно, хищник заполучил свою добычу, и не расстанется с ней так легко.

А Сатклифф и не думает убегать – прижимается, трется бедрами, охотно отвечает на поцелуй, и глаза его, если вдуматься, такие же голодные, страстные, бесстыжие, как и неделю назад. В этих глазах, если как следует приглядеться, и вопрос, и упрек – ну чего же ты ждал так долго?

Заниматься любовью на письменном столе – немного удобнее, чем на полу, и уж точно проще, чем возле стены. Этот урок они усвоят надолго, пытаясь замазать бальзамом синяки на самых разных, иногда весьма неожиданных, частях тела.

Но в ту ночь им было наплевать на неудобство – стена ли, пол, покрытый твердым паркетом, письменный стол с ворохом Очень Важных Бумаг. Кажется, Уильям сам стряхнул весь этот мусор на пол – нужно было делать все очень быстро, еще быстрее, наплевав на все бумаги и папки, наплевав на пуговицы, застежки и ленты, наплевав даже на то, что подчиненному теперь в таком виде из кабинета не выйти. Нужно было торопиться. Для Сатклиффа эта спешка приводит к боли, но боль все равно заканчивается удовольствием, долгожданным, выстраданным, он так давно хочет этого мужчину, что кричит во весь голос, когда Уильям наконец входит в него, кричит, забыв о дежурных на этаже, о припозднившихся жнецах. Великая Смерть, как же хорошо, когда это наконец происходит. Он сам себе не верит: что, этот мужчина, который целует и ласкает его с такой яростью и такой страстью – тот самый Уильям Т. Спирс, красивый, невозмутимый, ледяной страж порядка во всем Департаменте? И кто бы мог подумать, что он так чертовски хорошо целуется, и кто бы мог подумать, что у него… но тут Грелль начинает смущаться (хотя осталось не так много поводов для смущения), и мысль остается недодуманной.

- Ты куришь? – неожиданно спрашивает его Ти Спирс, когда все заканчивается, и Грелль лежит на столе, бессмысленно глядя в пространство перед собой.
- Неа, - качает головой Грелль, - у меня от этого дыма только голова болит. На прошлом задании я заработал мигрень, шатаясь по низкопробным танцулькам, и весь провонял дешевыми сигаретами. Ты теперь должен мне компенсацию, да... Эй! А над чем это ты смеешься?

Но Ти Спирс только качает головой, продолжая гладить алые, как кровь, волосы, и улыбается своим мыслям. От Грелля уже почти не пахнет сигаретами. К запаху яблок, полыни, корицы и теплой кожи примешивается новый запах, немного отдающий мускусом, и Ти Спирс с удивлением понимает, что это его собственный запах. А значит, теперь от Грелля Сатклиффа пахнет правильно, и хищник, скрывающийся за безупречной маской холодности, невозмутимости и сдержанности директора Уильяма Т. Спирса, сыто урча, засыпает в своем надежном укрытии.

Они, конечно же, еще посмеются над этим через пару-тройку месяцев. Или лет. Или веков. Над небольшим проколом, который вполне может случиться у любого строгого начальника, когда его нерадивый подчиненный приносит с последнего задания запах яблок, полыни и сигарет.

@темы: Kuroshitsuji: Уильям Т. Спирс, Грелль Сатклифф (таб.30), .IV.6 Запах

---

[Firesong]

Название: Один вечер из жизни Тени
Фандом: ориджинал
Герои: Тень.
Тема: Эмоции - Одиночество
Объём (в словах или знаках): 610 слов
Тип (джен, гет, слэш/фемслэш): Джен
Рейтинг: G
Саммари: даже если ты по натуре одиночка, лучше найти подходящую компанию, в которой можно спокойно побыть одиноким.
Авторские примечания: Поскольку все истории – про одну и ту же команду, но в разные периоды ее существования, я постараюсь указывать в примечаниях хронологический порядок, насколько это возможно. Так вот, тут - примерно середина таймлайна.

текст

Тень сидел на подоконнике и смотрел в ночь, вертя в руках незаконченный амулет. Стекла в окне не было – он так и не озаботился полным восстановлением своих покоев – и прохладный ветерок ерошил его короткие волосы и дразнил запахами и звуками происходившей внизу вечеринки. Правильней было бы сказать – «посиделок», потому что это был просто обычный вечер в Поместье, но для Тени все, что превышало определенный уровень шума и оживления, было вечеринкой.

И именно поэтому он не мог заставить себя туда спуститься. Да, ветер дразнил слух и обоняние, но его глаза смотрели не вниз, на отблески света под окнами, а на окружающий безмолвный лес. Мертвый лес, или во всяком случае – не до конца живой, что бы ни пыталась с ним сделать Охотница.

 

Тень вздохнул – или просто «глубоко вдохнул», вздыхать ему было не о чем, ведь правда же? – пролевитировал со стола хитро изогнутую полоску металла и стал вплетать ее в амулет. Впрочем, его руки словно жили собственной жизнью, потому что мысли упорно возвращались к вечеринке внизу. Тень иногда проводил вечера вместе со всеми, но чаще все-таки ускользал к себе в комнату после ужина – если не предстояло никаких деловых обсуждений.

Для команды вечер был временем отдыха и общения. Для Тени – возможностью побыть одному, потому что днем были дела, и дела обычно требовали компании. А прожив столько десятилетий в одиночестве, он привык к этому состоянию и теперь было не так-то просто от него отказаться.

Одиночка… Тень внимательно изучил амулет, прищелкнул языком и пробежался пальцами по изгибам металла. Потом снова уставился вдаль. Да, одиночка, - сколько он себя помнит. Правда, человеческую жизнь он почти забыл – слишком давно это было, слишком недолго, и слишком сильно он изменился с тех пор. Поэтому-то он и стал одиночкой – одновременно чужой людям и не понимающий их, а уж если добавить к этому крайне непопулярную темную магию…

И нельзя сказать, чтобы он страдал от этого. Одиночество было комфортным как мягкий плед, а тайны потустороннего мира и еще более странных слоев реальности казались ему намного важней и интересней, чем все, что могут предложить люди.

Тень, мягко говоря, не любил людей, но сейчас, прислушиваясь к звукам смеха и флейты, думал о том, что, пожалуй, теперь появились и исключения.

Впрочем, эта его нелюбовь никогда не принимала вид «всех убью – один останусь». Наблюдать за людьми со стороны (и иногда пугать их) было даже забавно, а чтобы остаться одному достаточно было уйти в тень. Именно поэтому, когда изыскания Тени пересеклись с интересами какой-то кучки магов, он согласился на предложение объединить усилия. От того,что двое прочтут священные свитки, знаний в них не уменьшится, а делить ему с ними было абсолютно нечего.

Он никогда не предполагал, что его непредсказуемые способности могут оказаться кому-то полезны. А потому Тень не сразу понял, что его стали считать частью команды, а когда понял –пожал про себя плечами и остался с ними, погруженный в свое одиночество. Ему не ставили условий, от него ничего не требовали, и даже общаться не заставляли. «В обмен на это», как он сам для себя это обозначал, он делал свою часть работы – как на заданиях, так и в повседневной жизни, - и все больше начинал ценить ощущение ненавязчивого товарищества, которое окружало его, соперничая с одиночеством по комфорту.

Теперь, вспоминая свою прежнюю жизнь, Тень склонен был считать, что она была довольно-таки однообразной и даже несколько… скучной? По крайней мере, с командой ему определенно нравилось больше, и он никогда не думал о том, что может однажды уйти, вернувшись к своему прежнему существованию.

И пусть он пока не готов участвовать в шумных совместных посиделках, сидеть в одиночестве в соседнем крыле дома было намного комфортней, чем сидеть в одиночестве где-нибудь в другом месте.

Как-нибудь в ближайшие дни он снова спустится к остальным. Но не сегодня.

Тень снова пробежался пальцами по амулету и пролевитировал со стола драгоценный камень.

@темы: .I.1 Эмоции, #original: фэнтези, Ориджинал: фэнтези, маги-наемники (таб.30)

---

[Райт]

Название: Дракон и Тигр
Автор: Райт Синориан
Фандом: Sengoku Basara
Герои: Масамуне/Юкимура, Саске, Коджуро, Нобунага.
Тема: Смерть
Объем: 631 слово
Тип: дедфик, драма, джен.
Рейтинг: PG

- Коджуро?
Дате обернулся на голос своего союзника, прикованного к земле лезвием меча. Ярость мгновенно захватила разум Одноглазого Дракона, с рычанием разодравшего на мелкие кусочки человека, посмевшего тронуть Коджуро, но было уже слишком поздно. Рана оказалась слишком серьезной, и вскоре стук его сердца прервался и затих. Смерть уносила Коджуро от человека, которого он должен был защищать. Дате Масамуне.

Лучший ниндзя клана Такеда - Сарутоби Саске привычно приглядывал за тренировками своего господина. Юкимура уже не первый час отрабатывал огненные удары в паре с воображаемым противником. Искры так и летели во все стороны, когда он, защищаясь, скрещивал копья. Легкий ветер просвистел в деревьях, выдавая присутствие нежданного гостя. Саске насторожился, но позы не поменял. Незачем врагу знать, что его обнаружили. В следующее мгновение внезапная боль пронзила грудь ниндзя. Саске упал на землю, уже понимая свою ошибку. Невидимый противник был быстрее его. А удар, нанесенный врагом, - смертелен. И шиноби не успеет предупредить господина. Человека, за которым всегда следовал незримой тенью. Санада Юкимура.

Вечные противники сходились в битвах между собой. Заключались союзы, рвущиеся по швам через считанные часы. Убийцы тайно подсылались ко вчерашним врагам и сегодняшним друзьям. Тяжелые времена эпохи раздробленности породили ужаснейшего в своей сути человека. Рожденный от людей, он нес в своем сердце тьму, несравнимую по силе с тьмой других властителей, что с жадностью разрывали Японию, истекающую кровью простых людей. Ода Нобунага стал сильнейшим среди властителей. Истинным повелителем демонов. И, как и каждый обладатель силы, он быстро нашел себе врагов. Союз против него был лишь делом времени. Времени, которого вечно не хватает молодым и горячим.

Дате Масамуне, впервые встретившись лицом к лицу с Демоном шестого неба, почувствовал его мощь и силу. Они заставили его задуматься о возможности победы. Усомниться в своем безоговорочном преимуществе. Дракон медлил.

Санада Юкимура видел в Оде Нобунаге преграду на пути полного завоевания Японии под надеждой дланью Наставника. А препятствия его учили преодолевать, сколько бы их не вставало на его пути. И Ода не был первым из них. Тигр готовился к прыжку.

Молния и огонь встретились в Каи. Яростные атаки сменяли друг друга как вечный танец страсти. Глаза в глаза. Не отвлекаясь на то, что вне пульсации крови в молодых сердцах. И лишь присутствие высшего зла на миг оборвало рвущиеся друг к другу сути.
Пошатнувшаяся вера в свои силы забылась при взгляде на Санаду Юкимуру. Нельзя проиграть Тигру из Каи. А он так уверен в них. Значит - они победят.
Дракон спокойно глядел на Оду Нобунагу. Он поможет ему сейчас. Свою дуэль с Драконом из Ошу можно и отложить. Сейчас они обязаны сразить общего врага.

Повсюду кровь. Запах чувствующийся даже сквозь забивающий легкие дым горящего храма. И фигура Короля Демонов, неспешно вынимающего катану из ножен. Вызывающий прищур юного Тигра, готового к предстоящей схватке, и сосредоточенно напрягшийся Дракон, наточивший свои зубы. Молниеносные лезвия шести катан отразил демонический плащ, но огненные копья, почти достигли своей цели, если бы не пули, отбросившие их обратно. Дате приблизился к Оде слева, намереваясь атаковать снизу вверх, а Юкимура встал справа, уже готовясь сверху обрушить всю свою силу. Резкий поворот красного плаща откинул их к стене. Охваченная огнем балка обрушилась сверху, грозя похоронить всех живых и умерших, оставшихся в храме. Воспользовавшись моментом, Масамуне неожиданно нанес свой удар, пропавший впустую. Пистолет оказался быстрее зубов, и раненый Дракон тяжело опустился на щедро окропленные собственной кровью доски. Кровь напомнила ему о давних событиях, когда он лишился глаза, но приобрел самого ценного человека в своей жизни. Катакура Коджуро.
Охваченный предсмертным туманом Дате не видел поверженного рядом Санаду. Юный Тигр с проколотым сердцем лежал рядом со своим соперником. Отвлекшись на умирающего, он не заметил подлого удара в спину. Слишком честным было его сердце, чтобы допустить подобное. Рядом с ним всегда был человек неотрывно следящий за ним. Сарутоби Саске.
Огненный ад ощерился языками пламени и обрушился, хороня под собой людей, всегда идущих вперед, но не оглядывавшихся назад. За них всегда было кому оглянуться.

@темы: .II.1 Ужасы, #fandom: Sengoku Basara, Sengoku Basara: фэндом в целом (таб.30)

---

[AlyonaSL]

Название: Кофе в постель
Бета:  Sadsloth
Фандом:CSI LV
Герои: Гил Гриссом/Грэг Сандерс
Тема: "кухня"
Объём: 1700 слов
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Саммари: "Да, черт возьми, они были похожи. Сутью. Характером. Восприятием жизни. Наверное, потому всё так и произошло.."
Дисклеймер: всё чужое. Моя только любовь.


КОФЕ В ПОСТЕЛЬ


Просыпаться от запаха кофе – это замечательно. Куда хуже просыпаться от этого самого запаха, зная, что в вашем доме сейчас в принципе не должно утром пахнуть кофе. Потому что некому пока его варить.
Гриссом подумал, что, возможно, ему всё это просто приснилось. То, как раньше он приоткрывал глаза - утром, хотя на смену только к четырем, и спать бы еще да спать, – а в кухне уже вовсю тарахтела кофемашина, и знакомый бодрящий запах разносился по всем комнатам. И даже то, что постель рядом пуста, не озадачивало и не огорчало. В доме пахнет свежесваренным кофе, – значит, Грэг здесь. А где именно – неважно. В данный момент – на кухне.
А сейчас постель рядом тоже была пуста, но теперь это встревожило. Грэг должен был крепко спать по утрам: он все еще принимает обезболивающие, да и прочие лекарства, которыми напихивают его врачи, не располагают к утренней бодрости. Но, как бы то ни было, в постели Гриссом был один, а с кухни раздавалось жужжание кофемашины. Значит, Грэг все-таки варит кофе. Сумасшедший. Ему бы отлежаться как следует, а он черт-те что творит. И месяца не прошло – вылез на работу!
Гил вздохнул и еще раз обругал себя. Тоже мне, любящий партнер: только несколько дней назад заметил, - причем не дома, а на работе! – что у Грэга после взрыва дрожат руки. Да, сказать ему «Это пройдет, не бойся, я рядом» - легко. А какое тут «рядом»-то, по сути? Все ты проспал, сморчок ученый: у парня тремор рук после контузии, а он вскочил, с утра кофе варит!
Полезным хочет быть. Хочет быстрее восстановиться. «Да я бы после такого, наверное, года два к лаборатории не подошел», - мрачно подумал Гриссом. А потом сказал себе, что ведь врет. Подошел бы. В этом смысле они оба чертовски похожи: Грэг привлек его внимание в том числе и тем, что был похож на самого Гила в молодости. Пусть Гриссом в двадцать пять не слушал музыку в своём морге на весь коридор и не ходил в футболках «вырви глаз», зато он гонял «Пинк Флойд» на изрядной громкости дома, и у него были ярко-оранжевые джинсы с бахромой. По тогдашней экстремальной моде.
А самое главное – они оба были похожи отношением к науке. К своему делу вообще. Именно поэтому Грэг, едва придя в себя, попёрся на работу. Потом признался, что боится лаборатории, - своей родной лаборатории, где он царь и бог! – но все равно попёрся. Гриссом тогда сказал ему: «Может, станешь чаще выезжать в «поле», когда получше будет со спиной?». Посидеть дома он Грэгу уже не предлагал. Знал, что тот ответит.
Да, черт возьми, они были похожи. Сутью. Характером. Восприятием жизни. Наверное, потому всё так и произошло, и они заметили друг друга сначала на уровне мозга, потом на уровне души, и только потом на уровне тела. Это была не та бешеная страсть, о которой пишут в романах. Это было сближение-узнавание: сперва изучали, присматривались, вели разговоры, вскользь делились тем, что любят помимо работы… И только затем начало накрывать физическим влечением, которое тоже отчасти выросло из вопроса: «А как это будет с НИМ – в постели?..».
Они оба сильно смеялись, когда делились всеми этими прежними ощущениями друг с другом: как раз постельный этап был уже начат и находился на самом взлете. За время этого спонтанного медового месяца, продолжавшегося каждые совпадающие выходные, они оба столько друг другу рассказали про те мысли и желания, которые возникали тогда, на самых ранних этапах сближения!..
А сейчас всё узнанное и услышанное, пережитое и прочувствованное сложилось в такой плотный клубок, который теперь с полным правом можно назвать «ощущением любви». Всё: и влечение тел, и желание работать вместе, и счастье говорить по вечерам друг с другом, и удовольствие сидеть рядом на кушетке, читая вдвоем один журнал. Кстати, Грэг знает, что Гил читает медленнее, и когда сам дочитывает страницу, начинает бездельничать и сопеть Гилу в ухо. Приходится в шутку ворчать на него: «Не отвлекай меня». А про себя думать: «Ох, пусть отвлекает!..»
Отвлекаться тоже надо иногда. Причем далеко не каждый раз непременным бурным сексом: иногда просто сидеть с закрытыми глазами и чувствовать, как тебе дышат в ухо, само по себе потрясающе. По крайней мере, Гриссом может насчет этого ручаться.
Гил встряхнул головой: вот, опять задумался. И опять про него, господи… Все еще не верилось, что кончился этот больничный кошмар: с перевязками, беседами врачей, назначениями и осмотрами. И самое главное – не верилось, что Грэг опять здесь, опять спит рядом, что он вышел на работу, и только по ночам иногда негромко вскрикивает – видимо, ему опять снится чертов взрыв. Гил тогда очень осторожно обнимает его и шепчет что-то вроде: «Шшш, все в порядке», - Грэг улыбается и продолжает спать, устроившись на боку или на животе. Так и не привык заново спать на спине, все-таки не до конца там еще зажило: вот и позы для любви пока приходится выбирать из ограниченного перечня.
Ну, ничего. Как говорит сам Грэг: «Шкура заживет, главное - здесь», - и сперва хлопает себя по лбу, а потом по левому соску. В общем, он опять прав, и Гил может только полностью с ним согласиться.
Надо встать, что ли, и поглядеть, как он там. Да еще с кухни раздался какой-то подозрительный звон: не иначе, блюдце какое покатилось или чашка…
Рановато все-таки Грэг взялся кофе варить. Говорит, что так быстрее пройдет. Вероятно, в этом есть доля истины, но все-таки надо пойти и осторожно помочь.
Гил вылез из кровати, безуспешно попытался нашарить тапочки, махнул рукой и отправился в кухню босиком.

В кухне пахло кофе. Разило просто. И пол был усыпан кофейными зернами, как коричневым конфетти.
Грэг стоял посреди всего этого великолепия, огорченно-растерянный. Увидев Гила, он вздрогнул и пошел навстречу, выставив ладони вперед, словно намеревался вытолкать партнера из кухни.
- Медведь? Это ты? Ты иди пока… спи дальше, я сейчас сам все тут соберу…
- Да мне скучно одному спать, - попытался отшутиться Гриссом. Но Грэг не оценил шутки:
- Ну иди, Гил, я сам справлюсь, пожалуйста…
Давно у Грэга не было такого испуганно-потерянного лица. В принципе, ситуацию вполне можно было оценить: собирался засыпать зерна в кофемашину, руки дрогнули, зерна просыпались мимо, прямо на пол; пытался поймать пакет – смахнул локтем чашку: вон она, расколотая напополам, сбоку валяется, не наступить бы… Безусловно, полезно было бы уважить просьбу Грэга и оставить его разбираться со всем этим ералашем самостоятельно: а самому потом, через некоторое время, прийти и как ни в чем не бывало наслаждаться хорошо сваренным кофе. А также вовсю делать вид, что в их доме все в порядке и руки ни у кого не трясутся.
Возможно, так было бы лучше. Но Гриссом так не умел. Он осторожно прошел в кухню прямо по кофейным зернам, которые перекатывались под босыми ногами, как морские камешки на берегу в Сан-Габриэле. И это скользнувшее краем воспоминание еще раз убедило Гриссома в том, что сейчас он всё делает правильно.
- Ничего, Грэгго, - он усадил парня на табуретку, сам присел рядом на корточки. – Дай-ка руки… - так и есть, пальцы все еще мелко трясутся, но Грэг совершенно напрасно пытается убрать ладони за спину. – Дай, говорю, руки сюда…
Если спрятать эти дрожащие пальцы в собственных ладонях – тоже можно подумать, будто ничего не происходит. Потому что сам чувствуешь, как дрожь постепенно останавливается, словно от того тепла, что передают его пальцам твои руки. Чтобы он знал, что ты действительно рядом, и это не пустые слова, не дежурное подбадривание, а правда. И что черт с ним, с рассыпанным кофе, наплевать на него, и на расколотую чашку тоже наплевать: сколько еще в вашей жизни будет таких чашек! Просто дай бог, чтобы вы и дальше были вместе: каждое утро, каждый вечер, и чтобы можно было вот так вот молча сидеть рядом и держать руки Грэга в своих, и знать, что ничего вам обоим не страшно, пока вы вдвоем.
Гриссом посмотрел Грэгу в лицо, улыбнулся и сказал:
- Ты хотел мне кофе в постель принести, что ли? Вот дурень, ей-богу… ты бы хоть меня спросил, чего я хочу в постель. Может, вовсе и не кофе?
- А что?..
- Тебя, может, хочу, - Гриссом так и продолжал сидеть на корточках рядом с табуреткой, держа пальцы Грэга в своих ладонях. – Мне, может, сон снился… эротический: я вознамерился к тебе поприставать с утра, просыпаюсь, а тебя нет! Господи боже мой, куда делся? А он, изменник, с раннего утра на кухне с кофеваркой сексом занимается!..
Слава богу, Грэг смеется. Пусть негромко, но все-таки!..
- Балбес ты, Грэгго, - продолжал Гриссом тоном опытного гипнотизера. – Не нужен мне твой кофе в постель без тебя самого… И не волнуйся, пожалуйста, все у тебя получится, ты же нормально работаешь, и говоришь, что тебе это не мешает? Значит, и здесь получится, вот увидишь, - Гил остановился, словно не находя дальше слов, и молча поднес руки Грэга к своим губам.
Было так замечательно перецеловывать все его пальцы по очереди, и прижимать их к своей щеке, и дышать на них, чтобы они согрелись еще больше, а потом снова прикасаться губами, - и повторять при этом, что все будет хорошо, что всё наладится и что «я все равно тебя люблю, что бы с тобой ни случилось».
- А что, ушастый, может - ну его, этот кофе? Пойдем дальше спать? Или ты есть хочешь? Так давай я сам тогда кофе сварю... а ты меня учи, ладно? Я же должен сам когда-то научиться?
Гриссом знал, что эту ситуацию лучше превратить в шутку, причем в возбуждающую шутку: тем более, что Грэг обожал учить чему-нибудь своего Медведя. Собственно, еще и поэтому они полгода назад поменялись в постели: обоих жутко грызло любопытство «А как оно всё получится наоборот», и к тому же Гриссом недвусмысленно намекал на то, что не прочь освоить и в этой области какие-то новые умения и навыки.
После такого опыта, причем уже обыденного и привычного, учить Медведя варить кофе было, в общем-то, естественно. И забавно. И… приятно.
Но для начала они вдвоем выкинули разбитую чашку («Мама сказала бы – на счастье», - веселился Грэг, пока Гил выбрасывал осколки), а еще собрали с пола кофейные зерна. Хотя Гриссом ради интереса предлагал оставить так: потому что ходить босиком по этим зернам тоже было до странности приятно, а к тому же вроде как полезно для здоровья. Но все-таки решили, что лучше не надо: во-первых, поскользнуться можно; а во-вторых, кто его знает, чем им потом, после кофе, приспичит заняться на этом полу?
И даже если это тоже была шутка, всё равно это было здорово. И куда приятнее, чем банальный кофе в постель.

@темы: CSI: Гил Гриссом, Грэг Сандерс (таб.30), #fandom: CSI, .III.3 Места

---

[Tykki]

Название: Птичка
Фандом: DC Comics
Герои: Джейсон Тодд (он же второй Робин, он же второй Красный Колпак, он же первый Красный Робин), с упоминанием Джокера и (в меньшей степени) Бэтса.
Тема: "Сражаясь с чудовищами, берегись, как бы не стать одним из них". Ф. Ницше
Объём: 528 слов.
Тип: джен
Рейтинг: PG.
Саммари: как размножаются Джокеры размышления Джейсона Тодда на смену эпох)
Авторские примечания: дело происходит после событий "Битвы за капюшон".

читать?

История смерти второго в череде Робинов - хорошо известный всем тёмный секрет. Хорошо известный – потому что коротким языком Джокер никогда не отличался, но секрет – потому что иногда есть смысл притвориться глухим.
Факт воскрешения второго Робина - не секрет для тех, кто умеет складывать два и два. Но, к счастью, жители Готэма вне бэт-семьи в качестве результата при этом занимательном сложении обычно получают рыбу.
То, что теперь представляет собой второй Робин - возможно, секрет даже для него самого. Хотя некоторые знаки очень уж очевидны.
Впрочем, как указывал ему наставник, очевидное чаще всего не соответствует действительности и вообще сфальсифицировано.
Хорошо бы, если бы на этот раз так и оказалось.
Джокер не раз говорил, что этот мир и всех в нём придумали двое.
Значит ли это, что путь каждого человека в Готэме заранее предопределён в зависимости от того, чьей именно фантазией он является?
Об этом Джокер не говорил. Или те, кто его слышал, уже не расскажут.
В Готэме только двое так пристально изучали Джокера. Ну ладно, трое, но интерес Харли больше от любви, а не от одержимости. А любовь - она слепа. И глуха. А в случае такого её объекта - ещё и на все остальные органы чувств калечна.
Ненависть - другое дело. Она лучше бесстрастия... или лицемерия?.. с каким изучает – изучал - Джокера бывший наставник Джейсона, второго в череде его Робинов. Потерянный когда-то отец. Сам виновный в этой потере.
Джейсон уверен, что он лучше. В этом исследовании и во всём остальном. И может доказать это в любой момент.
Но Джейсону иногда хочется знать, кто же он на самом деле.
Прошлое, до которого докопался Брюс... Нет. Забыть. Это не важно.
Его, Джейсона, определяла не чья-то выдумка, его определяли три роли.
Первая - Робина - была не слишком длинной и окончилась ударом лома и взрывом.
Вторая - Красного Колпака - завоевала ему власть и уважение в глазах всех, кроме Брюса.
И тогда Джейсон решился соединить роли и стал Красным Робином.
С этой (из этой) клетки вело две дороги.
Но роль Колпака - роль Колпака был удобной. Джейсон уверен, что справился с ней куда лучше, чем когда-то Джокер. Не стал каким-то там неудачником, прыгнувшим в химикаты в попытках спастись от Бэтмена.
Джейсон знает, что чёрные капюшон и плащ - по праву его. Потому что именно его роль Красного Колпака научила настоящей силе, такой, какая нужна для усмирения Готэма. Заповедь: "Не убий" оказалась бессильна, и обломки скрижали с ней похоронили её пророка.
На дворе новая эра.
Не исключено, что это - его, Джейсона, эра.
Даже несмотря на то, что первое противостояние с Диком завершилось в пользу последнего. Ничего, Джейсон ещё вернётся. Ещё покажет всем им, как он прав, и как не правы они. Потому что иначе просто не может быть. Потому что только он понимает цену силы, той самой, которая способна не только отогнать чудовищ вроде Джокера минут на пять, но и навсегда покончить с их угрозой. И пусть пострадают зрители, велика ли важность?
...Джейсон, уверенный в себе Джейсон идёт вперёд и не понимает, что судьба только того и ждёт, чтобы он свернул не за тот угол. А уж там она опрокинет ему на голову ведро с химикатами – теми самыми, благодаря которым всегда можно было сменить вечно хмурый вид на не менее вечную улыбку.

6.07.09

@темы: .V.3 Цитаты, #fandom: DC Comics, DC Comics (комиксы): фэндом в целом (таб.100)

---

[ZYzqr04S]

Название: Каптоприл
Фандом: National treasure
Герои: Абигейл Чейз, Бен Гейтс, Райли Пул, Патрик Гейтс
Тема: V. - 6. - 04. Чаты
Объём: 1860 слов
Тип: слэш
Рейтинг: PG (пара матерных слов)
Саммари: Разговор, причиной и темой которого является Каптоприл.
Дисклаймер: Персонажи принадлежат не мне.

тыдыц

- В чем ваша главная проблема?
- Оу. Вы имеете в виду, помимо того, что Теннент не будет сниматься в пятом сезоне "Доктора Кто"?
- Да. Помимо этого.
- Рост акций Майкрософт, падение курса доллара...
- Я плохо разбираюсь в экономике.
- Я тоже. Отвратительно.
- Это проблема?
- Нет, у меня есть финансовый консультант. У меня есть финансовый консультант и красный феррари. У меня нет проблем.
- Неужели?
- Ну, разве что... Понимаете, так иногда случается. Меня не тянет на девушек, его не тянет на мужчин. Это нормально. Это даже более нормально, чем то, что меня не тянет на девушек, хотя и это нормально. Ни он, ни я в этом не виноваты. Ну, по крайней мере, мне хочется так думать.
- О ком вы сейчас говорите?
- Это принципиально?
- Я не требую номер его счета, если вы об этом.
- Хорошо. Назовем его Боб. Да. Боб.
- Боб.
- Боб.
- Прекрасно.
- Так вот, Боб...
- Да-да?
- Мы познакомились несколько лет назад. Учитывая, сколько всего произошло за эти несколько лет... Господи, да до знакомства с ним у меня была кардинально другая жизнь.
- Другая?
- Ну, знаете... без погонь, сокровищ и взломов правительственных объектов. Хотя... пожалуй, просто без погонь и сокровищ. Но мы не о том. Так вот, до знакомства с Бобом я работал системным администратором в одной конторе. Не особенно крупной, я бы даже сказал, мелкой такой конторе. Платили нормально — не гениально, конечно, но вполне хватало. Кроме того, я подрабатывал поддержкой сайтов и... прочими подобными вещами, так что хватало вполне себе.
- И что же случилось?
- Случился Бен.
- Бен?
- Боб.
- Хорошо. Боб.
- Он на меня вышел через форум, на котором я давал консультации. Написал в личку, спросил, не нужна ли мне работа, не люблю ли я фильмы с Индианой Джонсом и не хочу ли я много-много денег. Я посмеялся, а потом подумал — отец мой Торвальдс, да что я теряю? И я ответил, дескать, нужна, люблю, хочу. Очень хочу много-много денег, новый макбук и красный феррари. Он предложил встретиться, я пришел по указанному адресу — это был Старбакс, в двух шагах от мемориала Линкольна. Я заказал моккиато, он взял двойной эспрессо. Мы поболтали пару часов, и я понял, что попал.
- Что вы имеете в виду?
- Ну... Бен — он... Извините, Боб. Боб — он ученый, историк. Абсолютно съехавший историк. Я сдал историю, взломав школьную базу и выставив себе проходной балл, и поэтому точно могу сказать только то, что Александр Македонский умер раньше, чем Эйнштейн. Насколько раньше — это уже не ко мне. А Боб посвятил этому всю жизнь. И ладно бы только он — нет, у них вся семья такая. В нормальных семьях в наследство передают дома, загородные участки и долги в пару миллионов долларов. А у них — предание о сокровищах Тамплиеров. Или не Тамплиеров... Там запутанная история.
- Не сомневаюсь.
- Так вот, я попал... Попал я потому, что обыкновенно засыпал на второй минуте любого, даже самого вдохновенного рассказа об истории нашей великой страны, а тут полтора с лишним часа слушал этого парня, затаив дыхание. Нихрена, правда, не запомнил, но зацепило меня основательно — я понял, что буду редким идиотом, если отпущу его просто так, потому что... о, черт... ненавижу это слово, честно говоря.
- Мм?
- Слово «влюбился». Оно жалкое.
- Влюбленность не может быть жалкой.
- Оно попахивает соплями.
- Человечностью.
- Я хакер. Кибергений. О какой человечности может идти речь?
- Вы это сейчас...
- Нет, я не серьезно, не надо хвататься за планшет. Так вот, я влюбился. Ну, может, еще не совсем влюбился. Но заинтересовался по самое не балуй.
- И что произошло дальше?
- Дальше он спросил, не хочу ли я поехать с ним за полярный круг.
- За полярный круг?.. Зачем?
- Вы меня вообще слушаете? За сокровищами, разумеется. Шарлотта, которая хранит секрет, оказалась кораблем, который затерялся в заполярных льдах, Столлман знает когда.
- Оу.
- Я говорил, что все сложно. С сокровищами всегда так.
- Я начинаю понимать.
- С нами за Шарлоттой поехало еще несколько ребят. Эти самые ребята обеспечивали финансирование — добрый парень Йен и его коллеги. На Шарлотте, что характерно, сокровищ не нашлось, зато нашелся ключ.
- От банковской ячейки?
- Нет, другой ключ. Стишок, в котором говорилось, куда идти дальше. Эти масоны — они жуткие выдумщики...
- Масоны?
- Ну да, сокровища спрятали масоны.
- Вы говорили про Тамплиеров. Они, кажется, были рыцарями.
- Одно другому не мешает, знаете ли. Некоторые из них были еще и Отцами-основателями.
- Постойте. Отцы-основатели? По-вашему, Соединенные Штаты основали Тамплиеры?
- Масоны. Но, к счастью, мы не об этом. В стишке говорилось, куда идти дальше, Бен пораскинул мозгами и сказал, что нам надо сделать. Йен решил, что дальше вполне справится без нас, и подорвал к ебеням корабль вместе с нами.
- О...
- Извините. К чертям. Я постараюсь следить за речью.
- Вы сказали, что Йен подорвал корабль, на котором вы находились... Как же вам удалось добраться до берега?
- До какого берега? Полярный круг, помните? Снег, сугробы, все такое. Бен успел запихнуть нас в какой-то потайной трюм, для контрабанды, вроде как, и мы выжили, несмотря на взрыв. И, хотя это все больше начинало походить на бредовый сон, я все отчетливее понимал, что не ошибся, согласившись ввязаться в эту историю. Даже когда Бен решил украсть Декларацию Независимости.
- Декларацию Независимости?!
- Ну да. В стишке на трубке, которую мы нашли в Шарлотте, говорилось, что следующий ключ спрятан на обороте Декларации Независимости. Йен решил ее украсть. Бен здраво рассудил, что если ее украдем мы, а не Йен, то у Декларации будет больше шансов выжить. Так что... да, мы украли Декларацию Независимости.
- Надеюсь, вы понимаете, что...
- Не волнуйтесь, власти в курсе. Этот вопрос уже всецело улажен. Так вот, Декларация... Вот тогда и появилась Абигейл.
- Абигейл?
- Пусть ее будут звать... К примеру...
- Алисон.
- Да. Прекрасно. Боб и Алисон. У Боба с Алисон приключилась примерно та же история, что у меня с Бобом.
- Она предложила ему работу?
- Нет, он влюбился в нее с первого взгляда. Она работает смотрительницей в Национальном Архиве, она повернута на истории и еще она, что уж там, очень красивая девушка. Я не ценитель, но осознаю это. Она, знаете, похожа на Елену из фильма «Троя».
- «Троя»?
- Фильм про древних греков, в котором Бред Питт играл пидораса.
- Э...
- Гомосексуалиста.
- Я догадалась. Меня просто впечатлило описание. Такое... емкое.
- Спасибо. Но мы не о том. Абигейл. В смысле, Алисон. Там долгая и запутанная история, но, в конце концов, получилось так, что она присоединилась к нам.
- Вы стали искать сокровища втроем?
- Вчетвером, если быть точным. Он, я, она и его отец, Патрик. Назовем его Питер.
- Как к вам присоединился отец?
- Нам нужны были письма Бенджамина Франклина, оригиналы которых хранились у отца Бена. Правда, когда мы к нему приехали, выяснилось, что Патрик отдал их университету, но это, в конечном счете, не важно. Важно то, что если мы начинали это путешествие вдвоем с Беном, и я мог на что-то надеяться, то к концу пути нас оказалось уже четверо, и Бен вовсю охмурял Абигейл, которая, к слову, с удовольствием охмурялась. Нельзя сказать, что это кого-то могло бы удивить.
- Скажите, ваш друг, Бен...
- Боб.
- Хорошо, Боб. Ваш друг Боб догадывается о ваших чувствах?
- Не думаю. И слава Тьюрингу.
- Он гомофоб?
- Нет, что вы. Ну... не думаю. Просто он... он действительно любит Абигейл, она вроде как действительно любит его, у них все отлично. Я его лучший друг. Даже несмотря на то, что он звонит мне, только если ему нужно помочь что-нибудь взломать или проложить пару десятков метров витой пары — я его шафер на свадьбе, а это что-то значит. Я ему нужен. Не так, как он нужен мне, и, тем не менее, нужен. Если я скажу о том, что происходит на самом деле, всем будет неловко.
- И тем не менее...
- Нет, послушайте. Меня, пожалуй, устраивает ситуация. Он счастлив. Я не думаю, что он будет счастлив, если я признаюсь ему в любви. А это меня уже не устраивает.
- Райли, вы пытались покончить с собой.
- Сколько раз вам повторять...
- Вы приняли дозу Каптоприла, несовместимую с жизнью.
- Я не собирался этого делать.
- Но вы это сделали. Это причина, по которой страховая компания настояла на нашем разговоре.
- Позвольте, я вам объясню. Дома я пью какао. Мне нравится какао. Но когда я прихожу к кому-нибудь из друзей, у них какао обыкновенно не наливают — они все-таки взрослые люди. Поэтому в гостях я пью чай. Очень сладкий чай. Бен уехал в Лос-Анджелес, выбирать подвенечное платье вместе с Абигейл. Не знаю, почему этого нельзя было сделать в Нью-Йорке, но там, вроде бы, какой-то специальный швей... швеюн... Как они называются?
- Портной?
- Точно! Портной. Так вот, они уехали в Лос-Анджелес к портному. Буквально перед отъездом Абигейл опять умудрилась обвалить систему на своем ноутбуке, а там на винте лежало какое-то ее жутко важное историческое исследование... Короче говоря, Бен позвонил и попросил меня разобраться с ноутбуком, пока они будут в отъезде. Завезти лэптоп мне он уже не успевал, поэтому я согласился заехать к ним домой сам.
- У вас есть ключи от его дома?
- Как бы вам сказать... При необходимости у меня есть ключи от любого дома.
- Оу.
- Да. Но, вообще-то, дома был отец Бена, я уже говорил о нем. Он в очередной раз поссорился с матерью Бена, и поэтому отсиживался у них дома. Кстати, Каптоприл – его таблетки, у Патрика какие-то проблемы с давлением. Я приехал к нему домой, провозился с ноутом полчасика и решил сделать себе чашку крепкого бодрящего чаю. Здесь следует отметить, что Абигейл помешалась на своей фигуре перед свадьбой, поэтому вместо сахара у них в доме есть только сахарозаменитель в таблетках. В такой странной белой баночке он был, когда я пил чай у них в последний раз. Так как время приближалось к полуночи, я был слегка рассеян. Итак, я зашел на кухню, заварил себе чаю, высыпал в кружку пару белых таблеток из стоящей на столе белой баночки, тщательно размешал и отхлебнул. Было нифига не сладко. Я опечалился и высыпал в кружку еще несколько таблеток. Сладко все равно не было. Размешивались таблетки, что характерно, с трудом, но в этом деле главное — усердие. Я добавил еще штук пять, размешал, попробовал и смирился. Где-то к середине кружки меня и вырубило. Хорошо, что в комнату заглянул Патрик.
- Так вы утверждаете, что это не было попыткой самоубийства?
- Торжественно клянусь.
- Вы уверены?
- Абсолютно.
- Мне кажется, вам все равно не помешала бы квалифицированная помощь.
- Вам тоже. За время нашего разговора у вас на мониторе трижды выползло сообщение об ошибке в работе приложений. Хотите, я поставлю вам Убунту?
- Э...
- Это Линукс. Альтернативная Виндоус операционная система.
- Э... нет.
- Ну пожалуйста. Это совсем не больно. И абсолютно бесплатно!
- Прошу прощения, мистер Пул, но мне придется прервать наш разговор — наше время подошло к концу.
- Мне казалось, у нас еще почти полчаса.
- Нет-нет. Времени уже почти не осталось.
- Это быстро. У меня с собой установочная флешка. Вы не поверите, насколько легче и приятнее станет ваша жизнь.
- Нет-нет, времени не осталось вовсе. Сьюзан, будьте так добры, проводите мистера Пула...
- Я оставлю вам свою визитку. Подумайте над моими словами.
- Всенепременно.
- До свидания, доктор Митчелл.
- До свидания, мистер Пул.

@темы: .V.6 Интернет, #fandom: National Treasure, National Treasure (Сокровище нации): фэндом в целом (таб.30)