[kosmaSilverFire]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

9/30

[Vihrie]

Название: Изгнанники
Фандом: Akatsuki no Yona
Герои: Иона, Хак
Тема: пустыня
Объём: 144 слова
Тип: джен
Рейтинг: G
Саммари: Миражи — это души стран, которых больше не существует на этом свете.
Примечания: :

АУ в рамках канонного мира

драконов никогда не существовало, иного способа найти силу нет. Соответственно, ради того, чтобы выжить, Иона и Хак вынуждены покинуть Коуку.

В удушающем мареве жары бредут двое. Под их ногами — песок, бесконечные горы песка, простирающиеся до самого горизонта. За спиной навсегда осталась Коука, покинутая ими ради того, чтобы выжить. Ветер насмешливо завывает и бросает песчинки им в лицо.
Интересно, чего больше — звёзд на небе или песчинок в этой пустыне? Ионе кажется, что она бесконечна, и целая вселенная отделяет путников от остального мира. Когда-то была жизнь, когда-то были любовь, надежда, планы на будущее. Но сейчас есть только эта пустыня... И странные видения, которые она преподносит в подарок изгнанникам.
Путники останавливаются. В стеклянном небе над их головой парит величественный замок Хирюу, сердце Коуки.
Внезапное осознание приходит к Ионе: она, принцесса, чей отец, император этой страны, был убит, никогда не сможет вернуться на родину.
Иона слышала, что миражи — это души стран, которых больше нет на этом свете. Значит, Коуки больше не существует?.. Должно быть, так.



Название: Когда-то
Фандом: Akatsuki no Yona
Герои: Суон/Иона
Тема: ногти
Объём: 332 слова
Тип: гет
Рейтинг: G
Саммари: «Сердце Ионы раненной птицей рвётся из груди».
Примечания: эксперименты над формой продолжаются.

Когда-то она любила его, и в её чувствах тогда смешались почти детское восхищение, первая цветущая влюблённость и крепкая привязанность.

— Другой возможности не будет. Мы должны попытаться сделать это, чтобы добыть сведения.
Суон слишком близко. Сердце Ионы раненной птицей рвётся из груди.
Прошло больше года с того дня, перевернувшего жизнь принцессы. Но всё по-прежнему: каждый раз, как он рядом с ней, она не может выбрать между бегством и нападением, и потому замирает на месте, не в силах преодолеть жалкую дрожь.
— Ты ненавидишь меня, это естественно. Но притворись, что это не так. Хотя бы один раз, — в его обманчиво спокойном голосе и просьба, и сожаление о безвозвратно ушедшем.
Ей всего лишь нужно изобразить с ним возлюбленных. Это должно быть совсем не сложно для неё. Она сильнее этих странных чувств.
Так убеждённо говорит она себе, обнимая Суона руками за плечи и прижимаясь к нему теснее. Когда-то от объятий ей становилось тепло. Сейчас — бросает то в жар, то в холод.

Иона такая же гибкая и нежная, как раньше, но всё же её прикосновение ощущается совсем по-другому. Может быть, потому что тогда оно было искренним, идущим от сердца... Каким, наверное, не будет уже никогда.
Теперь уже Суон на мгновение замирает, страдая от желания увидеть её лицо. Но ему не позволено увидеть, какое выражение на нём в этот миг. И он остаётся недвижим до тех пор, как ногти девушки не прочерчивают на его плече несколько глубоких царапин, заставляя его вздрогнуть.

Иона не вправе любить его, после того, что он совершил, а ненависть — чувство, отнимающее слишком много сил, поэтому и его нужно отринуть. Ненависть исчезла, равно как и любовь... Но, кажется, Иона ошиблась — они не исчезли.
Она виновна в том, что не забыла тех чувств, от которых так стремилась избавиться.
Её руки дрожат, всё сильнее сжимаясь на складках его одежды. Она останавливается, только когда на кончиках её пальцев появляется противное ощущение: сама того не заметив, она глубоко вонзила ногти в чужую кожу.

Когда-то она любила его, так почему ей так сложно прямо сейчас?

@темы: .III.5 География, .I.4 Тело, #fandom: Akatsuki no Yona, Akatsuki no Yona: фандом в целом.(табл.30)

---

7/30

[Vihrie]

Название: Зелёный змей на дне бокала
Фандом: Akatsuki no Yona
Герои: Джи-ха, Иона, Хак, Гиган
Тема: зелёный
Объём: 1372
Тип: джен
Рейтинг: PG-13
Саммари: Кого, в конце концов, не встретишь в Макао — даже своих знакомых по прошлой жизни! …или тот абсент всё же был настоящим.
Примечание: современное AU

Все люди любят развлекаться. Кто-то выбирает сафари и фотографирует зверушек из окон запыленных джипов. Кто-то — берет штурмом Дрезденскую галерею и Лувр. Ну а есть те, кому не нужны подобные культурные мероприятия. Им нужно совсем другое, им нужен риск, адреналин и кипение крови. Только вот для этого они предпочитают не экстремальные виды спорта, а увеселения совсем иного рода. Те, что нигде не одобряются, а где-то и считаются незаконными. Азартные игры, наркотики, женщины... Теневая сторона развлечений.
Один из кварталов Макао был местом, куда стекались любители подобного времяпровождения, привлеченные светом старомодных неоновых вывесок как мотыльки светом огня. О, Макао, этот китайский Лас-Вегас, край развлечений и порока!.. Джи-ха любил его. Но от обычных гостей города он отличался. Он не развлекался, он жил среди его музыки, ярко накрашенных женщин и крупье в дорогих костюмах, работая барменом в одном из местных заведений.
Одни назвали бы такую жизнь бесполезной, другие — никчёмной, а третьи и вовсе аморальной. Но Джи-ха не мог представить себе другой жизни.

Он вздохнул и опустил голову на барную стойку, предварительно подложив полотенце: почему-то подобные отчасти философские мысли всегда приходили ему в голову, когда он протирал стаканы. Наплыв посетителей ещё не случился, и бар спокойно ожидал «первых ласточек». Вечер начинался почти так же, как и все предыдущие. Почти, потому что к ровному ряду бутылок со спиртным, редким и не очень, прибавилась одна новая, на которую Джи-ха не мог не обратить внимание. Не то чтобы он возводил какой-либо алкогольный напиток в целый культ — он вообще не слишком ими увлекался в прямом смысле этого слова, считая, что для бармена порой важнее умение разбираться не в выпивке, а в людях... Короче говоря, ему было любопытно не потому, что он мечтал ощутить вкус абсента, а потому, что люди веками окружали его ореолом таинственности и мистицизма.
— В конце концов, рано или поздно его пришлось бы вскрыть, — в своё оправдание пробормотал Джи-ха, наклоняя бутыль со спиртным.
На дне его бокала уютным кольцом свернулся зелёный змей.
— Пьёшь на рабочем месте? — с иронией поинтересовался женский голос, не дав ему времени на то, чтобы как следует полюбоваться неразбавленным напитком.
В руке Гиган был элегантно зажат неизменный мундштук с тлеющей сигаретой. Хозяйка и управляющая баром прощала своему подопечному многое, что не простили бы владельцы других заведений, но не упускала случая побранить его — со временем это даже превратилось в своеобразный ритуал.
— Простите, — с лёгким смешком извинился Джи-ха. — Один из завсегдатаев принёс абсент.
— Неужели?
— Да, и он утверждает, что это — настоящий, а не просто настойка на травах. Должен же я в этом убедиться, прежде чем предлагать его посетителям?
— Хм, — Гиган втянула в себя табачный дым и прищурившись поглядела на бармена. Иногда он называл её «экстравагантной старушкой». Она не обижалась, а лишь с равнодушным выражением лица давала ему подзатыльник.
— Я очень сомневаюсь в его «настоящести», но ты, будь добр, всё же постарайся не распугать гостей.
— Слушаюсь, капитан, — усмехнулся Джи-ха, возвращаясь к тому, что было прервано.
Сахар и вода у него всегда были под рукой, особую фигурную ложечку притащил всё тот же завсегдатай. Вода закапала сквозь кусочек сахара, разбавляя горечь напитка.
Джи-ха с лёгким сожалением пронаблюдал за тем, как растворяется зелёный змей на дне бокала.
Горькое послевкусие ещё не исчезло с его языка, когда колокольчик, висящий у двери, зазвенел, возвещая о появлении нового посетителя. А точнее, посетительницы.
Джи-ха всегда считал, что в Макао можно встретить кого угодно. Но эта девушка всё же показалась ему весьма необычной. Слишком неяркая по сравнению с местными ночными бабочками. Слишком юная, чтобы быть чьей-то женой или любовницей. Слишком красивая и непростая, чтобы её можно было счесть кем-то вроде уборщицы или официантки. Разве что, дочь какого-нибудь богача? Как же тогда она оказалась в этом баре в полном одиночестве?
Незнакомка сначала заняла один из столиков в углу зала, попросив у официанта лишь чашку кофе. Выглядела она довольно напряженной, вздрагивая при каждом позвякивании входных колокольчиков и то и дело вглядываясь в лица посетителей. Всем этим она весьма заинтересовала Джи-ха.
Параллельно он пытался прислушиваться к собственным ощущениям, но ничего необычного не замечал.
«Что ж, либо одного бокала слишком мало, либо это всё же была обычная травяная настойка», — последний вариант выглядел намного более вероятным, и Джи-ха даже почувствовал лёгкое разочарование.
Тем временем, красноволосая девушка, которая привлекла его внимание, приблизилась к барной стойке. Вблизи он заметил ещё больше интересных деталей. В противовес её окрашенным в необычный алый цвет волосам, макияж у незнакомки практически отсутствовал, а её одежда была слишком простой для вечера.
Она уселась на высокий табурет и вопросительно посмотрела на него, видимо, не зная, что сказать. Глаза у неё оказались неожиданного для азиатки серого цвета.
— Добрый вечер, леди. Хотите что-нибудь выпить?
— Да, — ответила гостья, немного помедлив. — Только не знаю, что.
Вероятно, она не была частой посетительницей баров. Впрочем, это можно было предположить с самого начала. Пожалуй, в действительности ей не хотелось пить и сейчас, она лишь тянула время в ожидании чего-то.
Джи-ха воспользовался шансом завести разговор:
— Сегодня я могу предложить вам весьма редкий напиток, абсент. Знаете, что европейцы когда-то называли его сначала «зелёной феей», а потом «зелёной ведьмой»? — поймав тень интереса на её лице, он продолжил:
— Потому что он исцеляет и сводит с ума.
— Как интересно, — вежливо ответила на его страстную сентенцию девушка. Впрочем, лёгкая улыбка на её губах была вполне искренней.
У неё оказался неожиданно чарующий голос, и Джи-ха внезапно захотелось, чтобы она говорила больше. Это ощущение казалось знакомым, но одновременно он знал, что не чувствовал прежде подобного.
— Меня зовут Джи-ха, — небрежно представился он, поставив перед ней фужер, наполненный белым вином.
— Я Иона.
Множество чувств внезапно всколыхнулись в нём при звуке этого имени.
«Мы с вами прежде не встречались?» — вопрос вертелся на языке Джи-ха, но он промолчал. Странным образом Иона казалась ему хорошо знакомой. Он не знал о ней вообще ничего, но она вызывала в нём такой спектр эмоций, какой обычно вызывают близкие люди. Влечение, желание защитить, странное чувство вины, сожаление... Где же он мог видеть её прежде?
«Возможно, абсент всё же был абсентом?» — иронично поинтересовался внутренний голос где-то на краю сознания.
Да, наверное, так и было.
Каким, в конце концов, странным оказался этот вечер!.. Абсент, зелёный змей, сигарета в мундштуке, колокольчики, её голос...
— Зелёный змей, — сам себе повторил Джи-ха.
— А?
— Если продолжить говорить об абсенте, мне больше нравится называть его зелёным змеем, — пояснил Джи-ха, внезапно почувствовав себя абсолютно пьяным, будто трое суток подряд пил не трезвея. Слишком странно было это всё, но он определённо предпочитал чувствовать себя пьяным больше, чем ненормальным. Хотя ни один из этих вариантов по-настоящему его не устраивал.
Иона внезапно подняла на него взгляд, посмотрев какими-то новыми глазами. Джи-ха подумал о том, что она может испытывать в эти минуты те же странные ощущение, что и он сам, но быстро отбросил эту шальную мысль.
— Послушай... — начала Иона, но закончить фразу ей не дали. Рядом с барной стойкой внезапно появилось новое действующее лицо, чьё появление стало неожиданным и для Джи-ха.
— Иона-сама, отец ждёт вас.
Джи-ха опытным взглядом профессионального бармена определил появившегося молодого мужчину как человека, работающего на представителя высшего общества или на богатея. Дорогой, но неброский костюм, отсутствие аксессуаров вроде дорогих часов, манера держать себя с Ионой — всё это выдавало в нём это.
— Хак, я не пойду, — с упрямыми интонациями, которых Джи-ха не слышал от неё прежде, заявила Иона.
Он с интересом наблюдал за тем, как девушка и её телохранитель препираются, но вскоре упрямство девушки всё же было побеждено.
— Джи-ха, я непременно зайду снова.
Бармен с улыбкой помахал ей рукой, но резко приблизившийся к нему Хак заставил эту улыбку стать несколько... натянутой.
— Только попробуй в следующий раз снова продать ей алкоголь.
«Жуткий парень», — мысленно заключил Джи-ха, проводив взглядом удаляющиеся фигуры. Странные чувства с новой силой защемили в его груди, разрывая её в разные стороны радостью и печалью.

— Сегодня ты выглядишь необычайно задумчивым, — сигаретный дым змеился к потолку причудливыми изгибами.
— Это так странно?.. Просто те двое внезапно показались мне знакомыми, хотя я уверен, что не видел их прежде.
— Может быть, ты их в прошлой жизни знал, — небрежно обронила Гиган. А Джи-ха внезапно замер, пораженный тем, насколько верным могло бы быть это предположение. Кого, в конце концов, не встретишь в Макао — даже своих знакомых по прошлой жизни!
…или тот абсент всё же был настоящим.

@темы: .IV.1 Цвета, #fandom: Akatsuki no Yona, Akatsuki no Yona: фандом в целом.(табл.30)

---

6/30

[Vihrie]

Название: Чары
Фандом: Akatsuki no Yona
Герои: Джи-ха, ОЖП, упоминаются Хак/Иона и все драконы.
Тема: лес
Объём: 570 слов
Тип: гет
Рейтинг: G
Саммари: Сказка, рассказанная тихим вечером, песня, спетая слишком поздно.

«Давным-давно, когда луна и солнце были едины, в тысячелетнем лесу жили могучие священные звери. Их вздохи были ветром, их слёзы — дождём, а смех зверей падал на землю солнечными лучами. Они были хозяевами леса, его хранителями и защитниками, и не было никого живого в лесу, кто был бы сильнее их.
Но каждый из зверей был зачарован.
Белого зверя на веки вечные сковала Преданность, чувство бесконечной верности, произрастающее из восхищения. Белый зверь всегда считал, что он «не достоин».
Синий зверь сам наложил на себя нерушимые чары, и чарами этими был Страх. Синий жил во тьме и боялся её, жил в одиночестве и боялся его. Но тьма и одиночество были ничем рядом с тем Страхом, что у Синий зверя вызывал он сам.
Чарами Зелёного зверя была Гордость. Он хотел жить только собственными мыслями и желаниями и отторгал все те, что навязывались ему извне. Он был счастлив... Пока однажды не перестал понимать, какие из желаний были его собственными, а какие — нет. Гордость душила его. Душила, не позволяя признать, что то желание было его, а не чужим.
Последний из зверей, Жёлтый, был, казалось, избавлен от этого проклятия, от которого ни один из зверей не желал отрекаться. Но чары всё же были. Чары невидимые, но прочные, и имя им было Вечность.
Зачарованные, заклятые, проклятые, одаренные, они никогда не смогли покинуть тот лес, ведь те чары стали единственным, что было не в их власти».
Последний раз в тот вечер пропела струна эрху, по которой мягко провели смычком.
Джи-ха отложил изящный музыкальный инструмент в сторону. Судя по тягуче сгущавшимся сумеркам было уже довольно поздно; должно быть, он слишком увлёкся собственным рассказом, совершенно забыв о времени.
Так и есть. Принцесса Хисуи, очаровательная темноволосая девочка шести лет, тихонько посапывала, прислонившись к колонне из красного дерева, и видела уже не первый сон. Джи-ха пришлось нести её на руках — не оставлять же дрыхнуть в садовой беседке.
— Э-эх, принцесса, и не стыдно вам? Сами просили рассказать сказку, — обратился он к спящей. Разумеется, она не проснулась. — Вы, конечно, очаровательны, но в это время суток я предпочёл бы общество красавиц постарше. Лет так на десять. А лучше на пятнадцать...
Хак бы ему руки оторвал за подобные фразочки, вполне невинные, на взгляд Джи-ха, сказанные рядом с Хисуи. Точнее, не руки, а нечто другое.
«Лёгок на помине», — подумал Джи-ха, заметив стоящего неподалёку Хака, лениво привалившегося к стене. Вероятно, он лишь недавно вышел из дворца. Во всяком случае, Джи-ха предпочёл бы, чтобы это было именно так.
Хисуи перекочевала из рук Джи-ха в отцовские объятия, и два старых знакомых неторопливо направились в сторону дальнего крыла дворца, где поселили юную принцессу.
— Знаешь, я начинаю думать, что мы с Ионой слегка ошиблись, когда назначили тебя телохранителем Хисуи, — с лёгкой иронией произнёс Хак. — Надо было дать тебе должность придворного сказителя. А то такой талант пропадает!..
Значит, он всё-таки всё слышал. Что ж, тогда Джи-ха ничего не оставалось, кроме как поддержать эту шутку.
— Вот-вот. А как бы в меня девушки влюблялись...
— Ты, вроде как, и так на непопулярность не жалуешься.
— Старею, друг мой, молодость не вечна.
— Тогда женись, пока не поздно.
И они начали привычно перебрасываться шутками и подколками на тему семейной жизни, службы, тягот императорского долга...
Джи-ха в глубине души был благодарен Хаку за то, что он больше никак не прокомментировал ту сказку, которая предназначалась совсем не для его ушей. И даже не Хисуи.
Эта сказка была любовной песней четырёх драконов, которую их повелитель никогда не должен был услышать.

@темы: .III.5 География, #fandom: Akatsuki no Yona, Akatsuki no Yona: фандом в целом.(табл.30)

---

2/50

[Реган Соул]

Название: Три года
Фандом: Teen Wolf
Герои: Эллисон/Лидия
Тема: Сражаясь с чудовищами, берегись, как бы не стать одним из них.
Ф. Ницше
Объём: 309 слов
Тип: фемслэш
Рейтинг: PG
Саммари: Лидия на могиле Эллисон
Авторские примечания: пост-канон

Лидия сидит на могиле Эллисон, как, казалось, тысячу раз до этого.
— Знаешь, — говорит она, глядя прямо на выбитые в камне годы жизни, — я часто думаю о чудовищах и о чудовищных вещах. Мне кажется, Мередит была не права или она не так выразила мысль… или…
Лидия вздыхает, прежде чем продолжить:
— Дело в том, Эллисон, что, если ты монстр, то от чудовищных вещей тебе никуда не деться. Они будут происходить с тобой и тебе самой придется их совершать. Тут нет выбора. Если ты человек, то шанс есть. Небольшой, но все-таки…
Лидия знает, что могила Эллисон пуста вот уже третий год, но все равно приходит сюда. По привычке, по памяти, по той простой причине, что лишь здесь, среди мертвых, баньши удается найти тишину.
— Я так хотела сделать все правильно, — говорит Лидия то, что повторяла, как ей кажется, тысячу раз до этого, каждый раз, как была здесь, — так хотела победить монстров, расправиться с чудовищами и вернуть все, как было…
Три года назад Лидия вернула Эллисон к жизни. Три года назад рыжие волосы Лидии поседели.
— Мне было наплевать на цену… и мне до сих пор наплевать, — шепчет Лидия, — когда я возвращаюсь домой и вижу твое лицо, когда ты разговариваешь или смеешься, то понимаю: оно того стоило. Я боюсь этих мыслей, Эллисон, потому что нельзя обменивать десять жизней на одну…
Давным-давно, как ей порой кажется, или буквально вчера, как представляется в иные дни, Лидия провела ритуал. У нее не было оправданий, как одержимость или влияние извне. Сознание оставалось кристально-ясным все время. Лидия повторяла, что приносит в жертву чудовищ, чтобы не думать о них, как о людях. Но, дело в том, что и она сама не была человеком.
— Я бы убила опять, — говорит Лидия, — убила, только бы ты жила. Прости меня… когда-нибудь, я скажу это тебе в лицо.
Она поднимается с травы, забирает сумку и идут прочь от могилы Эллисон.
Три года назад Лидия стала чудовищем.

@темы: .V.1 Фразы, #fandom: Teen Wolf, Teen Wolf: Эллисон, Лидия.(табл.50)

---

10/30

[Melima]

Название: Гони!
Бета:  Джина Рицци
Фандом: Bishoujo Senshi Sailor Moon
Герои: Харука
Тема: думаю о тебе
Объём: 176 слов
Тип: джен
Рейтинг: G

Гони! Глубокой ночью, по практически пустому шоссе. Назад, домой, к ней. Скорее, скорее, скорее!
Харука ненавидела расставания. Особенно, когда приходилось уезжать не на день-два, а на неделю-месяц. Ежедневные звонки поддерживали, но не спасали. Невозможность видеть её - убивала. Плохое настроение, сильная раздражимость, более резкие движения и крайняя вспыльчивость - вот приметы того, что она "изголодалась" по Мичиру. Чем бы ни была занята - думала о ней. Как прошёл концерт? Что нового? Ничего не случилось? Чем завтракала? С кем общалась? Какое у Мичиру настроение?.. Слишком сильная привязанность, если не сказать зависимость? Возможно. Даже нет, точно. Но Харуке всегда было всё равно.
На спидометр не смотришь - всё равно превышаешь, так какая разница сколько? Плюс-минус десять роли не сыграет. О, да. Вторая любовь - скорость.
Гони! Гони-гони-гони! Пусть перехватывает дыхание, так сладко и привычно, - потом надышишься! Хлопнешь дверцей, влетишь в квартиру, Мичиру ещё не спит - встретит у порога, и крепко её обнимешь! Тогда и сможешь дышать - вдыхать аромат её волос и думать, что жизнь к тебе чертовски благосклонна.
Но это будет потом. А пока... гони!

@темы: .I.6. Ангст, #fandom: Bishoujo Senshi Sailor Moon, Bishoujo Senshi Sailor Moon: фандом в целом.(табл.30)

---

9/30

[Melima]

Название: Ей не нужная любовь
Бета:  Джина Рицци
Фандом: Bishoujo Senshi Sailor Moon
Герои: Хотару
Тема: лишения
Объём: 237 слов
Тип: джен
Рейтинг: G

Ей не нужна любовь, была уверена Хотару. В её жизни и так слишком много всего странного. Она - воин, разрушитель, предвестник апокалипсиса. Девочка, что чуть не уничтожила мир, чуть не умерла, начала отсчёт с нуля, а потом выросла буквально за пару дней. Девочка, которой не припишешь ярлык "нормальная".
Школа-друзья-война. Бесконечная война. Ей не суждена длинная спокойная жизнь, как и спокойная смерть. Погибнуть во время боя, сражаясь за свою принцессу, за человечество - это Хотару считала приемлемым, близким. Будущее было слишком неопределённым, настоящее - опасным и непостоянным. Частенько балансируя над пропастью, считала, что вмешивать в это ещё кого-то - преступление и блажь.
Романтика - красивая, но ненужная чепуха. Брак - удобная форма жизни для тех, кто не может прожить один, кто хочет продолжить род или просто следует давно заведённым традициям. Любовь - увлекательная игра, отнимающая слишком много времени. Времени у Хотару частенько не было.
Она закрыла своё сердце для таких глупостей, оставив нежность для дорогих людей, но не впуская никого нового. Сражения закалили её, рано повзрослевшую, не по годам мудрую девочку. Она научилась не тратить время на сомнения, идти до конца и верить в друзей. Стала самостоятельной, привыкла к одиночеству. Хотару считала себя счастливой, а любовь - необязательным атрибутом, непозволительной роскошью. Лишала себя любого намёка на чувства, выбрасывала письма, терпеливо выслушивала признания и тут же спокойно отказывала, не отвечала на звонки, а, главное, не задумывалась об этом.
Ей не нужна любовь, была уверена Хотару, пока не встретила его...

@темы: .I.6. Ангст, #fandom: Bishoujo Senshi Sailor Moon, Bishoujo Senshi Sailor Moon: фандом в целом.(табл.30)

---

8/30

[Melima]

Название: Женщина-судьба
Бета:  Джина Рицци
Фандом: Bishoujo Senshi Sailor Moon
Герои: Томоэ Соичи (Соичи/Сецуна)
Тема: розовый
Объём: 892 слова
Тип: гет
Рейтинг: G
Авторские примечания: сиквел к этому драбблу

В погожий денёк, когда цвела сакура, роняя свои нежно-розовые лепестки, он встретил её, женщину-судьбу. Столкнулся с ней по дороге в институт, как всегда опаздывая. Спешил так, что не замечал ничего вокруг, пока чуть не сшиб кого-то с ног. Хотел извиниться, поднял глаза, наткнувшись на встречный, осуждающий взгляд, и пропал. Как-то само вырвалось: "У тебя красивые глаза. Будто смотришь сквозь пелену времени. Ты - женщина-судьба?" Соичи всегда был социопатом и с людьми нормально разговаривать не умел. То тут, то там в общении натыкался на острые углы слов, когда говоришь, не зная, то ли это, нужное, не ранит ли оно кого, не обидит - мысли, что приходили потом. Первым - слово, потом, частенько, сожаление, о том, что оно вырвалось. Вот и сейчас, сказал, не подумав - какое там думать, когда тебя будто загипнотизировали - ни пальцем не шевельнуть, можно только неотрывно смотреть в невозможные глаза и ждать "приговора". Затаил дыхание, замер. Кажется, если она разозлится - он умрёт в тот же момент. А она... рассмеялась. Взгляд потеплел, сказала: "А вы наблюдательный, мистер... эээ". "Соичи. Томоэ Соичи" - выпалил он, чувствуя себя невероятно счастливым.

Соичи не понял, как так получилось, но его жизнь заполнилась ею. Мысли, сны, запахи, ощущения и прикосновения. Она тоже не любила много говорить. Никогда не строила с ним далеко идущих планов. Редко звонила первой и частенько была занята. А когда свободна - ходила с ним по вечерам и выходным гулять, неважно куда и как долго. После учёбы забегала в гости, принося сумку с продуктами. Готовила, на вопрос: "Зачем?" - отвечая: "Сама не знаю. Но должен же ты что-то есть!". Иногда оставалась на ночь.
Вдруг стало таким уютно-привычным просыпаться рядом с ней. Пить вместе утренний кофе, спрашивать: "как спалось?", "когда увидимся снова?" - ни разу не получив ответ на последний вопрос, вместе подолгу молчать, не испытывая неудобства, а потом, даже погрузившись с головой в учёбу, не забывать, каким умиротворённо-красивым было её лицо, когда он проснулся, а она ещё нет, и как вкусно пахли её духи, когда они прощались с утра. Представлять их следующую встречу, как она скажет "Здравствуй, Со" и улыбнётся краешками губ. Соичи так привык быть с ней рядом, что не думал, будто это может закончиться. Он был уверен - это навсегда. Он ошибался... Она ушла, не объяснив ничего. Просто одним утром он проснулся, не обнаружив её рядом. На столе записка лишь с одним словом: "Прощай". "Как всегда лаконична", - подумал он и, кажется, всё-таки умер.
Отойдя от шока, выбежал на улицу в чём был, лишь накинув пальто - прохожие оборачивались на чудака. А он и был чудак - ведь тут оказалось, что он практически ничего о ней не знает: ни адреса, ни института, ни имени её родителей или хоть каких-то зацепок. Она всегда умело уходила от разговоров о себе, а он и не настаивал. Дурак. Как можно хотеть прожить всю жизнь с женщиной, о которой практически ничего не знаешь? Но что ещё страшнее... Как можно при этом так сильно любить, не сказав ни слова об этой любви? Как можно было в то злополучное утро не проснуться, когда она вставала? Пропустить, отпустить, потерять... Бесцельно бродил по улицам, заглядывая в лица прохожих, пытаясь хоть как-то найти. Не нашёл... Соичи ничего не мог изменить.

Потом были пустые дни, доверху заполненные лишь наукой. Хождение по кругу, новые никому не нужные возможности... Шло время, он нашёл девушку, которую полюбил. Они поженились, родилась дочь, ставшая впоследствии его маленькой девочкой-разрушением. Соичи думал, что живёт, пока снова не встретил её...
Она сражалась за этот мир, отчаянно и неумолимо. А он пытался её убить. Но в глубине души, где остался прежний Томоэ Соичи, не верил, что у него хоть что-то получится. Судьба бессмертна. Судьба вечна. Судьба всегда вне времени. Он проиграл... Но к нему вдруг оказались великодушны и дали второй шанс. Он так радовался! Наивный...
Последний раз она пришла за его дочерью. Было больно... Снова. Столько времени прошло, столько потерь осталось позади. Он потерял её, потерял жену, потерял дочь и самого себя. И, когда у него появилась возможность всё исправить, вернулась она, его вечная женщина-судьба. Не к нему, не "навсегда", как он когда-то мечтал, а за ней, девочкой-разрушением. И опять был погожий денёк, цвела сакура, роняя нежно-розовые лепестки. Соичи смотрел вслед Судьбе, уходящей с его любимой дочерью, а в голове было бескрайне пусто. Он снова отпустил...

Теперь же ему не осталось ничего, кроме как ждать. Тихо жить в своём небольшом домике, каждый день выходить пить чай в сад и смотреть вдаль. Но когда-нибудь они придут. Соичи много грешил, но и судьба не была паинькой - она забрала у него так много, что погрязла в долгах. Поэтому, когда-нибудь, в тёплый погожий денёк, когда будет цвести сакура, роняя свои нежно-розовые лепестки, он увидит два женских силуэта, направляющихся в его сторону: высокая женщина-Судьба, рядом девочка-Разрушение. Две самые невероятные женщины, наделённые способностью как возродить его душу, так и уничтожить. Они подойдут, держась за руки. Девочка тепло обнимет отца, мужчину, что вырастил её тогда, но не был рядом сейчас. Женщина же бросит: "Я выполнила своё обещание. Прощай", - и соберётся уходить, как она делала это всегда - быстро, не давая шанса сомнениям.
И тогда, наученный прошлыми ошибками, он не отпустит. Скажет: "Моё искупление закончилось, твоё - нет. Ты забрала у меня так много, что можешь сделать только одно - остаться. Рядом. Со мной. Навсегда". Он не примет другого, не согласится на компромисс. Даже если на него будет смотреть так знакомо-осуждающе своими невозможными глазами Судьба. Потому, что она его. Его женщина-судьба.

@темы: .IV.1 Цвета, #fandom: Bishoujo Senshi Sailor Moon, Bishoujo Senshi Sailor Moon: фандом в целом.(табл.30)

---

[Vihrie]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

3/30

[Vihrie]

Название: Погребальная песня
Фандом: Akatsuki no Yona
Герои: Джи-ха, Гиган
Тема: глаза
Объём: 576 слов
Тип: джен
Рейтинг: G
Саммари: Над скалой, где растёт сенджусу и непрерывно слышен шум моря, похоронена самая близкая Джи-ха женщина.

Снова Ава. Снова морской запах, пронзительные крики чаек и скрип корабельных снастей. Но многое изменилось здесь с тех пор, как Джи-ха видел этот портовый город в последний раз. Освободившись от власти Ким-джи, Ава начала стремительное развитие. И теперь на улицах можно было заметить огромное количество иностранцев, вместе с ними появилось множество диковинных товаров. Улыбки на лицах людей были не искусственными, как раньше, а самыми искренними. И Джи-ха улыбался всем им, всей Аве в ответ.
Как же в этом обновленном порту найти Гиган? Джи-ха даже не мог предположить, какой жизнью она живёт теперь.

С момента знакомства он знал её только как капитана пиратского корабля и не пытался представить в какой-либо иной роли. Да и была ли она когда-нибудь кем-то иным?..
Капитан Гиган не любила рассказывать о своём прошлом, и все попытки заговорить на эту тему решительно пресекала.
А Джи-ха иногда пытался предположить, какой она была в молодости. Его воображение почему-то рисовало Гиган в мужской одежде, с иссиня-чёрными, ещё не поседевшими волосами, но с неизменной курительной трубкой в руках. Глаза её непременно представлялись ему такими же, как у той Гиган, которую он знал лично.
Потому что её глаза в старости по-прежнему остались молодыми.
«Эх, а ведь вы мой идеал женщины. Если бы я родился лет на пятьдесят раньше...»
Только Джи-ха мог бы произнести такие дерзкие слова в лицо самому капитану, и он прекрасно предвидел её реакцию, но знал, что она поймёт эту шутку. Ведь он был одним из команды её сыновей.
Только женщина, исполненная огромной внутренней силой, могла любить так по-настоящему каждого из них. Однако Джи-ха знал, что для неё он особенный сын. Они познакомились, когда он был ещё ребёнком. У неё, вероятно, не было детей, а у него — родителей. И Джи-ха с самого начала понял, что никого, более похожего для него на истинную мать, чем Гиган, не будет.

Джи-ха беспорядочно перемещался по Аве, врываясь во все места, где могла бы найтись капитан. Совсем скоро он увидит её. Они обменяются парой привычных шуток, и, возможно, она даже пригрозит немедленно вышвырнуть его из города, но каждый из них будет чувствовать невероятную радость этой встречи.
На пристани никто не знал о «старухе-капитане, прихрамывающей, с трубкой и острым взглядом». Вероятно, Гиган всё же решила прервать свою морскую карьеру. А может быть... Она вообще ушла из Авы? Невозможно, она была на многое готова ради жителей этого города. Но, с другой стороны, после того, как она помогла им, что держит её здесь?
Радостное воодушевление сменилось лихорадочным напряжением. Порывистым вихрем Джи-ха пронесся по городу, снова и снова пытаясь найти хоть какие-то сведения. А потом кто-то окликнул его со спины:
— Это ты, Джи-ха?..
Обернувшись, Джи-ха увидел одного из прошлых соратников. Увидеть товарища было необыкновенно радостно. Отрывистые слова приветствий, шутки, хлопки по плечу...
— Друг, а ты знаешь, где капитан?
С тревогой и напряжением зелёный дракон проследил за меняющимся лицом товарища.
— Она... Она умерла.
— Как? Когда?.. — ошарашенно произнес Джи-ха. Он знал, что соратник никогда не стал бы шутить подобным, но поверить всё ещё было сложно. Она ведь была такой молодой, не смотря на все её морщины...
— Через неделю после того, как ты ушёл. Она не болела и не страдала, просто заснула и не проснулась. Она любила море, но мы решили похоронить её в земле.
— Где? — голос прозвучал глухо и хрипловато.
— Над скалой, где растёт сенджусу.

Волны непрерывно разбивались об основание скалы. Это было правильное место для могилы Гиган.
Песня моря стала её единственной погребальной песней.
Но как она могла умереть? Её глаза были такими молодыми.


Название: Изменившаяся
Фандом: Akatsuki no Yona
Герои: Юна (fem!Юн), Иона
Тема: руки
Объём: 440 слов
Тип: джен
Рейтинг: G
Саммари: Юна осознаёт, что её отношение к принцессе Ионе ошибочно.

Ещё с детства Юна ненавидела императора и всё его ближайшее окружение. За то время, которое ей пришлось провести в такой нищете, что часто она начинала отсчитывать дни до того момента, когда умрёт от голода, если не сможет раздобыть хоть что-то съестное. За тысячи и тысячи таких же бедных деревень, как та, в которой прозябала она сама. За невежество и бездействие... Вероятно, тот император, купаясь в покое и роскоши, даже не подозревал о существовании многих людей, страдающих от его правления.
И её, красноволосую принцессу, выжившую в перевороте, Юна тоже сразу не невзлюбила. Всё то, что она так ненавидела и считала непростительным для правителя страны, казалось, было в Ионе.
Юна ненавидела её неблагодарность, отсутствие малейшего понятия об окружающем мире, излишнюю доверчивость...
А ещё её руки. Руки с крошечными ладонями и кожей, мягкой, как шёлк, каких никогда не было у Юны. Таких нежных и тонких пальчиков просто не могло быть у человека, который хоть раз держал в руках оружие, мотыгу или хотя бы ведро с водой.
Эти руки словно говорили о благородной крови их обладательницы. Но Юна, глядя на свои собственные ладони с сухой кожей и предельно коротко обрезанными ногтями, совсем не завидовала Ионе.
Изящные ладони принцессы были холодны и как-то безвольны. Юна совсем не находила их красивыми, хоть, пожалуй, именно такие руки часто изображались на портретах прекрасных женщин.

А потом руки Ионы начали покрываться волдырями и кровоточить, страдая от хлёстких веток, песка, горячих угольков, кипятка, тетивы лука...
Теперь Юна совершенно точно не завидовала ей, уже по другой причине. И даже сочувствовала.
Но, к удивлению Юны, избалованная во дворце девушка не сдалась. Каждую ночь она выпускала из лука по сотне стрел, а потом пыталась перебинтовать свои руки.
И однажды Юна не выдержала.
— Дай сюда, — травница выдернула из рук принцессы какую-то ветошь и задержала её ладони в своих, осматривая масштабы повреждений.
Прежде нежную кожу покрывало множество царапин, порезов и намечающихся мозолей. Юна осторожно нанесла травяную мазь.
— Какой аромат, — восхитилась Иона.
— Мне тоже нравится.
— Значит, травы. А я всё время пыталась понять, почему ты так приятно пахнешь.
— Хм?.. — Юна с интересом покосилась на принцессу. — Ну, я же милашка, так что мне положено хорошо пахнуть.
Осознав, что всё ещё держит Иону за руки, травница аккуратно отпустила их и, внезапно смутившись, отвернулась.
— Вот это да! Уже стало меньше болеть, — удивлённо произнесла Иона, разглядывая свои ладони.
— Эта мазь снимает боль и ускоряет заживление. Но учти, что ни одни травы уже не сделают твои руки такими, какими они были прежде.
Иона спокойно пожала плечами:
— Но и я уже не стану прежней.
«Она права. И вот что... Теперь её руки мне нравятся гораздо больше, чем раньше».

@темы: .I.4 Тело, #fandom: Akatsuki no Yona, Akatsuki no Yona: фандом в целом.(табл.30)

---

1/30

[Vihrie]

Название: Принцесса, скажи, почему твои волосы алые?
Фандом: Akatsuki no Yona, кроссовер с Saiyuki
Герои: Иона, Са Годзё
Тема: красный
Объём: 417 слов
Тип: джен
Рейтинг: G
Саммари: случайное столкновение, алые отблески костра и взаимопонимание.
Авторские примечания: внезапный кроссовер, потому что внезапно захотелось.

Плясали свои дикие танцы языки огня, отбрасывая отблески света на красные волосы.
— Значит, тебя зовут Годзё?
— Именно так, маленькая принцесса. А ты — Иона, верно?
Годзё протянул руки к костру, с удовлетворением ощутив расползающееся по жилам тепло. Его новая знакомая тоже выглядела согревшейся — её лицо перестало быть таким бледным, как пару минут назад.
Она выглядела весьма привлекательно, хоть и не в его вкусе — ему нравились женщины постарше, с более дерзкой и вызывающей красотой. Впрочем, он никогда не пропустил бы Иону мимо себя, ведь её волосы слишком сильно привлекали внимание.
Полукровка, так же, как он.
Во всяком случае, сначала он так подумал, лишь потом сообразив, что в этом дурацком мире не существует ёкаев, поэтому не может существовать и полукровок.
— Скажи, почему ты всё время зовёшь меня принцессой? — с внезапным подозрением прозвучал её голос.
— Потому что ты прекрасна, как принцесса, конечно.
— Ты напоминаешь мне одного из моих друзей, — Иона засмеялась, но её смех быстро прервался. — Сейчас они, наверное, меня ищут...
— Заблудилась? — сочувственно цокнул языком Годзё. — Тебе лучше оставаться на одном месте, уже скоро совсем стемнеет.
Над кронами деревьев ярко полыхал закат, в тот день необыкновенно яркий. Когда-то Годзё ненавидел закаты так же сильно, как собственные волосы и глаза.
—Принцесса, скажи, почему твои волосы алые?
Иона и сама хотела бы знать ответ на этот вопрос. Её необычный цвет волос — это знак, говорящий о предназначенной судьбе повелителя драконов. Но почему именно ей выпал этот тяжкий жребий?
— Когда-то я их ненавидела.
— А сейчас?
— Сейчас я ненавижу совсем другое, — глаза Ионы полыхнули отражённым огнём костра, — но они слишком многое мне напоминают.
Годзё рефлекторно прикоснулся к собственным волосам. Они тоже... заставляли его хранить множество воспоминаний, среди которых абсолютное большинство было болезненным и тоскливым.
Между ними повисла тишина, потому что каждому было о чём подумать. Невысказанными остались слова сочувствия и понимания, в которых не было необходимости, потому что каждый из них давно принял свою долю.
— Красный — цвет крови, — с горькой усмешкой произнёс Годзё. Ему ужасно хотелось закурить, но сигарет не было.
— Мой отец... — Иона с трудом подавила дрожание голоса, — ...был убит. Иногда я вспоминаю его, залитого кровью, когда вижу собственное отражение, эти волосы.
Этот разговор был странным, иррациональным, саморазрушительным... Но его уже было не прервать.
— Но кровь — не только смерть, но и жизнь. Поэтому... Я буду жить.
Два человека, которых случайно столкнула судьба, смотрели на алый закат. Каждый из них думал о своём, но мысли их были похожи.

@темы: .IV.1 Цвета, #fandom: Akatsuki no Yona, Akatsuki no Yona: фандом в целом.(табл.30)

---

27/100

[Горбач]

Название: Странности.
Фандом: One piece
Герои: Кид\Хоукинс
Тема: V-5, бессонница
Объём: 1050 слов
Тип: слэш
Рейтинг: PG
Саммари: О приятном решении сложных проблем.
Авторские примечания: Немного мрачный, но очень приятный фик.

Прочитать.

Кид запал на Хоукинса сразу, как узнал, что тот немного не в себе. Кида тянуло на ненормальных. Тянуло так же, как сам Кид тянул железо - будто магнитом. Стоило ему узнать о пиромании Киллера - и Кид бесповоротно влюбился, полюбил Киллера всей своей необъятной душой. Стоило Киду взглянуть только на Трафальгара и послушать, как тот, опрокинув в себя пару-тройку стаканов крепкого спиртного, начинает рассказывать о медицине, чередуя термины и маты, Кид отдал ему своё сердце (конечно, не в буквальном смысле), и после ни разу не пожалел. Так и с Хоукинсом: стоило только осознать, что он чертовски странный мужик, как в Киде загорелось любопытство, интерес, жгугее желание познать и обладать. Кид являлся к недоступному на первый взгляд Хоукинсу много раз и в большинстве случаев получал резкий отказ, травы за пояс, слабость в теле и дверью по кончику своего прекрасного носа. Но Кид не сдавался, и однажды Хоукинс принял его у себя в покоях. Мрачная и загадочная, будто живая, комната встретила Кида затхлой смесью пряных ароматов и слабым, но на удивление уютным освещением. Базиль любил свечи и странные, по-настоящему странные вещи. По периметру всей комнаты тут и там были расставлены сундучки и коробочки, ажурные и высокие подсвечники, необъяснимого свойства предметы интерьера, восхищающие и пугающие своим внешним видом. По углам и на полочках лежали черепа разных размеров, и их поверхность отливала по-настоящему приятным оттенком топлёных сливок. В углу комнаты за малюсеньким столиком (зачем он только огромному Хоукинсу?!) стояло кресло с подлокотниками, оформленными тоже в виде черепов. Возле кресла на полу и на столе, и ещё где-то под занавешенным чёрными шторами окном, стояли растения, только отдалённо напоминающие растения. Все сухие и скрючившиеся, с поникшими головками и гниющими, так и не распустившимися бутонами. Кровать Хоукинса, просторная, с чёрными простынями, белоснежными наволочками и красным атласным одеялом, стояла посреди комнаты и звала будто скорее присесть, окунуться в её мягкость и никогда больше не вставать. Кид не сомневался, что кровать, если сядешь на неё, сразу окутает тебя своими красными руками, уложит на своё чёрное тело, заволочёт с головой в тёплое и вязкое небытие.
Хоукинс стоял как раз перед кроватью, в лёгкой льняной рубашке и свободных тёмных брюках. Волосы струились мягкими редкими кудрями по плечам, лицо не выражало абсолютно ничего, а пальцы тёрлись подушечками друг о друга. Будто бы Базиль был в замешательстве. Но Кид знал, что с Хоукинсом такого никогда не случается - он ведь знает всё наперёд. Хоукинс склонял голову на мгновение и присматривался к Киду, проходил за его спину, к своему креслу, и отламывал там веточки от растений, с гнилыми бутонами. После возвращался к Киду и вставал перед ним, аккуратно укладывал бутончики Киду за ухо, и цветы распускались, впивались шипами в бледную кожу Кида. Хоукинс молчал, и Кид тоже молчал, даже не морщился от боли - он был слишком заворожён Хоукинсом. Цветы выкачивали кровь из Кида и наливались цветом, жизнью, наливались великолепным цветом, который бывает только у крови - тёмно-алым. Кид почувствовал, как его души на мгновение коснулось что-то тёмное, что-то острое, будто его грудную клетку сжало прутьями, и эти шипы вонзились ему под рёбра и над ключицами, совсем не в виски и нежную кожу за ушами. Но вместе с этим Кид чувствовал, как на мгновение стал невыразимо красивым, будто бы сам прикоснулся к чему-то запредельно, запретно прекрасному. Хоукинс развеял этот дурман во мгновение, одним своим лёгким прикосновением, дурманящим больше его тёмной магии. Хоукинс скользнул пальцами за ухо Кида, ухватил бутон под основание и вырвал одним лёгким движением, как сорняк. Кид почувствовал, как по его шее потекла кровь, и ему даже показалось на мгновение, что это могло бы быть опасным, но Хоукинс заговорил, и Кид потерял всякие свои мысли.
- Розы тебе не идут, - говорил Хоукинс, оглаживая мягкие и пышные, тёмно-алые лепестки, - абсолютное несовпадение.
Кид кивал заторможенно, и Хоукинс выбрасывал большой и сочный цветок розы куда-то в сторону, на пол, а сам приближался вновь к Киду, ещё ближе, чем раньше. Он укладывал руки Киду на плечи и сжимал их с чувством, касался губ Кида только своими губами, в каком-то мистическом и очень далёком, будто ненастоящем поцелуе. Кид чувствовал шершавые и тёплые губы Хоукинса будто за пеленой целого космоса. А Хоукинс растягивал этот странный поцелуй на мгновения и секунды, чтобы Киду точно не забылось. Хоукинс прижимал Кида к себе в крепком и сладком объятии, и Кид будто онемевал, он еле находил в себе силы поднять руку и обнять в ответ, сжать тонкую ткань рубашки Хоукинса. Их губы были ещё где-то рядом, и Кид готов был поклясться, что всё это происходит не на самом деле. Всё было слишком невесомо и странно.
Хоукинс опускал Кида на свою магическую, ставшую во мгновение огромной, как безграничное поле безграничного острова, кровать. Кид отчётливо услышал плеск волн, и меж его лопаток зачесалось.
- Я подумал сделать для тебя нечто действительно прекрасное, - говорил Хоукинс, и Кид видел, как солнце отливает в его волосах цвета пшеничного колоса медовыми и янтарными оттенками. Кид чувствовал мановение нежных лепестков по своей коже, и скоро стал видеть маки. Сотни и тысячи маков поднимались прямо с простыни и росли вверх, выше Хоукинса. Совсем маленькие и огромные, они окутывали Кида со всех сторон, и он чувствовал, как тонет в них, отчётливо ощущал, как задыхается. Хоукинс укладывал руку ему на лоб и вёл подушечками пальцев по векам, прикрывая их, как чёртову покойнику. Киду не было ни страшно, ни больно. Он не чувствовал злобы или разочарования. Чувствовал только абсолютную безмятежность, чувствовал, как проваливается в самый свой сладкий и самый прекрасный сон, без единого кошмара.

Хоукинс был рядом, когда Кид проснулся. Хоукинс сидел на своей кровати, раскладывал карты, и его лицо, как обычно, не выражало ничего конкретного. Его рубашка была в красных пятнах, а кровать вся завалена ссушенными лепестками, некогда бывших алыми-алыми, ещё во сне, а теперь только бледно-коричневыми. За маленьким столиком сидел Киллер и всем своим видом выражал неудовольствие. За дверью толпились ещё какие-то пираты. Киду было так легко, спокойно и свободно, что хотелось просто смеяться. Хоукинс повернул голову к нему, как только заметил, что Кид проснулся:
- Ты хорошо поспал? - поинтересовался Хоукинс, перекладывая карту из одной колоды в другую. Кид рассмеялся и закивал.
- Лучший сон в моей жизни!
- Выспался? - уточнил Хоукинс, и Кид засмеялся ещё громче, с тем искренним удовольствием, которое было потеряно ещё в детстве.
- Выспался!
Когда Кид жаловался на бессонницу одному из самых странных объектов своей страсти, он никак не ожидал найти решение своей проблемы. Тем более, таким странным способом.

@темы: .V.5 Душевные болезни, #fandom: One piece, One piece: Сверхновые (табл.100)

---

26/100

[Горбач]

Название: Страх.
Фандом: One piece
Герои: Хоукинс/Киллер, намекаю на Кид\Хоукинс
Тема: IV-6, это дело скверно пахнет
Объём: 1379 слов
Тип: слэш
Рейтинг: NC (и не за счёт порна)
Саммари: Хоукинс, который настолько не одуванчик, что ест людей.
Авторские примечания: Очень неприятный в смысле содержания текст. Эротика в перемешку с каннибализмом. Ещё не читано/не правлено.

Прочитать.

Киллер был совсем не из пугливых. Киллер даже считал себя смелым мужчиной и достойным воином. Он никогда не отказывался от боёв и не преклонялся перед более сильными противниками. Киллер думал, что ничто не может привести его в настоящий ужас, но Хоукинс пугал Киллера до чёртиков. Хоукинс был загадочным и отстранённым, но главное - чертовски странным, странным в квадрате и вакууме. Странности Хоукинса - это не какие-то невинные увлечения, не озабоченность за всеми границами дозволенного, как у Кида, даже его тёмная и не очень магия, даже его силы фрукты уступали его самой странной странности: Хоукинс ел человечину. Варил сердца в молоке, запекал печень с сушёными травами и картофелем, делал удивительно изысканные блюда из тел людей. Однажды Хоукинс даже просил руку Кида, которая, наверняка, осталась где-то в замке, а не на морском дне, как утверждал сам Кид. Но всё это было в некоторой мере эстетично и не так дёргало, как Хоукинс после боёв. Хоукинс после драк рыскал вдоль места боя и отыскивал ещё дышащего, просто тяжело раненного, и опускался перед ним на колени, брал его на свои руки. Хоукинс проводил по его волосам мягким невесомым касанием, убирая волосы с лица, гладил лицо и шею, медленно изящно избавлял тело от одежды. Хоукинс был заботлив и аккуратен, и раненый улыбался, потому что кто угодно улыбался бы от таких касаний. Хоукинс оглаживал кожу на его груди и животе, вёл так, чтобы человек расслабился настолько, насколько мог. А после поднимал его выше, ближе к себе. Хоукинс был невероятно силён и мог себе это позволить. Он приближал человека к себе максимально, и, если у того была открытая рана, проникал в неё пальцами, растягивал, будто мышцы для секса - легко и осторожно, внимательно следя за реакцией. Человек жмурился и стонал от боли. Всё было действительно похоже на эротику и даже эротично. Каждый, кто видел это, готов был выстрелить себе в висок, чтобы избавиться от этих мыслей, но, конечно, не решался. Хоукинс казался в эти моменты воплощённым совершенством, существом ещё прекраснее, чем самые тёмные Боги. Хоукинс склонялся над раненым и держал его очень крепко в своих руках, вёл языком вдоль раны, слизывая кровь и тут же пачкая в ней всё своё лицо. Кровь покрывала его светлые роскошные волосы и белёсые ресницы, тут же слипающиеся, с комочками плоти, как комочками туши. Базиль пачкал нос и губы, весь подбородок и щёки. Он купал своё лицо в чужой крови и облизывался. И раненный уже тогда понимал, что больше ему не жить. Хоукинс был изысканен до крайности, обходителен со своими жертвами, так что, они не могли не получать удовольствия, но их страдания были несравнимы, они были невыносимы. Хоукинс насыщался будто не только кровью, но и этим ощущением. Он кусал изгиб рёбер и легко прокусывал кожу, оттягивал с поверхности кости. Опускал тело умирающего себе на колени и гладил его грудную клетку, пристраивал руки к размерам, проникал кончиками пальцев в место укуса и растягивал кожу, отгибал кости. Хоукинс разрывал грудную клетку с лёгким глухим хрустом, и умирающий ещё дышал - его лёгкие впитывали воздух и выдыхали. Его было уже не спасти на этой стадии, но он мог бы умереть не от болевого шока. Любой наблюдающий готов был убить несчастного, но не хотел вставать на место жертвы Базиля Хоукинса. Хоукинс склонялся совсем низко, и кончики его волос падали на вздымающиеся лёгкие, на уже медленно колотящееся сердце. Хоукинс вылизывал рёбра с внутренней стороны и скользил кончиками пальцев по сердцу. Секунду выжидал - а потом вырывал его одним резким движением. Ещё несколько секунд органы ещё работали, но после всё прекращалось. Базиль укладывал сердце в один мешочек, потом вытаскивал печень и клал в другой. Базиль доставал всё, что могло его заинтересовать, а после вновь поднимал тело убитого, обмякшее, как игрушечное, к себе, снова убирал волосы и целовал в лоб, гладил шею и плечи. Он так благодарил за еду ещё несколько секунд, а после скидывал тело на землю. И так много раз подряд, пока его душа не насытится, а провиантный запас не будет пополнен.
Кид хотел Хоукинса, не смотря на всё это, и Киллера это не удивляло. Его приводило в ужас то, что он, Киллер, тоже хотел Хоукинса. Картинки-воспоминания вставали перед глазами и вызывали отвращение крайней степени, но член стоял колом, и всё внутри жутко хотело попробовать самого Хоукинса. Базиль Хоукинс был, может, самым опасным человеком на свете и был близко-близко, постоянно рядом, на их с Кидом стороне. Кид открыто заявлял Хоукинсу о своём желании, а Киллер только редко дрочил, чтобы снять напряжение от мыслей о Базиле. Но Хоукинс пришёл, как ни странно, именно к Киллеру. Одним из самых тихих вечеров в их замке, весь пропахший невероятными, восхитительными и пленящими запахами трав. Хоукинс пришёл к Киллеру и легко постучался, вошёл, не дождавшись предупреждения, и подошёл к Киллеру сразу. Киллер взметнулся в ответ на такую внезапную опасность и вскочил на ноги, даже попятился назад, упираясь в собственный рабочий стол. Хоукинс просто подошёл вплотную и скользнул пальцами по шее, огладил кожу сзади неё и следом плечи. Киллер обмяк в тот же миг и подумал, что что-то нечисто. Но ему было настолько приятно, что не было никаких сил сопротивляться. Будто бы Хоукинс источал сильнейший подчиняющий наркотик или сам был им. Хоукинс повёл пальцами по рубашке, гладя кожу сквозь неё, проходясь по соскам и изгибу рёбер. Киллеру закололо в солнечном сплетении - до того это было сексуально и страшно. Киллер вздрогнул, когда пальцы Хоукинса скользнули под рубашку и провели линию вдоль линии джинс. Киллер понял, что окончательно теряет себя, когда Хоукинс опустился перед ним на колени и повёл ладонями по внутренней стороне бедра, к выступам коленей. Киллер опал на стол, упираясь в него руками и еле держась в таком положении. Всё его тело пронизывало возбуждение в перемешку с ужасом. Хоукинс, меж тем, обхватывал пальцами ногу Киллера у щиколоток, подхватывал джинсы и вёл вверх, обнажая кожу. Заправлял джинсы так, чтобы они держались, расстёгивал молнию на сапоге дурацкого ковбойского стиля, стаскивал сам сапог, поднимал ногу Киллера к своим губам. Киллер не мог поверить в происходящее. Губы Хоукинса, мягче самого мягкого шёлка, едва шершавые, чуть холодные, коснулись кожи, и Киллера пронизало новой дрожью. Он ухватился за стол крепче, на этот раз действительно боясь упасть. Хоукинс повёл губами выше, легко целуя грубую кожу, доходя до отворота джинс и целуя коленный выступ через ткань, целуя ещё выше, по бедру, до самого ремня. Он с осторожностью взялся расстёгивать ремень и брюки, плавно и медленно, но не мучительно, а сладко. Спустил джинсы к самым щиколоткам, оставил ещё один лёгкий поцелуй выступу кости, едва прикрытой нижним бельём, вернулся к колену и обвёл все изгибы его языком, куснул с внутренней стороны, совсем небольно, мягко-мягко. И Киллер не запреметил подвоха сразу. А понял, что части его плоти уже и нет на месте только когда увидел кровь на губах Хоукинса. Киллер смотрел на лицо Хоукинса и собственную ногу. Откуда-то с икры стекала по ноге кровь, пачкая джинсы и новенький ковёр. Место укуса даже не болело, оно горело, и этот жар отдавался во всём теле приятной истомой. Киллер начинал резко и глубоко дышать, и Хоукинс целовал его под коленом. За дверью слышался шум и яркий, сочный голос Кида. Хоукинс приложил указательный палец к губам, смотря на Киллера важно, завораживающе, но Киллер итак не мог выдавить ни звука. Он понимал, что надо звать на помощь и бежать от этого чёртового фокусника как можно скорее, пока ещё есть, на чём бежать. Но Хоукинс поднимался и нависал над Киллером, шептал ему в губы, так, чтобы Киллер слышал и понимал: "Я не убью тебя сейчас. Даже не раню. Мы союзники." Он посмотрел на дверь выразительно, будто бы хотел предложить Киду войти, а после вновь на Киллера, вновь шептал ему: "Я хочу отпробывать вас обоих. Но не сразу. Ничего не говори, хорошо?" Киллер подумал: "Нет, чёрт возьми!" - но не ответил. Он не мог говорить. В данный момент за него говорило его тело, и оно было на вершине своего напряжения и возбуждения. Хоукинс коснулся губ Киллера своими, и Киллер совсем перестал думать. Он чувствовал привкус собственной крови и Хоукинса - непередаваемый, прекрасный вкус. Киллер не понимал самого себя и ещё меньше понимал, что вообще происходит. Он почему-то верил Хоукинсу, что тот не собирается убивать его и есть полностью. Хоукинс без того поглощал его целиком, все чувства и весь разум, и Киллер внезапно поймал себя на мысли, что уже совсем не боится Хоукинса. Только желает и ненавидит. И прежде, чем он начнёт ненавидеть себя за всё, что произошло, пусть оно происходит, и тянется так же медленно и прекрасно, как до этого...

@темы: .IV.6 Запах, #fandom: One piece, One piece: Сверхновые (табл.100)

---

2/100

[Домэхин]

Название: Газ
Фандом: Fairy Tail
Герои: Лаксус Дреяр/Эрза Скарлет; мельком - Иван Дреяр, Макаров Дреяр
Тема: IV.6.05 - Газ
Объём: 634 слова
Тип: гет
Рейтинг: PG-13
Саммари: Стоит только щелкнуть включившейся в плите, и Лаксус рывком поднимается со стула.
Авторские примечания: no comment...

Стоит только щелкнуть включившейся в плите, и Лаксус рывком поднимается со стула. Никто из них не проронит ни слова, он просто пройдет мимо, а она даже не проводит его взглядом, поглощенная своим занятием. Красиво синим горит газ, пока Эрза готовит обед, и сквозь аромат жареного мяса он чует его.

Маленький мальчик застыл на пороге, не решаясь войти в дом. Едва открылась дверь, как в лицо пахнуло незнакомым неприятным запахом, от которого скребет где-то в глотке. Голова кружится, и дышать все труднее, но Лаксус упрямо бежит на кухню – там запах сильнее всего. И нехорошее предчувствие набатом бьет у него в голове, в сердце, в душе.

Свежий воздух ласкает кожу прохладным прикосновением, очищая разум и даруя немного спокойствия. Совсем как руки Эрзы, перебирающие его волосы – так ему проще заснуть. Недавно из теплых они стали ледяными, и Полюшке пришлось подняться из постели в час ночи, чтобы объяснить Лаксусу простую истину – у Эрзы просто нарушился обмен веществ. И он получил метлой по шее под торопливые извинения своей жены, и дома тогда от нее получил, сжимая кулаки, чтобы не треснуть хорошенько в ответ. Титания уже не та девчонка, которой лишний раз не мешает указать ее место, она – его жена, проклятая и беременная хрупкая женщина.

Из-за тумбы ничего не видно, только карамельного цвета волосы, разметавшиеся по кафелю змеями, стремящимися уползти прочь, да так и подохшими в этом порыве. Лаксуса колотит, перед глазами все плывет, но он берет себя в руки – укоризненный голос отца, обвиняющего сына в слабости всегда помогает собраться. Даже если дико страшно, и ноги немеют.

- Я не умру. – Голос Эрзы тверд и звенит от переполняющей его уверенности.

Она говорит это не в первый раз, привычно обнимая его со спины и прижимаясь к ней щекой. Заметно округлившийся живот упирается ему в спину – Лаксус до сих пор не может поверить, что там – его ребенок, его еще не появившийся на свет сын. От Эрзы привычно пахнет клубникой со сливками, жженым сахаром, чуть-чуть потом и кухней, а еще этим ненавистным запахом, от ноток которого мужчина непроизвольно вздрагивает, а обнимающие его тонкие, но очень сильные руки успокаивающе поглаживают по бокам и груди. Эрза все знает.

В этот день пасмурно, но дождя, вопреки ожиданиям, нет. В низком небе клубятся мрачные тучи – плакать они еще не готовы, крепятся, чтобы не обрушивать на головы несчастных людей еще больше ненастья. Они стоят напротив четырех одиноких надгробий: теперь рядом с уже знакомыми памятными камнями прадеда, прабабки и бабушки стоит еще один. Дедуля шмыгает носом, и то, что он плакал, выдают покрасневшие глаза и распухший нос. Лаксус точно такой же, и они стоят молча, вдвоем. Все уже рассказано, все уже произошло. И мальчик вновь и вновь слышит – «проклятие», вновь и вновь видит остекленевший взгляд огромных мутно-голубых глаз – его глаз, глаз его матери, тело которой застыло и стало холодным, как море кафеля вокруг. А голова кружится от газа, и сознание медленно ускользает от него, дед продолжает испускать возглас за возгласом – все они одинаково испуганные и наполненные ужасом. Последние три дня состоят из них, маминых глаз и проклятия.

Эрза упрямится не хуже него, поэтому сейчас на ее пальце обручальное кольцо – простой тонкий ободок золота без всяких излишеств, поэтому она строго-настрого запрещает ему ходить в небольшой ресторанчик на окраине Магнолии, где все Дреяры уже стали завсегдатаями, и готовит на старой газовой плитке в доме, где он когда-то жил с матерью, поэтому ее живот большой и круглый. Поэтому в доме перед завтраком, обедом и ужином едва заметно пахнет газом, а Лаксус, стыдясь своей слабости, сидит на пороге: обонянием наружу, а слухом внутрь. И иногда ему чудятся легкие шаги давно почившей мамы, превращающиеся в тяжелую поступь Эрзы, спешащей к нему.

Она не боится ничего, а вот он не может не бояться. Она говорит, что не умрет, а Лаксус уверен, что не даст ей сделать этого.

- Знаешь, я завтра куплю в дом электроплиту.

Как будто это может уберечь.

Но ведь электричество – это молния?

@темы: .IV.6 Запах, #fandom: Fairy Tail, Fairy Tail: фэндом в целом. (табл.100)

---

[chipchirgan]

17.
Название: Мы подождем.
Фандом: Stargate Atlantis.
Герои: Джон Шеппард/Родни МакКей.
Тема: Самопожертвование.
Объём: 1925 слов.
Тип: слэш.
Рейтинг: PG.
Саммари: Джона выгоняют из армии, Родни идет за ним.

Читать

Родни не говорит ничего. Он просто собирает вещи. Он не говорит: «Без тебя мне свет не мил», – или: «Это все из-за меня», – или: «Мы справимся». Он не отвечает на мольбы Элизабет, на истерики научного отдела; он не огрызается, не делает страдальческое лицо, он просто не обращает ни на кого внимания.

Джон внимательно следит за Родни – боится, что тот убьет лейтенанта Симмонса, из-за которого все случилось. Несколько дней назад он сам посмеялся бы над собой за такие мысли, но сейчас он не представляет, что происходит у Родни в голове. Родни и с Джоном почти не разговаривает. Других же он полностью игнорирует. Зеленка часто приходит к Джону, иногда один, иногда с Мико, душераздирающе жалобно просит повлиять на Родни, который молча, ни на кого не глядя, доделывает свои дела, не обращая внимания на чужие проекты, этого внимания требующие. Джон беспомощно разводит руками: он ничего не может сделать. Он пытался попробовать взять Родни за шиворот и поставить его перед фактом, что ученый остается, но не смог. И не столько потому, что у Родни совершенно зверское лицо, пугающее Джона до дрожи. В большей мере оттого, что он рад, что Родни уходит с ним, хоть и ненавидит себя за это.

Накануне их последнего дня на Атлантиде Джон внимательно смотрит на Родни. Родни говорит:

- Поделом, - и у Джона не поворачивается язык сказать, что никто не виноват, что Джона пытались отвоевать все, чье имя имело вес.

У Джона не получается сказать, что виноват он один, ведь это его давние косяки перед высоким армейским начальством аукаются сейчас так больно. И это ведь он год назад не смог удержаться и не дал Родни уйти к себе однажды вечером. Для Родни эти аргументы все равно не имеют никакой силы. Для него важно только то, что Джона выгоняют из армии и с Атлантиды за то, что он спит с мужчиной.

Когда для них открываются Врата, Джон оборачивается и поднимает руку; Родни просто входит в голубые волны. Джон никогда не видел его таким злым.

В Шайеннском комплексе Родни ведет себе точно так же, даже на Сэм Картер не реагирует. Сэм пытается поговорить с Джоном, но Джон мало что может сказать ей, и она просто протягивает ему руку, болезненно морща лоб, а потом говорит: «Да дьявол же вас всех раздери», - и порывисто обнимает его.

Джон думает, что это ее стараниями их отпускают на поверхность через рекордно короткое время после прибытия.

Они улетают в Торонто, и Родни продолжает оделять Джона разговорами и взглядами в терапевтических дозах. В день прилета они в почти полном молчании отдраивают квартиру Родни. Процесс превращения холостяцкой берлоги в любовное гнездышко должен, по идее, приносить самые положительные ощущения, но холодная склизкая змея ворочается у Джона в животе, даже когда они забираются под одеяло поздней ночью. Даже то, что происходит под одеялом, происходит зло и раздраженно, просто потому, что они теперь могут, у них есть нормальная кровать и завтра на рассвете не нужно вешать на шею автомат, и Джону так и не удается заснуть, хотя он делает вид, что спит и не замечает, что Родни тоже притворяется спящим.

Родни дают кафедру в университете, едва он всходит на порог; хотят сделать его деканом, но он отказывается: ему и так будут платить больше, чем нынешнему декану. Джон не очень хорошо представляет себе, как Родни собирается общаться с толпами детей, но судя по тому, что Родни возвращается домой не окровавленный и даже иногда относительно веселый, все не так плохо.

Мало-помалу они начинают нормально разговаривать друг с другом, а бытовые хлопоты совсем не тяготят. И все-таки Джон чувствует постоянное напряжение, царящее в доме, потихоньку, исподволь выматывающее, вытягивающее силы. Они не говорят на острые темы, не вспоминают Атлантиду, просто живут, как миллионы людей, но определение «жизнь» пришло бы Джону на ум последним, если бы его попросили описать происходящее с ним сейчас. Впрочем, ему вряд ли хоть что-нибудь пришло бы на ум.

- Может, хватит? – не сдержавшись, спрашивает Джон однажды вечером, когда воздух начинает тихонько позванивать.

Родни долго смотрит на него, потом говорит:

- Что хватит?

Джон не знает, что сказать. У них вроде бы все хорошо, только Джону кажется, что чего-то очень важного не хватает, как будто они забыли что-то на Атлантиде. Странно, здесь, на спокойной безопасной (если не считать коварных цитрусовых, клоунов и опасности задохнуться под завалом бумаг, громоздящихся на столе Родни) Земле они ведут себя степенно и серьезно, как взрослые, не болтают чепухи, не гогочут, как больные, ни к чему не относятся легкомысленно, как делали на Атлантиде, в прямом смысле со всех сторон окруженной угрозами жизни и здоровью. Им с трудом удается угадывать мысли друг друга. У Джона такое ощущение, что их души развели по углам, и Джона это пугает еще сильнее, чем зверское лицо Родни в последние дни на Атлантиде. Казалось бы, оба живы, физически здоровы, они вместе и в кои-то веки могут не прятаться и ничего не скрывать. Но счастья нет. Возможно, думает Джон, потому, что эту идиллию им навязали. Они ее не выбирали и, наверно, никогда не выбрали бы добровольно.

- Что хватит? – повторяет Родни, и Джон впервые за долгое время слышит такую настойчивость в его голосе.

- Я не знаю, - отвечает Джон.

Нет, кое-что он может сформулировать относительно четко. Например, ему кажется, что Родни раскаивается в своем благородном, но поспешном и необдуманном поступке. Он раскаивается, разумеется, и потому, что ему самому плохо без Атлантиды, но в первую очередь из-за людей, которых он оставил один на один с вещами, понять которые у них нет ни малейшего шанса, а он может запросто. И еще так легко сделать вывод из их текущего состояния, что вся их неземная любовь – порождение не их собственного сознания, а нечто навязанное Атлантидой. Получается, Родни отказался от самой большой, самой многообещающей точки приложения своих сил ради чувства, которое без подпитки извне грозит расползтись и раствориться в воздухе. Джон знает, что у него не так, но не знает, как у Родни.

Черт возьми, разве он когда-нибудь сможет сказать Родни об этом? Он ведь даже не может прямо сказать: «Ты сделал это ради меня, но мне сейчас хуже, чем если бы я ушел, а ты остался», - потому что уже слабо представляет, как Родни отреагирует. На первый взгляд Родни стал куда спокойнее, чем был на Атлантиде и – по словам людей, которые знали его до их с Джоном знакомства – до нее, но не так уж трудно заметить, что под спокойной поверхностью бродят темные течения.

Родни еще несколько мгновений смотрит на него, потом опускает глаза.

Джон думает, что если бы у него было какое-нибудь занятие, возможно, стало бы легче. Конечно, может оказаться, что он разучился делать что-то земное, а из-за душевного раздрая вообще не осилит долгую концентрацию на чем-то конкретном. И все-таки он хочет попробовать. Джон дожидается вечера, когда Родни кажется не таким внутренне взвинченным, как обычно, и решается.

- Я подумал, не попробовать ли мне свои силы в гражданской авиации.

Родни отрывает взгляд от тарелки.

- Зачем?

Джон теряется на несколько секунд.

- Родни, я целыми днями сижу дома, и пользы от меня никакой.

Родни сегодня удивительно благодушный: вместо того, чтобы немедленно ощетиниться или уйти в себя и свернуть щепетильную тему, пока она не встала слишком остро, пытается отшутиться:

- Для меня польза от тебя огромная.

Джон нервно улыбается, чувствуя, что сдастся и прекратит этот разговор, если Родни снова уткнется в тарелку. Но Родни продолжает смотреть на него, пусть и как-то неуверенно, словно вот-вот отведет глаза, и Джон говорит:

- Я не могу сидеть у тебя на шее всю жизнь.

- Почему? – удивляется Родни. – Боишься, что соседи осудят?

Джон опять не знает, что ответить. К его облегчению, Родни кладет вилку и говорит со вздохом:

- Если ты станешь водить самолеты, тебя ведь неделями не будет дома? Так какой смысл тогда был уходить на Землю вместе? Жили бы себе – я там, ты тут, ездили бы друг к другу в отпуск. Я так не смогу.

Джон чувствует боль в кистях рук и обнаруживает, что побелевшими пальцами стискивает под столом салфетку. Траектория разговора пролегает в опасной близости от того, что так мучает Джона.

Он набирает в грудь воздуха и выдавливает:

- Как мы… Значит, и дальше будем жить так? Долго и счастливо?

Родни выпрямляет спину и напряженно отвечает:

- Судя по твоему настрою, не так уж счастливо, - покусывает губу, кладет локти на стол и подается к Джону. – Что тебя тяготит больше всего? Сорванные погоны, потеря Атлантиды или я, не совпавший с твоим представлением обо мне?

Джон сглатывает.

- Не ты.

Родни пристально смотрит ему в глаза, потом откидывается на спинку стула – и улыбается.

- Ах, черт. Понял. Просто перемена блюд. Давно, кстати, хочу спросить, каково на вкус нутро не-подполковника Шеппарда? Есть отличия от подполковничьего? И когда уже десерт? А то мне начинает надоедать.

Джон вспыхивает.

- Ну нет, на сей раз грызешь себя ты! – почти выкрикивает он с детской интонацией «сам дурак».

- Это тебе так кажется, - невозмутимо парирует Родни. – И ты грызешь себя не только из-за того, что стащил меня с небес на Землю, но и из-за того, что я якобы грызу себя.

- То есть ты все это время ходишь неживой не из-за этого?

Родни длинно выдыхает, словно переводя дух.

- Нет, - терпеливо говорит он. – Я хожу не неживой. Я хожу вполне нормальный и жду, пока ты придешь в себя. Но я, похоже, ошибся со стратегией, недооценил твое воображение и серо-буро-малиновые очки, которые ты надеваешь каждый раз, когда что-то выходит из-под твоего контроля. Надо было плясать вокруг тебя с помпонами, а я просто старался не мешать твоим саморефлексиям. Извини. Я слишком привык, что крутость и стойкость – твоя прерогатива, а плясать надо вокруг меня. – Он берет небольшую паузу, а потом обиженно продолжает: - А ты вообще-то мог бы проявить побольше веры в меня. Ты решил, что я поддался душевному порыву и бросился в омут, не подумав, а мне просто понадобилось исчезающе мало времени на размышления, – и ворчливо добавляет: – Мои приоритеты уже давно расставлены в надлежащем порядке, в отличие от наших с тобой бывших коллег.

Джон сидит как пыльным мешком стукнутый. Во-первых, это их первый разговор такой длины и содержательности за все их земное совместное бытие. Во-вторых, как-то резковато с места в карьер. В-третьих, он очень не любит, когда ощущение, что ты дебил, становится острым до жжения в глазах.

- Когда ты спросил, не хватит ли, я ужасно обрадовался, знаешь ли, - говорит Родни. – Решил, что вот оно, ты наконец вдоволь наигрался с розгами и веригами и готов жить нормально. Но ты позорно слился.

- Да, - тупо говорит Джон.

Родни встает, ставит свой стул рядом со стулом Джона и заглядывает ему в глаза.

- Я больше не могу так существовать, Родни, - выдавливает Джон. – Мне становится плохо от одной мысли, что я состарюсь и умру на Земле, прожив обычную земную жизнь.

Родни фыркает, потом хмурится и озадаченно смотрит на Джона.

- Ты правда думаешь, что мы тут навсегда?

Джон только деревянно кивает. Родни прикрывает глаза рукой, потом смотрит на Джона с жалостливой нежностью.

- Вот дурак, - говорит он. – Меня волнует только одно: чтобы они успели позвать нас обратно, когда их серьезно припрет, прежде чем их тонким слоем размажет по поверхности океана.

Джон вздыхает. Он не хочет сдаваться слишком быстро, чтобы не раскиснуть совсем.

- Родни…

- Нет, - отрезает ученый, - я не допускаю иных вариантов развития событий. Тебя не отстояли только потому, что в тот конкретный момент над Городом в кои-то веки не висел дамоклов меч. А ты сам понимаешь, во сколько сотен раз благодаря нашему отсутствию увеличиваются их шансы влипнуть в неприятную историю.

Джон, кажется, все-таки сдается и усмехается:

- Ну, мы тоже внесли свою достойную лепту.

- И тем не менее, - упрямо мотает головой Родни. – И я жду, что что-нибудь большое и противное свалится на них со дня на день. – Подмигивает: - Это я к тому, чтобы ты пока нашел себе какое-нибудь занятие, не требующее надолго отлучаться из дому.

@темы: .V.2 Штампы, #fandom: Stargate Atlantis, Stargate Atlantis: Джон Шеппард, Родни МакКей. (табл.30)

---

10/30

[Celiett]

Название: Фатум
Фандом: K project
Герои: Фушими Сарухико
Тема: Лишения
Объём: 386 слов
Тип: джен, постслеш
Рейтинг: G
Авторские примечания: AU относительно LSW

Сарухико уже слишком взрослый, чтобы верить в то, что у этой истории будет хороший конец.

Сарухико семь.

У него прекрасная семья. Мама со светящимися добротой и нежностью глазами. Отец, за теплые руки которого так приятно держаться в холодные дни.
Уютный и милый дом, семейное гнездышко, куда всегда так хочется поскорее вернуться. Детская, полная любимых игрушек. Кухня, где всегда пахнет чем-то вкусным. Непоколебимый семейный очаг.
И по-детски маленькое сердечко Сарухико переполняет неподдельное счастье.

Тяжелые шаги чужого в прихожей раздаются по всему дому. Это не легкая поступь мамы или шарканье отца – Сарухико знает, они уехали еще вчерашним вечером, но ночью так и не вернулись.
У незнакомца печальные глаза, он кладет свою большую холодную руку на макушку Сарухико, ласково треплет и представляется начальником его отца. И говорит о том, что мама с папой уже больше никогда не придут.

В тот самый день счастье Сарухико разбивается вдребезги.


Сарухико пятнадцать.

Он совсем недавно переехал в Шидзуме и поселился в предоставленную школой комнату в общежитии.
Он подает большие надежды: лучшие результаты в параллели, учителя его любят и хвалят, каждый раз посылая на конкурсы и олимпиады за очередной наградой, одноклассники относятся с уважением.
Но Сарухико это кажется совсем не волнует: он считает секунды до новой встречи с Мисаки, украдкой целует его в уголок губ и держит за руку, как только представится такая возможность, игнорируя каждый возмущенный возглас.
Сарухико влюблен и совершенно не замечает ничего вокруг.

Эта встреча случается в один из тех дней, когда кажется, что испортить его не может ничто.
Мисаки улыбается.
Мисаки без конца говорит о нем, о восхитительном Красном Короле, о том как он силен и могуществен, о том как он добр и искренен по отношении к нему.
Мисаки говорит, но не о новой игре, очередной школьной драке или же просто о Сарухико.
Мисаки зовет Сарухико в Хомру и без конца оглядывается, будто бы ища в каждом встречном лице его черты.

И Сарухико чувствует, как удавкой ненависть перехватывает горло. Кажется, именно тогда он понял, что больше не является центром вселенной Мисаки.


Сарухико двадцать.

У него есть престижная и высокооплачиваемая работа.
У него есть сила. Нет, не так. Он сильнее любого члена Скипетра-4.
Он уникальное явление.
Он одарен.
Он подданный одновременно двух Королей, и эта ноша ни сколько его не тяготит.
У него есть цель и любимый враг.
У него есть все, о чем только можно пожелать.

…Только вот жаль, что Сарухико уже слишком взрослый, чтобы верить в то, что у этой истории будет хороший конец.

Название: Сны о будущем
Фандом: K project
Герои: Мунаката Рейши
Тема: Если бы
Объём: 493 слова
Тип: джен, намек на слеш
Рейтинг: PG-13
Авторские примечания: частичное AU

Иногда Мунаката Рейши видел сны о будущем.

Иногда Мунаката Рейши видел особые сны. Они не приносили усталому дневными тяготами телу никакого отдыха или облегчения. Но позволяли избежать серьезных ошибок. Позволяли ненадолго развеять туман над будущим и дать ответы на парочку серьезных загадок.
Иногда Мунаката Рейши видел сны о будущем. Но еще ни один из них не воплотился в реальность.

Авашима Сери держалась спокойно и холодно. Не бросала горящие восторгом взгляды в сторону толпы, близких подружек, а может быть и любимых родственников. Не делала из всего спектакль, не изображала вымученно удивление. Только чуть дрогнули в улыбке уголки губ, когда пожилой судья вручал главный приз именно ей.
Авашима Сери была настоящей женщиной. И не упустила момент использовать припрятанный в рукаве козырь против своего главного оппонента.

– Авашима-сан, – Рейши нагнал ее у самого выхода. Ее, вечно отстраненную, вечно скрытную, не общающуюся ни с кем из параллели.
Пару минут он молчал, переводя сбившееся от бега дыхание. А затем, заглянув в удивленно расширенные глаза, произнес:
– Ты ведь еще ни с кем не записалась на конкурс проектов? Не будешь против делать его со мной?
То, что она не сможет отказаться от такого выгодного предложения, Рейши уже подсказала интуиция.

Мунаката Рейши не привык сталкиваться со смертью лицом к лицу. И не мог предположить, что у его конца оно будет именно такое: злое и совсем юное.
Мальчишка держал в руке складной перочинный нож так уверенно и легко. И убивал им тоже, видимо, не в первый раз.
Он не чувствовал ни жалости, ни какой-либо неловкости по отношению к мертвому телу Рейши. Только злость на появившиеся так опрометчиво всполохи красного пламени вокруг тонкого лезвия.
Фушими Сарухико так и не смог отучить себя от этой дурной привычки.

– Я хочу вступить в Скипетр 4, – говорит он, Фушими Сарухико, бывший член Красного Клана, явно неохотно склонив голову в уважительном поклоне. Очередная дань традициям и собственному будущему Королю.
Он выходит из кабинета спустя всего пару минут с удивлением и стойким ощущением, будто бы его ждали заранее.
А Мунаката может наконец испустить вздох облегчения – такого человека стоит иметь в своих союзниках, но не врагах.

Рейши почти никогда не позволяет себе спать до обеда. На его плечи давит такой груз ответственности, что низко тратить время на физиологические потребности.
Рейши редко когда снимает маску идеального Короля. Все же его подчиненным проще идти за сильным и справедливым человеком, чем за тем, кто не уверен даже в собственных чувствах.
Но иногда Мунаката Рейши может позволить себе побыть обычным человеком. Взять, так сказать, выходной.
– Не думай ни о ком кроме меня, – в голосе Микото ему чудится почти приказ.
И Рейши готов подчиниться, готов забыть обо всем и первым прижаться к изогнутым в усмешке губам. Прижаться всем телом, взъерошить ладонью рыжие волосы и почувствовать, как заходится в сладкой тоске сердце.
Иногда Мунаката Рейши действительно может позволить себе любить.

– Суо Микото вырвался из места своего заключения.
– Красные были замечены на пути в Ашинаку.
– Они захватили всю школу.
– Что прикажете предпринять, Король?

Иногда Мунаката Рейши действительно видел вещие сны.

– Готовьте транспорт. Мы выдвигаемся немедленно.

Вот только ни один из них еще не становился реальностью.

Название: Миротворец
Фандом: K project
Герои: fem!Суо Микото/fem!Мунаката Рейши
Тема: Сигареты
Объём: 285 слов
Тип: фемслэш
Рейтинг: PG-13
Авторские примечания: Суо не умеет сглаживать конфликты, а Мунаката слишком сильно хочет помочь; курился арт

Пальцы Суо пахли дымом.

Пальцы Суо пахли дымом. Мунаката почувствовала этот едкий запах еще до того, как они грубо ухватили за подбородок и нажимом заставили опустить голову.
– Не вмешивайся, – не произнесла, процедила сквозь сомкнутые зубы Микото. На дне ее обманчиво равнодушных глаз ярко тлели угольки еще не утихшей злости.
– Но я хочу помочь, – упрямо стояла на своем Мунаката, будто в подтверждение своих слов, сделала шаг вперед, упираясь ладонями в плечи Микото и, подавив предательскую дрожь в голосе, отчетливо и громко повторила:
– Я хочу помочь. Тебе.
И застыла в недоумении, услышав поначалу тихий, но становившийся с каждой секундой все более громким смех.
Неужели она сказала что-то глупое? Или может быть ее просто не восприняли в серьез? Как обычно не воспринимают в темном переулке толпа потерявших всякий страх отморозков примерную старосту.
Это было даже как-то немного обидно…
– Дурочка, – наконец отвечая на короткий вопросительный возглас, произнесла Суо. Щелчком пальцев отправила тлеющий бычок в ближайшую мусорную корзину, отерла ладони о брюки и только затем подняла все еще смеющиеся глаза на Мунакату.
Желтые, по-кошачьи хитрые. Не может быть у людей таких, просто не может.
– Ду-рро-ч-ка… – промурлыкала, хищно щурясь, придвинулась совсем близко, явно нарушая все мыслимые-немыслимые границы дозволенного и опаляя дыханием изогнутый в возмущении рот. Замерла, будто бы собравшийся напасть хищник, зрачки сжались до размеров пульсирующих точек. – Зачем тебе все это?
Горло сдавило горячей петлей, и Мунаката сглотнула, почувствовав, как предательски вспотели от напряжения ладони. И отчего-то не смогла отвести взгляда от движущихся издевательски медленно губ:
– Неужели тебе не страшно? Подумай только, с кем связалась…
А сама пальцами крепко сдавила плечо: не отпущу, не за что не отпущу.
– Пожалеешь ведь, Мунаката. Совсем скоро пожалеешь.
– Нет, – резко и судорожно, выдыхая уже в губы и, отчего-то, совсем не вырываясь.

У поцелуя с Суо был привкус сигаретного дыма.

@темы: .I.6. Ангст, .IV.6 Запах, #fandom: K project, K project: фандом в целом (табл.30)

---

25/100

[Горбач]

Название: Любовь на троих
Фандом: One piece
Герои: Кид/Хоукинс
Тема: V-2, признание в любви
Объём: 1192 слова
Тип: слэш
Рейтинг: PG
Саммари: Кид умер в бою. Но для Хоукинса это не проблема.
Авторские примечания: Внезапные идеи такие внезапные. Посвящаю это Солнцу Нового Мира. Она напомнила, что Базиль обладает особенной магией, и я подумала, что действительно же…

Прочитать

Юстасс Кид умер в бою. Пираты Кида не были распущены, но надолго ушли в подполье, зализывать раны и поминать Капитана. Альянс по факту не распался, но и никак не действовал. Апу пиратствовал, как ни в чём не бывало: весело и с песнями, нарываясь на все подряд неприятности. Хоукинс занимался странной чёрной магией, тоже будто бы ничего не случилось. Он сказал всё, что думал о смерти Кида, когда они в последний раз собирались полным составом альянса: «Смерть очень любит воинов – сначала они сражаются против неё, а после с тем же упорством за неё». Апу бряцнул ладонями, как тарелками, Киллер поджал кулаки, кто-то из пиратов Кида ронял скупые мужские слёзы, кто-то, у кого сил было чуть больше, неистовствал, но, на самом деле, никто из них не мог поверить, что Кида больше нет.
Хоукинс знал, что Кид есть, просто в другом виде, в другом мире. Он не безвозвратно исчез – за его плечами столько боёв, в его команде столько сожалеющих о его смерти сердец, сама смерть безнадёжно влюблена в Юстасса Кида. Так думал Хоукинс. Когда они с Кидом встретились, Хоукинс почуял опасную ауру и тонкий привкус мертвой притягательности. Всего щепотка сласти в бочке горечи, и это Базиля заинтересовало. Он присматривался к Киду со всех сторон, пытаясь понять, почему руки смерти сомкнуты вокруг шеи Кида, если умирать ему ещё нескоро – ещё больше дня, больше недели и даже месяца, может, Кид протянет около года. Рано для объятий смерти. Но как только Кид умер, Хоукинс всё понял: смерть предвкушала. Она наблюдала за всеми боями Кида, как преданная жена, и обрывала жизни всем его врагам с такой лёгкостью, будто они ничего для неё не значили. Она смотрела только на Кида и ждала, когда же, наконец, она сможет лично попробовать эту душу…
Кид был исключительным воином, и потому смерть совершенно не могла остаться к нему равнодушной. Не мог и Хоукинс. Пока Кид был жив, его очарование было ещё не столь очевидно для Хоукинса. И он мог позволить себе отвергнуть Кида, отказать ему во внимании или ласке, в чём угодно; Хоукинс мог угрожать ему и ставить на самую грань смерти, чтобы та, облизнувшись, оставляла Киду влажные и трепетные поцелуи на самых уязвимых местах. После они становились великолепными, красивым шрамами, и Кид гордился ими, а Хоукинс смотрел на них с удовольствием. Это были клейма, как если бы Хоукинс написал на самой интимной части Юстасса Кида, его душе, конечно же, своё имя. Хоукинсу нравилось чувствовать Кида своим, пусть и не в крайней степени. Когда Юстасс Кид умер, Хоукинс почувствовал невыразимую, звериную тоску. Он видел когда-то примесь этой боли в глазах умирающих птиц и диких зверей: тупое смирение.
Хоукинс знал, что смерть заберёт Кида, знал, когда, вплоть до секунд, и знал, что никак не сможет этому помешать. Он просто готовился к этому моменту и запоминал, что Кид больше не принадлежит ему, даже чуть-чуть не принадлежит. Кид лез к Хоукинсу с поцелуями, а Хоукинс знал, что всё это напрасно. Руки смерти уже так туго сжали грудь Кида, что он задыхался. Кид говорил, это от возбуждения. Кид говорил: «Ты слишком хорош, совсем не могу себя контролировать!» И Хоукинсу было откровенно противно, потому что он не мог выносить присуждение себе чужих заслуг, а смерти было откровенно смешно – она не могла дождаться, когда заполучит Кида себе. Он был в её власти уже на две третьих.
Когда Кид умер, Хоукинс понял, как, на самом деле, он хорош. Не то, чтобы он не замечал этого во время жизни Кида, просто смерть всё делала лучше, всё красила своей, особенной привлекательностью. Смерть почуяла каждое достоинство Кида и подчеркнула, вытащила каждый недостаток и обернула достоинством. Кид представал самим совершенством. Каким-то огненным божеством. Он пылал смертельным пламенем и был стократ прекраснее, чем при жизни.
При жизни глаза Кида горели азартом и горем, его грудная клетка сжималась от пережитой боли, дыхание перекрывало от злости. После смерти Кид стал просто гореть, и каждая его эмоция была очевидна – ни о чём не надо догадываться, ничего не надо чувствовать. Просто чуешь и не можешь противиться. Хоукинс чуял Кида постоянно, будто бы тот следил за Хоукинсом, как раньше смерть следила за ним самим. Хоукинс гадал, но его расклады сбивались. Он не мог убивать, не мог совершать ритуалов – вся его магия обратилась в пепел. Хоукинс чувствовал взгляд Кида на своих плечах постоянно, чувствовал себя одержимым. Хоукинс оттягивал этот момент, сколько мог, но в один день просто понял, что больше некуда. Пора.
Хоукинс заперся в комнате и велел не тревожить его ни при каких обстоятельствах. Расставил свечи, начертил пентаграмму, сделал подношение. Раньше он крайне редко занимался спиритическими сеансами, потому что в этом не было нужды, но помнил всё в совершенстве. Он шептал нужные слова, и Юстасс Кид собственной персоной возникал из воздуха, из сливающихся струек дыма от свечей. Сначала силуэт, окружённый серо-синим огнём, после ухмылка, ещё позже – мелкие детали. Становился реальным каждый волосок, каждый шрам. Кид улыбался, смотрел Хоукинсу в лицо, ровно в глаза. Хоукинс говорил, как в былые времена:
- Перестань меня преследовать, Кид, это нелепо.
Кид скалился, как в былые времена, и двигался плавно, текуче ближе к Хоукинсу, обнимал его за плечи своей дымчатой рукой и говорил:
- Перестань отвергать меня, вот что действительно нелепо!
Хоукинс сидит на полу в турецкой посадке, и Кид опускается к нему, окутывает его талию своим дымом, как ногами, перебирает невесомыми пальцами волосы. Хоукинс молчит и не движется. Он не может противиться ничему, что приходит с той стороны смерти. Кид, может, знает это и целует Хоукинса в губы, мёрзлым, но ласковым поцелуем. Простое касание губ отдаётся в теле Хоукинса дрожью и безвольным трепетом, а Кид горит. Сине-серая огненная дымка покрывает всё его тело, обнимает тело Хоукинс, порождая ещё больший холод.
- В чём дело? – спрашивает Кид, как раньше, с мягкой улыбкой и лёгким беспокойством.
- Ты жжёшь меня, Кид, - отвечает Хоукинс, как раньше, и вместо обычного «слишком жарко» добавляет, - слишком холодно.
- Я всего на минуту, - обещает Кид, как обычно. Скользит своими губами по губам Хоукинса, прижимается к нему близко-близко и шепчет в самое ухо. – Очень приятно ощущать твоё тело снова. Мне так его не хватало… Я не могу поверить, что мы всё ещё можем… Как раньше… - Он запинается на мгновение и падает лбом в плечо Хоукинса, после поднимается, целует кожу, кусает шею, скользит языком под подбородок. Хоукинс дрожит. – Твоя реакция даже приятнее, - признаётся Кид.
- А ты совершенно такой же, - признаётся Хоукинс в ответ. Он не поднимает свои руки для объятий, не прижимает Кида к себе, не утаскивает его за собой на пол, потому что нельзя обнять воздух, но прикрывает глаза, откидывает голову назад, обнажая шею. Кид целует, приговаривая, как сильно скучал, что счастлив снова касаться Хоукинса, что он не верит, будто всё это реально и возможно, и ещё что смерть – чертовски интересная. Базилю бы тоже узнать. Хоукинс усмехается совсем несдержанно и говорит, что они давно знакомы, что, на самом деле, у них уже давно любовь втроём. Кид говорит: «Нет, Базиль, я люблю только тебя…» - и Хоукинс чувствует жар, как раньше, чувствует, что сам он горит, как горел Кид, пока был живой. Хоукинс говорит: «Чёрт бы тебя побрал», но, на самом деле, никому больше не собирается отдавать Кида, даже чуть-чуть. Кид весь его, даже после смерти.

@темы: .V.2 Штампы, #fandom: One piece, One piece: Сверхновые (табл.100)

---

[chipchirgan]

16.
Название: It will be forgiven.
Фандом: Stargate Atlantis.
Герои: Джон Шеппард, Родни МакКей.
Тема: Ранение.
Объём: 3245 слов.
Тип: джен.
Рейтинг: G.
Саммари: Родни вознесся, у Джона проблемы с принятием этой новости.
Примечание: сборный перевод баллады Роберта Бернса "Джон Ячменное Зерно" взят, в частности, отсюда.

Читать

Джон полз по коридору Атлантиды, и над ним свистели пули и гудели лучи рейфовского оружия. Джон не знал, куда ползет, но знал, откуда – вернее, от чего. За ним по пятам – вот-вот навалится и раздавит – перекатывалось бугристой грудой видение прожженной, пропитанной кровью куртки и измазанных красным рук Родни, и от него надо было убраться как можно скорее. Но ползти становилось все тяжелее, пол раскалялся, как будто под ним бушевало адское пламя, и Джон глох от звуков битвы и все время силился потереть уши руками, и наконец упал лицом в пол, и начал задыхаться от запаха – то ли крови, то ли горячего железа.

- Только не вздумай умирать, пожалуйста, - сказал голос, внешне спокойный и немного сердитый, но на самом деле переполненный паническими и умоляющими нотками. – Слышишь меня? Знаю, что слышишь. Не смей сдаваться.

Тут Джон провалился сквозь пол, но там не было огня, которого ждал Джон, а была только теплая, живая и нестрашная темнота. Джон попытался плыть в ней и почувствовал, что движется куда быстрее, чем раньше, и скоро растворился в темноте.

- Открывай давай глаза, - сказал тот же голос некоторое время спустя, и Джон, вынырнув из темноты, не смог понять, где этот голос находится – внутри его головы и снаружи. Раздался смешок. – У меня уже все затекло тут сидеть, хотя не должно по определению.

Внутри его головы все еще звучали выстрелы, человеческие крики и рычание рейфов, но снаружи воздух был спокойный и прохладный, и, кажется, не надо было никуда бежать и даже ползти, оставляя за собой рваную кровавую полосу. Тело ломило, но Джон сто раз переживал это состояние, переживет и в сто первый.

Джон открыл глаза и увидел Родни, сидящего на краю его койки. На Родни была какая-то блестящая хламида; в остальном это был самый обычный Родни, скромный глава научного отдела межгалактической экспедиции и всего лишь дважды доктор наук. Обладающий, кроме того, самым важным для Джона качеством – он был живой.

Некоторое время Джон, занятый приведением тела в сидячее положение, не замечал ничего вокруг себя, а когда он наконец сел и черные точки перестали мельтешить перед глазами, лицо у Родни было затрудненное.

- Не совсем, - сказал Родни, - не совсем… То есть живой, но не в обычном смысле.

- Что? – захрипел Джон.

Родни ухмыльнулся и сел поудобнее.

- Я вознесся, - довольно сообщил он. – Было вполне понятно, что никому из нас не добраться до панели управления, а без помощи Атлантиды нас всех перебьют, и когда я понял, что… - Он прижал руки к животу, запнулся и побледнел, и Джон почувствовал, как внутри разливается ледяная вода, поднимается вверх, выстуживая сердце, и опускается вниз, замораживая желудок. – Ну, в общем, у меня возникло точно такое же ощущение, как когда я должен был вознестись. Я и вознесся. А дальше уже было дело техники: то ли я слился с Атлантидой, то ли она всосала меня в себя – так или иначе, я получил доступ ко всем системам напрямую, и через десять минут никаких рейфов в Городе не стало.

Он сложил руки на груди, путаясь в длинных широких рукавах, и торжествующе уставился на Джона, очевидно, ожидая восторженных ахов и похвал. Джон с трудом выдохнул – внутри все еще было холодно – и осторожно спросил:

- И что теперь?

Самодовольная улыбка Родни слегка потеряла в яркости, а на лице появились первые признаки упрямого выражения, которое оно принимало, когда ученый намеревался переупрямить всех и каждого в радиусе трех километров.

- В каком смысле? Для начала мог бы поблагодарить спасителя Атлантиды и всех ее обитателей.

«Не всех», - пришла Джону в голову мысль, омерзительная в своей непреложности.

Он встряхнул головой и протянул руку к руке Родни.

- Можно?..

Родни нахмурил брови и немного настороженно положил руку Джону на ладонь. Руке чуть-чуть не хватало плотности, и держать ее в своей было страшно: Джону казалось, что его пальцы вот-вот провалятся сквозь плоть. Джон только сейчас заметил, что кожа Родни, всегда бледная, теперь слегка отсвечивает и переливается белым, как светоотражающая ткань, если на нее смотреть под определенным углом.

- Ты умер? – глупо спросил Джон.

Слова гулко отдавались у него в голове, и реальность стала такой же зыбкой, как рука Родни. Джон отпустил ее, и совсем погасший Родни стыдливо спрятал ее в рукав.

- Я вознесся, - угрюмо повторил он. – Это не одно и то же.

- А в чем разница?

Родни ткнул пальцем в бинт на плече Джона, и Джон вскрикнул: боль была самая настоящая.

- Я теперь понимаю все, над чем мы без толку бились с самого прихода сюда, и не только это. Скоро я окончательно освоюсь здесь и покажусь Радеку, и мы начнем работать – не ползать, как слепые котята в темноте, а широко шагать и смотреть во все глаза. Мне кажется, этого вполне достаточно, чтобы не считаться мертвым, - объяснил Родни и снова заулыбался почти так же триумфально.

- Почему ты был так уверен, что ничего нельзя сделать, ничем нельзя тебе помочь? – спросил Джон, словно не слыша его слов. – Неужели Бекетт…

- Бекетт ничего не смог бы сделать, - твердо перебил его Родни. – От дыры в животе не откажешься, как от Вознесения, навязанного машинкой Древних. А если бы я не воспользовался этим шансом, и Бекетта никакого уже могло бы не быть. Если ты забыл, мы там не в шахматы играли, у нас там бродили толпы рейфов.

- Кто-то еще знает? – спросил Джон после паузы, во время которой Родни буравил его вопросительным взглядом.

Родни покачал головой.

- Если они узнают, что все до такой степени под контролем, совсем разболтаются. И без того полон Город раздолбаев.

Он попытался улыбнуться, но Джон не поддержал его в этом начинании, и Родни снова опустил уголки губ. Джон знал, что должен сейчас крепко выругаться, улыбнуться, рассмеяться, хлопнуть Родни по плечу, пошутить что-нибудь про вес Родни и грузоподъемность аппарата, отвечающего за Вознесение. Он знал, что Родни ждет этой шутки и даже не станет делать вид, что обиделся, – так он будет ей рад. Но Джон ничего не мог сказать. Даже ноющее от тычка плечо было не в силах заставить его выказать хоть сколько-нибудь радости. И Родни встал и сердито расправил складки своей хламиды, и Джон заметил, что у него дрожат руки.

- Лучше бы я пришел к Карсону, - горько сказал Родни, и Джон до боли стиснул зубы. – Я-то ждал, что ты обрадуешься, а для тебя, оказывается, нет тела – нет дела. Думаешь, мне было легко принять это решение? Не было страшно? Думаешь, я это сделал из научного любопытства, оттого, что мне стало лениво нажимать на кнопки и я решил упростить себе жизнь? Или мне захотелось повластвовать уж совсем безраздельно? Ну так вот ты ошибаешься. Я это сделал ради вас всех – и ради тебя особенно, потому что ты столько раз был на моем месте и каждый раз был готов применить последнее средство. Если я после этого умер для тебя, хотя я все еще здесь и вполне способен общаться, – извини, ничем не могу помочь. Прощай.

Он исчез в ослепительной вспышке. Наверняка в этом не было никакой необходимости, но это была очень эффектная точка, да и Джон при желании мог бы притвориться, что слезы у него текут именно из-за этой атаки на глаза.

- Родни, - хрипло позвал он. – Родни…

Занавеска отдернулась, и Джон увидел размытое, окруженное радужным ореолом лицо Бекетта. Врач торопливо сказал что-то кому-то в зале и сел на койку Джона, положил руку ему на плечо.

- Мне бесконечно жаль, Джон, - очень мягко сказал Бекетт.

И вот теперь на вспышку уже ничего нельзя было списать.

* * *

Когда Джон вышел из медотсека, Город приветствовал его молчанием. Люди молчали, потому что не знали, что такого можно сказать человеку, который меньше всех на свете заслужил потерю лучшего друга, и только тоскливо смотрели потемневшими глазами. Атлантида молчала обиженно, как умел молчать Родни, жирно подчеркивая отсутствие очень важного для всех звука.

Джон знал, что за свою неспособность адаптироваться к новым обстоятельствам ему придется заплатить. Приборы Древних откликались на его прикосновение через раз, прыгуны вели себя непредсказуемо, Джон физически чувствовал глухое неудовольствие Города. Впрочем, надо было отдать Родни должное: коленца он выкидывал исключительно тогда, когда это не доставляло неудобств никому, кроме Джона. В другое время Атлантида была безупречна, лантийцы нарадоваться не могли, хоть и не понимали, отчего так. А Джон терпеливо сносил все.

Терпения хватило на месяц, а потом оно исподволь начало трансформироваться в обиду, а обида – в злость. Джон не мог не думать, что Родни прекрасно понимает, что на нем все равно лежит огромная ответственность, даже если он знает, что Город под надежным присмотром. Добавьте сюда осторожное отношение соболезнующих окружающих, которое Джон всегда ненавидел, необходимость опекать научный отдел, который после гибели своего начальника лип к Джону, как испуганный ребенок, да и банальные физические нагрузки на ослабленный ранением организм… Напряжение периодически почти добиралось до отметки «Критическая перегрузка»: еще одно самое незначительное плохое событие, и Джон развалится на куски. Иногда ему становилось жаль, что никто этого не видит. Иногда ему хотелось, чтобы все это увидели и испугались так, как еще ни разу в жизни не пугались. О да, они будут просто в ужасе, потому что он Джон Шеппард, который принял на свои плечи груз Города и сотен жизней и даже не покачнулся. Если он сломается, они покойники. Легче от этой мысли не становилось.

Джон заметил, что атмосфера в Городе изменилась, только когда в один из самых плохих его дней его планшет открыл окно текстового документа и написал: «Перестань думать такие ужасные вещи : ( Мне страшно : ( ».

Джон долго смотрел на экран и ощущал, как теплеет и начинает пахнуть сахарной ватой воздух вокруг него, и думал, что если сейчас допустит какую-то реакцию, отличную от агрессивного отпора, случится что-нибудь плохое. Поэтому он сказал сквозь зубы:

- Убирайся.

«Атлантида тоже не в восторге, - написал планшет. – Держи себя в руках».

Джон выключил планшет, но в воздухе все равно остался чуть заметный сладкий аромат. На следующий день Джону пришлось снова включить планшет, и тот немедленно написал: «Жадюга :С ».

- Не мешай мне работать, - внятно сказал Джон, закрывая окно, которое тут же выскочило снова.

«Жлоб >: - ( , - написал планшет. – Тебе можно жертвовать собой направо-налево, а другим нет? Покажи документ, в котором это написано! И так уже весь в шрамах, как елка в иголках, а все мало!»

Выключая планшет, Джон поежился: во-первых, слишком отчетливо прозвучал в ушах капризный голос Родни, во-вторых, после слов о шрамах ему начало казаться, что за ним постоянно наблюдают.

Вряд ли это случилось оттого, что Джон и Родни снова стали общаться, пусть и несколько странно, но лантийцы повеселели. С Джоном перестали обращаться, как с бесценной стеклянной статуэткой, научный отдел слегка успокоился и глубже ушел в работу, Ронон отказался от своей привычки практиковать на Джоне искусство художественного расставления синяков.

Атлантида бросила попытки довести Джона до срыва мелкими неурядицами и не возобновила их, даже когда Джон прекратил отвечать на жалобы, упреки и вопросы планшета.

Однажды экран лежащего перед ним планшета вдруг осветился посреди совещания, на котором рассматривалась одна из самых неудачных миссий команды Джона. Ребят распекали так, что Джон даже немного пожалел, что попросил относиться к ним как раньше, как будто ничего не случилось. Джон испуганно дернулся, стащил планшет со стола и прижал к животу, а потом, побежденный любопытством, осторожно посмотрел на экран, держа его так, чтобы не было видно соседям.

«Торжественно, не сняв корон, клялись быть заодно три короля, пока жив Джон Ячменное Зерно. Взяв плуг, над свежей бороздой клялись: «Здесь сгинет Джон! Землей укрытый с головой, вовек не встанет он!» :Ь », - написал планшет.

Джон не удостоил остряка даже мысленным ответом.

Остряк, однако, оказался провидцем. На следующей же миссии Джон с размаху впечатался в силовое поле и несколько дней проторчал в медотсеке. Бекетт не давал Джону пользоваться даже письменными принадлежностями, не то что электроникой, и когда Джон наконец вернулся к себе, его, конечно, уже ждало сообщение. «С восходом солнца, бросив в тень, дубасили цепом; едва живого целый день терзали сквозняком», - написал планшет.

Джон скрипнул зубами и сделал мысленную зарубку спросить у кого-нибудь, что это за стих и что еще ждет лирического героя. О чем, разумеется, забыл и вспомнил только после того, как Атлантида пережила двухдневную бурю с огромными волнами и грозой, слегка потрепавшей проводку Города. «Канаву темною водой залив по самый край, кунали Джона с головой: тони иль выплывай», - написал планшет.

Джон вздохнул и взъерошил влажные волосы: по всему Городу все поверхности были затуманены мельчайшими капельками воды и пахло морем, а на пирсах сохли водоросли, которые предстояло убирать военным.

В довершение всего Тейла притащила на Атлантиду делегацию вождей племен с нескольких планет, и Джон, целый день вынужденный улыбаться и издавать заинтересованные и информативные звуки, покосился на осветившийся наконец экран с некоторым любопытством. «Лишь выплыл, взяли в оборот, и вновь, и вновь страдал, когда бросали взад-вперед, бедняга чуть дышал >_<», - написал планшет. Джон фыркнул, а потом долго отбивался от вождей, жаждавших узнать, что смешного и где он нашел.

После этого волна треволнений наконец отступила, и пришли на редкость спокойные дни – словно удивительно четко очерченная белая полоса сменила черную. Джон с некоторым злорадством ждал, как стихоплет выкрутится теперь.

«В венке лучей пришла весна, ушла вода с полей, встал Джон, как воин, после сна, пугая королей. Под солнцем креп и с головой так копьями оброс, что враг обходит стороной, боится сунуть нос : ) », - написал планшет воскресным вечером, и Джон почти услышал, как Родни удовлетворенно крякает.

Ответ на так и не высказанный вопрос Джона пришел неожиданно.

- Лишь выплыл, взяли в оборот, и вновь, и вновь страдал… - пробормотал Джон, выходя с совещания, на котором его команду снова загрузили до макушек.

Шедший впереди Бекетт притормозил и с интересом оглянулся:

- Не знал, что ты любишь Бернса.

Джон смущенно ухмыльнулся.

- Да это… так, всплыло откуда-то. Я даже не знал, что это Бернс.

- Зря, - наставительно сказал Бекетт и вечером принес Джону томик стихов.

Джон быстро просмотрел оглавление, нашел нужную страницу, прочел, мстительно сообщил в пространство:

- Порядок четверостиший перепутал, - и покосился на планшет.

«Дурак ты», - написал планшет после долгого обиженного молчания и выключился сам.

И Джон снова замкнулся в себе. Так серьезно, что на этот раз Родни, устав дуться, оставил электронные методы коммуникации и перешел к более решительным действиям. Время от времени Джон видел краем глаза робкое свечение в боковом коридоре, мимо которого проходил, или на балконе, на котором стоял, или даже у себя в комнате, но демонстративно не замечал его, и свечение огорченно рассеивалось в воздухе, а планшет ставил на рабочий стол очередную грустную картинку.

Так продолжалось до тех пор, пока на лантийском горизонте вновь не показались рейфы.

Не то чтобы Джон думал, что рейфы больше не сунутся к ним после того, как Атлантида выжала их из своих коридоров, как зубную пасту из тюбика, и расплющила между щитами их тела и стрелы. Но ему, видимо, казалось, что жертва, которую они принесли, чтобы отразить предыдущее нашествие, была достаточно велика, чтобы оградить их от рейфов по меньшей мере на несколько лет. А бледным тварям понадобилось всего несколько месяцев.

Когда взвыл радар, предупреждая о нескольких ульях на подлете к Лантии, Родни, по всей видимости, сделал что-то такое, из-за чего никто не развел панику. Никто из лантийцев даже и не начал как-то особенно готовиться к вторжению, зато Атлантида явно набиралась сил для достойного отпора. Свет немного потускнел, мягко загудели щиты, глухо лязгнули люки снарядохранилищ. Город встряхнулся и приготовился.

Первого удара как такового не было, зато было ощущение, что на всю надводную поверхность щита Атлантиды обрушился огненный дождь. Свет мигнул и переключился в аварийный режим, но в Городе по-прежнему царило спокойствие, один Джон вздрогнул, как будто удар продавил щит и задел его. Он вдруг вспомнил слова Родни о том, что то ли он слился с Атлантидой, то ли она вобрала его в себя. И представил, что сейчас чувствует Родни.

Ужас продрался даже сквозь наведенное Родни беспечное спокойствие, но Джон только стиснул край консоли. Родни завел дело так далеко, что распутать его и довести до конца мог он один.

Радар пискнул, актуализируя данные: ульи висели низко над Атлантидой, стрелы деловито сновали туда-сюда в поисках слабого места в щите, сквозь которое можно будет забросить десант.

- Близко подобрались. Надо стрелять, - умиротворенно сказал Чак, и Амелия согласно кивнула, откидываясь на спинку стула.

Джон понял, что Родни не хватает то ли сил, то ли умения направить часть энергии на выпуск снарядов.

«ДЖОН», - вдруг загорелись на экране красные буквы, и Джон выскочил из Зала Врат и побежал по коридорам. Он бежал долго, не зная, куда, зная только, что пока еще не добежал до цели, и наконец споткнулся, упал и вытянул руки перед собой, словно прося милостыню, – и почувствовал, как в его руки ткнулись холодные пальцы. Сквозь мельтешение огненных кругов в глазах Джон попытался различить светящийся силуэт, но коридор был пуст, и Джон опустил голову.

Вой сирены терзал уши так, что огромного труда стоило не отрубиться; на щиты продолжали сыпаться снаряды; лантийцы оцепенели, придавленные непонятно откуда взявшейся мыслью, что от них ничего не зависит. А Джон лежал у стены в коридоре, прижавшись щекой к полу, и обеими руками сжимал воображаемую руку. А Родни продолжал тратить силы на то, чтобы Джон не захлебнулся животным ужасом, сейчас сведенным к простому неясному беспокойству.

Свист выпущенных снарядов Джон узнал не сразу, зато мгновенно понял, что громкое шипение и плеск вызваны падением в океан горящих кусков ульев.

Тишину, последовавшую за этим, Джон долго не решался нарушить: боялся, что это он оглох, а не атака кончилась. Он шумно вздохнул, только поняв, что не чувствует руки Родни в своих.

Джон встал, держась за стену. Свет мигнул и снова зажегся в полную силу, а вместе с ним пришла и паника.

- МакКей!!! – закричал Джон во всю силу легких, вцепляясь в стену. – МакКей!!!

Краем глаза он заметил слабое свечение слева и развернулся в ту сторону так резко, что чуть не упал. Когда в воздухе начал оформляться светящийся силуэт, Джон резво заковылял к нему, но свечение плавно перетекло подальше, и в нем четче выделились очертания головы.

- Подожди, подожди! - сказал приглушенный голос Родни. – Дай в себя прийти. Что это ты вдруг так воспылал?

- Ты же… - забормотал Джон, заикаясь. – В тебя же… Это же ты… Снарядами…

Родни проявился сразу до пояса и заулыбался.

- А, - сказал он, - это да. Неприятно было. Понял теперь, что у меня тут не курорт? А еще ты со своим эгоизмом!

Джон запутался в ногах и мешком рухнул на пол. Родни встревоженно приоткрыл рот, проявился до конца, перестал светиться и опустился на колени перед Джоном.

- А ты не мог не выпендриться, да? – устало спросил Джон. – Обязательно надо было со спецэффектами, да? Чтобы люди, не дай бог, не разволновались? К чему это все было? – Родни виновато смотрел на него исподлобья, и Джон закрыл лицо руками. – Господи, я так ничему тебя и не научил.

- Джон, меня нельзя убить, - забормотал Родни. – То есть можно, но рейфы не осилят точно.

- Зато меня можно, - глухо сказал Джон. – Еще одна такая выходка с твоей стороны, и мое сердце совершит самоубийство.

Он поднял голову и внимательно посмотрел на Родни. Тот выглядел совсем как раньше, до той роковой атаки рейфов, и даже дурацкая блестящая хламида не мешала этому впечатлению. Родни смотрел на Джона так умоляюще, что Джон понял: что бы он ни сделал и ни сказал сейчас, ему все простится, как прощалось уже очень много раз. Но Джон больше не хотел жертвовать другом ради своего самолюбия, самоуважения и чего угодно другого. И одного-то раза было слишком много.

- Ладно, - пробормотал Джон. – Ну и… как оно… там? Где бы оно ни было.

Родни пожал плечами, немного опасливо, но уже приободряясь.

- Нормально. Я как будто везде сразу. И у меня забавная одежда.

Джон фыркнул, помолчал и признался:

- Я скучал по тебе.

Родни застенчиво улыбнулся.

- Я знаю, я тоже. Жаль, что ты так долго дулся.

Джон опустил голову, а Родни неловко, утешающе похлопал его по плечу.

- Хорошо, что ты вернулся, - сказал Джон после паузы, наполненной дружелюбным молчанием. – Даже вот так.

- Ага, - усмехнулся Родни и заговорщически подмигнул. – А знаешь, почему это особенно хорошо? Я больше никуда не денусь.

@темы: .V.2 Штампы, #fandom: Stargate Atlantis, Stargate Atlantis: Джон Шеппард, Родни МакКей. (табл.30)

---

22 / 100

[D-r Zlo]

Название: "Две королевы"
Фандом: "Храброе сердце" х "Как приручить дракона 2"
Герои: Валка / Элинор
Тема: Драконы
Объём: 635 слов
Тип: фемслэш
Рейтинг: G

Шёл дождь, когда эта женщина улетела от Элинор.
Она стояла на горе и провожала её: молча, не двигаясь, не говоря ни слова. Лишь ветер, поднятый крыльями летающей твари, волновал волосы на её голове – так сильно, что корона её чуть не слетела вниз и не покатилась по голым скалам, прощально сверкая золотыми боками.
- Я буду скучать, - одними губами произнесла Элинор, и ответом ей был шум тяжелых, бьющихся о бока твари крыльев.
Только она знала о побеге другой королевы. Только ей она сказала, что больше не готова мириться с законами их племени и улетает прочь от людей. Элинор пыталась убедить её этого не делать; говорила, что у неё есть долг, что она мать, что Стоик этого не переживёт, что её исчезновение ничего не исправит, - но эта женщина слушала её внимательно, наклонив голову, как сова, и поражая взглядом глубоких зеленых глаз прямо в сердце.
- Я тоже тебя люблю, - ответила ей она. – Но я не могу иначе. Ты знаешь, с сердцем дракона нет места среди людей.
И, прежде чем Элинор успевала ей что-либо возразить, она целовала её в губы, заставляя терять слова, мысли и хоть малейшее проявление здравого смысла.
Через несколько дней они с мужем должны были уплыть домой, на родной остров; Фергюс обещался проводить их вплоть до берегов Олуха, а затем вернуться домой, сделав большой крюк и открыв новые земли. Это была хорошая новость; однако Элинор смотрела на королеву Олуха, прекрасную женщину с острыми скулами, и понимала, что никуда та не вернётся. Это было очевидно с самого начала, когда они с мужем и новорожденным сыном только прибыли в замок Фергюса; Элинор впервые увидела что-то настолько неземное и не соответствующее своему народу, что у неё не оставалось никаких сомнений – эта скоро куда-нибудь убежит. Её мог забрать с собой эльфийский народ, или же она бы сошла с ума, или она бы просто исчезла, без объяснений и оправданий. Мужчины такое бы не увидели. Мужчины умеют любить, но совершенно лишены того, чем могут похвастаться женщины.
Возможно, ей стоило сообщить об этих соображениях её мужу. Возможно, ей следовало бы поступить разумней и попытаться убедить эту странную гордую женщину остаться с семьей. И Элинор пыталась, видят боги, пыталась: она была слишком ответственной королевой, чтобы вот так просто пропустить сквозь пальцы безумие своей гостьи.
Но Элинор оказалась слишком слаба, а красота и завораживающая опасность в глазах другой королевы – слишком обольстительны, чтобы закричать хотя бы в тот момент, когда она взяла её за руки.
- Только не говорите никому, - тихонько попросила она, едва касаясь губами её виска. – У меня есть тайна, о которой я никому не могу рассказать. Кроме Вас.
Она повела её за собой, в горы; и когда Элинор увидела дракона, она едва не закричала от ужаса. Валка же была влюблена в него; она гладила его по яркой чешуе и смеялась, и звала королеву Элинор прокатиться вместе с ней над землёй.
Если бы Валка не была Валкой, Элинор непременно бы рассказала об её ужасном чудовище хотя бы Фергюсу. Потому что она королева, потому что должна заботиться о своём народе, потому что это – дракон, проклятая тварь, разоряющая королевства и убивающая людей…
Но Валка улетела вместе с ним, а Элинор стояла на вершине скалы и провожала её, не в силах оторвать взгляда. Она не сомневалась, что Валка была настоящей колдуньей: ведь кто ещё смог бы заворожить неприступную королеву, заставить её переменить своё мнение? Кто бы ещё мог заставить верную и любящую жену полностью потерять голову от другого человека? Кто ещё бы смог убедить её молчать, подвергая королевство опасности
Но Валка смеялась, улетая на драконе вдаль, а Элинор чувствовала, что теперь всё будет по-прежнему. Что она вновь станет спокойной и сдержанной, вновь сможет думать о своём муже, а не о королеве с пронзительными зелеными глазами, и что теперь только Фергюс будет знать о пробивающейся сквозь спину Элинор медвежьей шерсти.
Ведь ей тоже есть, что скрывать. Но это хотя бы не драконы.

@темы: .II.3 Фэнтези, Disney, полнометражки. (табл.100), #fandom: Disney

---

[chipchirgan]

15.
Название: Добрый друг.
Фандом: Stargate Atlantis.
Герои: Родни МакКей/фем!Джон Шеппард.
Тема: Шерсть.
Объём: 2794 слова.
Тип: гет.
Рейтинг: PG-13.
Саммари: постканонный Вегас-верс.

Читать

Она укрыта шерстяным пиджаком. Твердый воротник упирается в подбородок и колется. Джин не понимает, как можно носить такие вещи, но сейчас она рада, что рядом оказался один из этих психов, потому что ей холодно. Плотная ткань совсем не помогает физически, но морально поддерживает вполне нормально. Кто-то не пожалел дорогую вещь, не побоялся испачкать ее пылью и кровью. Это здорово. Особенно когда у тебя за всю жизнь было два таких друга, давно оставивших этот мир.

Джин проваливается в темноту, чувствуя, как кто-то поправляет на ней пиджак.

* * *

Она заново учится жить, потому что старая жизнь для нее закончилась. Ей нельзя напрягаться, нельзя сильно волноваться, бегать, прыгать, кричать, драться. Стрелять тоже не рекомендуется, вообще следует избегать резких громких звуков.

Наверняка ненавидеть кого-нибудь так, что глаза жжет, тоже нельзя, но Джин не может заглушить в себе это чувство. Она ненавидит рейфа, больницу, врачей, доктора МакКея, приходящего дважды в неделю, и себя новую, со шрамами на груди и спине, плохо действующей левой рукой и злыми слезами.

Она делает все, что говорят врачи, только чтобы ее поскорее отпустили. В первый же вечер на воле она надирается в дрова в своем любимом баре; потом ее долго рвет в туалете, и она почти с надеждой ждет, что унитаз окажется полон крови и она тихонько скончается на уютном грязном кафеле. Она, конечно, остается жива, но на плечах сидит такая тяжесть, то Джин даже не пытается дать хозяину бара между ног, пока он несет ее из туалета в свой кабинет. Она засыпает, не успев поблагодарить его порцией отменной брани.

- Выходи за меня, - говорит Зак утром, когда она с трудом взгромождается на высокий стул перед барной стойкой.

- Иди к черту, - хрипло отвечает она. - Мне не настолько плохо.

Зак ухмыляется.

- Сама в этом призналась. Поживешь у меня, пока не оклемаешься.

- Нет.

- Это не предложение и не вопрос. Впрочем, у тебя есть выбор: либо так, либо я звоню твоему врачу и ты возвращаешься в больницу.

Джин выбирает первый вариант, потому что помнит: у Зака на кушетке лежит прекрасный шерстяной плед. Если натянуть его до подбородка, можно представить, что добрый друг накинул на тебя пиджак.

* * *

Она не пытается выяснить, чей это был пиджак. Ей ничего не нужно от этого человека, ей хватает мысли, что он существует. Может быть, стоило бы найти его, чтобы поблагодарить, но если он такой, каким она его представляет, он не обидится, если благодарность никогда не дойдет до него. А если не такой, ей и подавно не хочется с ним встречаться и омрачать его светлый образ. Никому никакой пользы от этого не будет.

* * *

Доктор МакКей появляется, когда она пытается прибраться в квартире Зака. Ей не слишком хорошо это удается, ей никогда не давались даже самые общие хитрости ведения хозяйства, но тупо сидеть перед телевизором совсем тошно. К тому же ничем другим она не может отплатить Заку за гостеприимство.

- Мило, - говорит доктор МакКей, входя в гостиную и обозревая урон, нанесенный комнате шваброй и мокрой тряпкой. – Не думал, что вы запрограммированы еще и на женские функции.

- Спасибо, - предельно вежливо отвечает Джин.

Он улыбается – довольно дружелюбно.

- Эта ремарка не задумывалась как комплимент.

- Чего вам? - спрашивает она, отрывая нитки от измазанной пылью тряпки, которую держит в руках.

- Может, присядем? - предлагает он.

- Может, вы выложите, зачем пожаловали, и отвалите?

- Мило, - повторяет он и все-таки садится.

Джин нехотя присаживается на краешек стула.

- Хочу предложить вам работу, - говорит он.

Джин содрогается.

- Ага, это мы уже проходили. Не интересуюсь.

- Я знаю, что ваша жизнь загнана в строгие рамки, - терпеливо говорит он. - Я предлагаю работу другого рода. Вы умны, но слишком давно в последний раз использовали свой мозг по назначению. Не слишком полезно для столь тонкого механизма долго работать вхолостую. Кроме того, вас, возможно, заинтересует новый опыт.

- Не думаю, что на Земле осталось что-то новое для меня.

- А я не про Землю, - говорит он.

Она глупо смотрит на него.

- Что?

- Я не про Землю, - повторяет он. - Я хочу, чтобы вы отправились с нами на Атлантиду.

Она встает, идет к двери и широко распахивает ее.

- Выметайся.

Несколько секунд он внимательно разглядывает Джин, затем встает и выходит, едва заметно кивнув. Что-то подсказывает ей, что он с ней не закончил.

Когда поздно ночью Зак возвращается с работы, Джин все еще плачет. Он трогает ее плечо, но она отшатывается от него, и он уходит, подсунув ей коробку бумажных носовых платков.

Джин ужасно устала, ее словно долго били ногами, у нее ноет и тело, и душа, но утешений ей не нужно. Она хочет, чтобы все отстали от нее. Она знает, что доктор МакКей не хотел ее оскорбить или жестоко пошутить над ней, он просто не слишком (совершенно не) тактичный и чуткий человек, но от ненависти к нему у нее спирает дыхание. Она спрашивает себя, действительно ли он такой изнеженный кабинетный дохляк, каким кажется, и хватит ли у нее теперь сил, чтобы расквасить ему нос и отбить что-нибудь внутри.

Его визит все-таки имеет определенные позитивные последствия. Утром Джин смотрит на свое красное опухшее лицо и решает, что пора начинать собирать куски своей жизни воедино. Проблема в том, что она не знает, с чего начать. Она морщится от мысли, что доктор МакКей, возможно, прав и долгие годы беготни с пистолетом притупили ее мыслительные способности. Нет, время от времени ей приходилось крепко поразмыслить над чем-нибудь, но этого, видимо, было недостаточно. Да, она умна, но лучше всего у нее получается выполнять приказы. Короче, единственное, в чем она абсолютно уверена, - она скорее умрет от голода в сточной канаве, чем пойдет к МакКею и примет его великодушное предложение.

В общем, куски ее жизни так и остаются валяться на разном расстоянии от нее, и Джин начинает думать, что все закончится петлей, когда слегка нетрезвый Зак приводит домой хихикающую девицу и просит Джин тихонько посидеть в своей комнате.

- Я пойду пройдусь, - говорит она, подхватывая куртку. - Ночь сегодня что надо.

Зак пытается протестовать, но она убеждает его, что все отлично и ей правда надо подышать свежим воздухом. И ночь-то правда отличная, звезды, ветерок, все такое. Зак отпускает ее только после того, как она клянется звонить в любой непонятной ситуации.

Она бесцельно бредет по улице, сворачивает на другую, потом на следующую и вдруг останавливается как вкопанная: перед ней здание полицейского управления. Несколько секунд она хлопает глазами и удаляется почти бегом.

Однако ее ноги, по всей видимости, сговорились против нее, потому что, снова подняв голову через некоторое время, Джин видит здание, в котором она беседовала с МакКеем, и самого МакКея, как-то тяжело и неуклюже ступающего на тротуар с крыльца. Она стоит, как парализованная, и смотрит на него, и он словно чувствует ее взгляд: поворачивает голову и встречается с ней взглядом, хотя вполне мог пройти мимо, не заметив ее.

- Я не к тебе, - поспешно буркает она. - Не знаю, как меня сюда занесло.

Он подходит к ней, смотрит удивленно, хмурит брови, и она закусывает щеку изнутри.

- Тебе некуда идти? - тихо спрашивает он, и она вздрагивает от неожиданности.

- Да нет, - отвечает она, неловко потирая шею ладонью, - просто вышла проветриться.

- Можно составить тебе компанию?

Она собирается сказать, что вот вообще никак нельзя, но вместо этого выпаливает:

- Конечно.

И улыбается. Сама себе не верит, но улыбается ему. Криво, так, что больше похоже на гримасу боли, но на самом деле это улыбка, и он, кажется, понимает это. Может быть, у него слишком усталое лицо, а она знает, как хочется иногда, чтобы тебе кто-нибудь улыбнулся, когда ты на дне. А может, это она слишком устала ненавидеть всех и вся.

- Как дела? - спрашивает он, когда они медленно заворачивают за угол его здания.

У нее такое чувство, что в воздухе распылили сыворотку правды. Она отвечает:

- Не очень. Плохо. Ужасно.

Несколько минут они шагают молча, потом он говорит:

- Я предлагаю тебе не тепленькое местечко у себя под крылышком, не должность моей ручной зверушки, любовницы или кого еще ты там навоображала. Там не курорт. Там опасно, иногда там невыносимо тоскливо. Наши друзья умирают, и мы сами страдаем. Жить там нелегко. Ты, может быть, еще и не подойдешь нам, но я в тебя верю. Без обид.

- П-понятно, - хрипло говорит она.

- Знаешь, почему тебе стоит пойти с нами? - спрашивает он чуть погодя, и она качает головой. - Ты можешь думать об этой работе, что захочешь. Можешь сказать себе, что это наказание, или способ удрать от тоски земных исхоженных троп, или почетная миссия, или возможность узнать что-то принципиально новое и попутно помочь своей родной планете противостоять ужасной угрозе. Все целиком и полностью зависит от тебя. Ты можешь вообще не относиться к этому как к работе, отправиться туда, ничем не объясняя свое решение, но если тебе нужен предлог, их десятки. Я могу предложить тебе сколько угодно вариантов, ты можешь придумать свои.

- Почему ты так хочешь, чтобы я оказалась там? - спрашивает она, скорее пытаясь выиграть время.

- Потому что нам нужны такие, как ты, - отвечает он, и она не просит уточнить, только интересуется:

- А ты сам почему пошел?

- Мне было страшно любопытно, - говорит он. - Ну и хотелось немножко поспасать мир.

Она смеется неожиданно для самой себя. Он улыбается и останавливается.

Джин поднимает голову. Они стоят рядом с многоквартирным домом в хорошем тихом районе. Джин засовывает руки поглубже в карманы куртки и смотрит на МакКея, не зная, что сказать. Он смотрит на нее и вдруг мягко кивает в сторону входной двери, не отводя глаз. Джин тяжело сглатывает и начинает подниматься по ступенькам.

Сначала они пьют чай, правда, недолго. Разговор не клеится; самым содержательным и связным диалогом становится ее «Да нет, не нужно» в ответ на его «Вызвать тебе такси?».

Пока МакКей моет чашки, Джин пишет Заку сообщение, что подцепила приличного мужика и останется у него. МакКей, вешая полотенце на крючок, вытягивает шею, бросает взгляд на экран телефона и фыркает, а потом кладет руки ей плечи и зарывается носом в торчащие волосы у нее на затылке.

С ним хорошо. Он большой и уютный, он обнимает крепко, и его широкие ладони ложатся на ее тело как-то незатейливо и успокаивающе. Джин ни о чем не думает, прогибаясь под ним, пропуская его руку под поясницу и обхватывая его бедра ногами. Он тихонько бормочет что-то то ли в подушку, то ли Джин на ухо и постанывает так, что у Джин поджимаются пальцы на ногах и сладко дрожит внутри. И ничего в нем не осталось от того напыщенного придурка, которым он всегда казался ей.

- Можно попросить у тебя прощения? - спрашивает он позже.

Ее голова лежит у него на груди, его рука – у нее на плече. Она еще раньше заметила, что он словно боится прикасаться к шрамам, оставленными пулями рейфа, и теперь его пальцы мягко сжимают ее плечо, но зарубцевавшегося выходного отверстия у внешней стороны лопатки не касаются.

- Если хочешь, попроси, - сонно отвечает она, - но вообще совсем не обязательно.

Он все равно тихонько говорит: «Прости меня», - и гладит ее по голове, тщетно пытаясь пригладить волосы, встрепанные сильнее обычного. Джин тихо вздыхает: ей лениво думать, переживать, формулировать вопросы и искать на них ответы.

- Пожалуйста, подумай серьезно над моим предложением, - вдруг как назло просит МакКей.

- Я… - жалобно начинает она, но он перебивает:

- Завтра, - и натягивает на нее одеяло.

* * *


- У тебя какие-то неприятности? – спрашивает Джин утром, обхватывая ладонями большую кружку кофе.

МакКей, стоящий у плиты, оглядывается через плечо и поднимает брови.

- Почему ты так решила?

- Если бы у тебя не было такое несчастное лицо вчера, и меня бы сейчас здесь не было.

Он улыбается и бормочет:

- Она его за муки полюбила…

Джин морщит нос.

- Извини, с состраданьем у меня неважно.

- Ничего. - МакКей ставит перед ней тарелку и целует в щеку. – Обойдемся как-нибудь.

День она проводит в городе, прилежно выполняя просьбу МакКея. Ей хочется пойти с ним, но она боится. После истории с рейфом она почти полностью утратила уверенность в себе, и пусть МакКей говорит, что там ее ждет какая-то другая, умственная работа. Все равно там – по его же словам – опасно и наверняка то и дело возникают всякие форс-мажоры, когда даже какие-нибудь ксеноботаники берутся за пушки. А что она сможет сделать в такой ситуации, если она уже с трудом вспоминает ощущение рукояти пистолета в руке? Да и вообще, обязательно ведь придется проходить какую-нибудь поганую комиссию, и Джин с ее роскошными шрамами и огромными тараканами в голове не могут не завернуть. Впрочем, МакКей, скорее всего, придумает что-нибудь, она почти уверена, что уже придумал. И тем не менее, бодрости Джин не чувствует. Еще лезет в голову всякий бред, например, что коварный МакКей специально затащил ее вчера в постель, чтобы склонить к согласию войти в состав экспедиции, или вообще все-все это затеял, чтобы затащить ее в постель. Джин, конечно, издевательски фыркает, но как-то не очень уверенно.

С другой стороны, ей необычайно хреново на Земле. Так хреново, что она, пожалуй, готова променять эту хреновость на любую другую. И ей необычайно хорошо с МакКеем. Отсюда следует немудреный вывод, что если она останется на Земле без МакКея, она точно повесится, а там, где будет МакКей, совсем уж хреново не будет.

Джин останавливается у поворота на Стрип и смотрит в голубое небо. Даже если отставить в сторону предположения, что на Атлантиде ей может понравиться, что там может начаться для нее новая, нормальная, человеческая жизнь, выбор, перед которым она стоит, кажется совсем не сложным. С одной стороны – МакКей с его широкими ладонями и глазами, как небо, с другой – одиночество, разбавленное добрым отношением Зака и еще пары приятелей, усугубленное стыдом перед ними же и ведущее к единственному логичному концу.

И все равно Джин страшно, и она не может решиться.

Ближе к вечеру рядом с ней тормозит черная машина, из которой вылезает МакКей.

- Разрешите вас подвезти? – предлагает он, обегая машину и распахивая перед Джин дверь.

Он улыбается, но вид у него все равно потрепанный, как вчера.

- Что у тебя все-таки случилось? – требовательно спрашивает Джин, когда они уже подъезжают к его дому.

Он только отмахивается. После ужина Джин подтаскивает свой стул к стулу МакКея и начинает тормошить его за плечо.

- Ну ладно, ладно, - сдается он минуты через две, трет лицо руками и смотрит на нее. – Нас торопят. Засиделись на Земле, говорят.

- А почему вы засиделись?

Он неопределенно поводит плечом, отворачивается и бросает на Джин косой взгляд. Она выпрямляет спину и отпускает его плечо.

- Меня ждете?

Он кивает.

- Давно?

- Да какая разница? – досадливо бросает он, но она настаивает:

- Перестань. Я оценила твое нежелание давить на меня. Давно?

- С тех пор, как разобрались с рейфом.

Та чаша весов, на которой против Атлантиды лежала Земля, разом пустеет. Наверно, толчка именно такого рода Джин и не хватало. Теперь помимо всего прочего в ее силах сделать так, чтобы эта задержка не была напрасной, и это почему-то воспринимается намного более важным, чем все аргументы за и против, которые она придумала за день.

- Я готова, - говорит она.

МакКей, явно ждавший чего-то другого, качает головой и хочет сказать что-то, но замирает и медленно закрывает рот. Он поворачивается к ней и долго смотрит ей в глаза.

- Серьезно? – недоверчиво переспрашивает он.

Она кивает. Он резко поднимается, идет к двери в прихожую, возвращается, крепко целует Джин и скрывается в прихожей. Через пару секунд оттуда доносится его возбужденный голос, и она представляет себе, как горят его глаза, и улыбается.

* * *

На Атлантиде МакКей сажает Джин в своем кабинете и заставляет делать для него расчеты. Он не торопит ее, терпеливо ждет, пока ее мозг разогреется и все колесики закрутятся с нужной скоростью. Впрочем, это занимает не так много времени.

Жители Атлантиды – лантийцы – принимают ее очень хорошо, и ее грубоватая манера постепенно смягчается, и вместе с тем возвращается какая-то мальчишеская задиристость, которая заставляет МакКея одновременно хмуриться и улыбаться. Хотя волноваться ему не стоит: даже если уверенность в себе вернется к Джин настолько, чтобы перерасти в прежнюю залихватскую отчаянную бесшабашность, это случится очень нескоро. Да и вообще вряд ли случится.

Она быстро заводит друзей – настоящих, вроде тех двоих из ее полуреального земного прошлого. Но центром ее жизни остается МакКей.

Когда она достаточно осваивается в Городе, МакКей выводит из ангара прыгун, и они летят на другую планету через орбитальные Врата. Судя по тому, как жадно следит МакКей за ее реакцией, он специально выбрал самую экзотическую, самую разноцветную, самую книжно-фантастическую планету из всех известных лантийцам, и Джин не разочаровывает его ожиданий, потому что ее переполняет восторг.

Набродившись по ярко-синему лесу, они падают на траву, и МакКей укрывает Джин своей курткой, потому что с розового озера тянет прохладцей.

Воротник упирается Джин в подбородок и колется. Сквозь дремоту в авральном порядке пробивается какое-то воспоминание, и Джин замирает, когда оно, запыхавшись, прибывает на место и подает рапорт.

Джин хочется посмотреть на МакКея, но она не открывает глаз. На этот раз торопиться некуда: она лежит на нежно-синей полянке, борясь со сладкой, пропитанной солнцем одурью, а не на выжженной истоптанной земле, умирая. Ей еще представится случай поблагодарить доброго друга за его пиджак.

@темы: .IV.2 Текстуры, #fandom: Stargate Atlantis, Stargate Atlantis: Джон Шеппард, Родни МакКей. (табл.30)